– Необязательно. Не думаю. Мы редко путаемся с людьми. Скорее уж кто-то из ши или тилвит тег. Иначе с чего бы ты уродился таким красавчиком? Вы, люди, обычно уродливы, как бесснежная зима. А если среди вас вдруг попадается экземплярчик поприличнее – верный признак: ищи старшую кровь. В тебе ее полно. Пожалуй, ты мог бы стать друидом, если бы хорошенько потренировался и отказался от своей нелепой одежды, она тебе не к лицу.

Становиться друидом Веттели ни под каким видом не собирался, он всегда старался держаться в стороне от религии и политики. Поэтому поспешил сменить тему:

– Скажи, это было давно?

Человек, пожалуй, не понял бы вопроса и стал уточнять, о чем речь. Фея поняла все.

– Давно ли какая-то из твоих прапрапрабабок грешила с сидом? Недавно. При короле Артуре… хотя нет. Минимум на сотню лет позднее. И похоже, она была не одна такая. Явно вижу три разные линии… или восемь? В общем, много. Так ты точно не хочешь пойти в друиды? – Определенно, от Гвиневры ничего нельзя было утаить.

– Не хочу, – признался Веттели.

– Зря. Тогда пообещай мне одну вещь. Круглая облезлая штука у тебя на шее…

– Эта? – Веттели извлек из-под рубашки монету.

– Именно! Право, какая же дрянь! Никакой красоты, ни-ка-кой! Обещай ни за что ее не снимать, пока живешь в Гринторпе. Ужасное название! Если бы боги были добрее, они раз и навсегда запретили бы людям упражняться в топонимике… Так ты обещаешь? Учти, если не будешь капризничать, я исполню твое самое сокровенное желание! Ну? Клянись!

– Обещаю и клянусь! – поспешил заверить Веттели, порядком сбитый с толку. За ходом мысли феи было не так-то просто уследить.

– Вот и умница! Можешь загадывать желание. Только не думай слишком долго, от этого стареют. И вслух не произноси, мало ли кто захочет подслушать.

Долго думать не было нужды. Стоило заговорить о сокровенном, как в уме сразу же возник пленительный образ мисс Фессенден.

– Ах, – сказала фея разочарованно. – Я могла бы и сама догадаться! Вы, люди, такие одинаковые, такие предсказуемые… Но как раз в этом вопросе мое вмешательство совсем необязательно. Придумывай другое желание! Или нет. Я сама решу, как будет лучше. От тебя сегодня все равно не добиться толку. Можешь идти, и смотри, никому про меня не рассказывай. Хотя почему бы и нет? Ладно, рассказывай кому хочешь, но не упоминая имен. Я не ищу дешевой популярности в твоем народе. Оревуар, как теперь говорят на континенте! Было приятно поболтать, заглядывай по пятницам на чай!

Так она сказала и исчезла, рассыпавшись фонтанчиком белых искр. Осталась только маленькая каменная сова. Она подмигнула Веттели каменным глазом, насмешливо щелкнула каменным клювом и снова притворилась обычной парковой скульптурой, только смотрела уже в другую сторону. Интересно, замечают ли школьные садовники, что здешние статуи ведут себя немного странно? Или в Гринторпе это в порядке вещей?

– Ну как ваша прогулка? – спросила вечером мисс Фессенден. – Повезло ли увидеть фею?

– Повезло. Мы очень мило беседовали у статуи совы.

– Что-о?! Вы беседовали с феей? – Брови девушки удивленно поползли вверх, она взглянула на пациента едва ли не с тревогой, но тут же заулыбалась. – Вы шутите!

– Нет, не шучу, – не согласился Веттели. – Мы действительно беседовали какое-то время. А что, разве это у вас не принято?

Мисс Фессенден покачала головой:

– Насколько мне известно, за всю историю нашей школы ничего подобного еще не случалось. Порой младшие ученики жалуются на боггартов, что те их дразнят по ночам. На чердаке иногда видят даму с петлей на шее, она стонет и зовет своего сына, это слышали многие. Но чтобы феи разговаривали с людьми! Обычно они только мелькнут и сразу рассыпаются искрами, даже разглядеть толком не удается. Вы уверены, что хорошо себя чувствовали и вам не показалось?

Теперь уже рассмеялся Веттели.

– Уверен, мисс Фессенден! Честное слово, я не склонен к галлюцинациям! Если хотите убедиться, давайте как-нибудь сходим в парк вместе. В пятницу я как раз приглашен на чай.

Вот он – случай! Представился-таки снова! И на этот раз он его не упустил! Интересно, это заслуга Гвиневры или он сам начал понемногу выходить из состояния клинического идиотизма?

Мисс Фессенден продолжала не верить своим ушам.

– То есть вы хотите сказать, что фея пригласила вас на чай? Невероятно! Я непременно пойду с вами в пятницу. Это мой долг, в конце концов, – убедиться, что с вами все в порядке. А о чем еще вы говорили с феей? – Теперь в ее голосе звучало не столько сомнение, сколько чисто детское любопытство.

– Ох, даже не знаю… О моих предках и о людях вообще. Знаете, так трудно уследить за ходом мысли фей! Но кончилась наша беседа тем, что она обещала исполнить мое самое сокровенное желание.

– Правда? И какое же желание вы загадали? Или это секрет?

– Да так, кое-что личное. – Веттели постарался ответить небрежно, будто речь шла о пустяках, но почувствовал, как щекам стало горячо. – Она все равно не хочет его исполнять. Сказала, что сама придумает для меня что-нибудь поумнее… И да! Еще она говорила о мертвецах. Будто бы прямо здесь, в Гринторпе, на опушке парка вчера был обнаружен труп!

– Да, верно. Деревенский подросток упал с дерева на корягу, распорол лицо, кошмар. Сказали, самоубийство от несчастной любви… Но признайтесь, вы ведь просто услышали об этом от учеников. Младшие только об этом и болтают второй день, пугают друг друга привидениями.

– Нет, не от учеников! От самой настоящей феи, клянусь!

Мисс Фессенден покачала головой:

– Потрясающе! Даже не знаю, верить вам или нет!

– В пятницу! – заговорщицки напомнил Веттели.

После этого разговора он осмелился думать о ней не как о «мисс Фессенден», а как об «Эмили». Пока еще не «моя Эмили», а просто «Эмили» – чтоб не сглазить.

Утром от смотрителя Коулмана принесли стопку чистой одежды.

Школа Гринторп гордилась своим демократизмом, поэтому и ученикам, и учителям полагался один и тот же форменный костюм: мягкие шерстяные брюки, фланелевая рубашка, белый свитер грубой вязки с треугольным вырезом и вензелем «G» на груди.

Веттели быстро разобрал принесенные вещи, привычно оделся. Да-да, именно привычно. Гринторп явно гнался за славой Эрчестера. Во всяком случае, форменные костюмы двух школ совпадали почти в точности и различались только эмблемой. В свои школьные годы юный Норберт носил на груди вышивку «Е» – и еще круглые очки с простыми стеклами. Считалось, что они придают молодым людям серьезный и интеллектуальный вид. На деле же это было всеобщее несчастье, повод для бесчисленных замечаний и дисциплинарных взысканий. Их забывали, теряли и ломали, с умыслом или без оного. Их ненавидели чуть не до слез. Право, жуткое было зрелище: сидят в классе человек тридцать, и все таращатся круглыми стеклышками!

К счастью, в Гринторпе до такой глупости не дошли и к ученической форме никакие дополнительные аксессуары не прилагались. Зато учителя должны были надевать на урок поверх свитера черную мантию с рукавами до середины локтя, покроем напоминающую детскую распашонку, и академическую шапочку с кисточкой. Но Веттели, собиравшийся не на урок, а на завтрак, решил, что в обеденном зале можно обойтись без них.

И совершенно напрасно.

Едва он успел спуститься по башенной лестнице и выйти в коридор левого крыла, как его окликнул строгий и неприятно хриплый голос:

– Молодой человек! – Веттели обернулся. – Да-да, я к вам обращаюсь! Вы из какого класса? Вы новенький? Почему я не вижу вас на занятиях? И реферат по новейшей истории вы до сих пор не сдали, а последний срок истек еще вчера!

Кругленький низенький господин средних лет, с заметной лысиной в седеющих волосах, в теплом сером шарфе вокруг горла (не иначе простуженного), стоял руки в боки и с праведным негодованием смотрел на него поверх таких знакомых и отвратительно круглых очков.

«До чего неприятный тип!» – подумал Веттели, но ответил очень учтиво:

– Простите, сэр, боюсь, вы ошибаетесь. Я не ваш ученик, а новый преподаватель по военному делу. Норберт Веттели к вашим услугам.

– Неужели? – Его еще раз оглядели с ног до головы очень неодобрительным и недоверчивым взглядом. – Что ж, я проверю. И если выяснится, что вы морочите мне голову…

Веттели постарался улыбнуться как можно любезнее.

Историк погрозил ему пухлым пальцем, поправил кашне и с обиженным видом удалился, даже не представившись.

Веттели свернул за угол, в главный коридор, и снова услышал голоса за спиной – юношеские, ломкие.

– О! А это еще кто такой? Новенький? С какого курса?

– С выпускного, наверное. Вроде с их этажа идет.

– Ну да! В выпускной новичков не берут, забыл, что ли?

– Правда… Так что, он к нам, что ли? Надо тогда с него…

Дослушивать, что от него еще хотят, кроме реферата по истории, Веттели не стал. Именно в этот момент он поравнялся с большим зеркалом у входа в гардеробную мальчиков – и вздрогнул. Из зеркала на него изумленно смотрел он сам, но не нынешний боевой офицер, прошедший войну, а школьник, причем даже не выпускного класса. Потому что в шестнадцать лет он был здоровым, спортивным юношей со свежим цветом лица, а за полгода до этого вместе с половиной школы переболел скарлатиной и выглядел примерно как сейчас. Разве что выражение лица было мягче, подбородок не знал бритвы, и на лбу еще не появился маленький шрам от прошедшей вскользь пули. Но если не вглядываться в детали…

В общем, больше он не медлил. Юркнул за угол, пулей взлетел по лестнице, напялил мантию, нахлобучил шапочку и уже в таком обновленном виде добрался наконец до обеденного зала. Дорогу спрашивать не пришлось, безошибочно сориентироваться помог запах жареного бекона и медовых плюшек. Пришел, пожалуй, рановато, свободными оставались почти все столы. Но Токслей был уже здесь, как всегда оживленный и бодрый.

– О! Капитан! С выходом в свет вас! Между прочим, надевать мантию к завтраку необязательно, достаточно форменного костюма.

– Ну, это кому как, – пробормотал Веттели удрученно. – Мне, к сожалению, без нее пока не обойтись. – Сказал так, а сам подумал, сколь же глупо он будет смотреться в этой длиннополой черной хламиде на занятиях по военному делу. – Но как в ней строем командовать – не представляю. Еще кисточка эта… Чудно! – Он представил, как кисточка болтается перед прицелом.

Токслей шумно рассмеялся:

– Господи, да кто же заставляет вас вести военное дело в мантии! Полковник Гримслоу, к примеру, являлся на занятия в своем старом мундире, тот еле сходился на пузе. А ваш пока еще вам впору, уж не знаю, надолго ли. – Он расхохотался снова. – Если что, обойдетесь свитером.

– Нет, – мрачно возразил Веттели, сам не зная зачем, умнее было бы промолчать, – свитером я не обойдусь. Меня в нем принимают за школьника.

– Кто? – удивился Токслей.

– Все.

– Нет, правда? – заинтересовался лейтенант. – Ну-ка, снимите мантию, интересно на вас взглянуть! Может, все не так плохо, как вам кажется? И шапку, шапку тоже!

Веттели с обреченным видом исполнил просьбу.

– Да! – признал Токслей, внимательно изучив сослуживца со всех сторон. – Так никуда не годится. Господи, да вы и правда совсем мальчик! Я бы сам принял вас за ученика, не будь с вами знаком. Забавно! В форме вы смотритесь более внушительно.

– Форма мне надоела, – пожаловался Веттели. – Буду носить штатское, даже если оно – мантия… Кстати! – вспомнил он. – Встретил сегодня в коридоре одного субъекта в круглых очках, кажется, он историк. Хотел вытребовать у меня какой-то реферат. Не подскажете, как его зовут, а то он не представился.

– А-а! – усмехнулся лейтенант. – Встретились с нашим Шалтаем-Болтаем? Нет, не подумайте, что это просто прозвище. Его действительно так зовут: Уилберфорс Шалтай. Пренеприятная личность, дети от него стонут.

– Надо же! – присвистнул Веттели. – Еще и Уилберфорс! Неудивительно, что у него дурной нрав. Должно быть, нелегко ему приходится в жизни.