Эти странные Рэдли (страница 10)
– В общем, мы – трезвенники. Мы больше никого не убиваем и не обращаем. Для остального мира мы совершенно обычные люди.
Обращаем? Какой-то религиозный термин. Как будто тебя во что-то втягивают, убеждая или разубеждая.
Тут Роуэну приходит на ум еще один вопрос.
– Значит, тебя тоже обратили в вампира?
К его разочарованию, отец отрицательно качает головой.
– Нет. Я всегда им был. Как и предыдущие поколения Рэдли. Это вампирский род. Рэдли означает что-то вроде «алые луга». И я уверен, что речь идет не о маковом поле. А вот мама…
– Обращенная?
Отец опять кивает. Роуэн замечает в нем глубокую печаль.
– Она сама захотела. Когда-то. А я не возражал. Правда, теперь мне кажется, что она никогда меня за это не простит.
Роуэн ложится на кровать и ничего не отвечает. Он разглядывает флакончик с бесполезным снотворным, которое он принимает уже много лет. Отец безмолвно сидит рядом, слушая, как в тишине потрескивают батареи отопления.
Урод, говорит себе Роуэн спустя пару минут, начиная читать книгу. Тоби прав. Я урод. Я урод. Я урод.
А еще он думает о матери. Она сама решила стать вампиром. Бред какой-то. Как можно хотеть быть монстром?
Питер встает, смотрит на себя в зеркало и что-то замечает. Роуэн видит, как отец, лизнув палец, стирает засохшую на щеке кровь, а потом неловко улыбается:
– Мы все обсудим завтра. Мы обязаны быть сильными. Ради Клары. Нам нельзя вызывать подозрений.
Да мы только их и вызываем, думает Роуэн, когда отец закрывает за собой дверь.
Похож на Кристиана Бейла
Тоби Фелт крутит педали велосипеда и допивает остатки водки.
Мусорщик!
Позорище. Тоби клянется себе, что если ему однажды придется стать мусорщиком, то он покончит с собой. Бросится в кузов одного из этих зеленых фургонов, и пусть его перемолотят вместе с остальными отходами.
Но на самом деле он знает, что ему такое не светит. Потому что люди делятся на два типа. Есть личности сильные, вроде Кристиана Бейла и его самого, а есть слабые, вроде отца Евы и Роуэна Рэдли. И сильные обязаны непрерывно терзать слабых. Только так можно сохранить свое место на вершине. Если слабым просто позволить существовать, то станешь слабым и сам. Это примерно как оказаться в Бангкоке будущего или в седьмой части «Обители зла» и позволить зомбакам сожрать себя заживо. Убей или будешь убит.
В детстве он часто воображал, как на Бишопторп кто-то нападает. Не обязательно зомби, но кто-то в этом роде.
Нацисты – путешественники во времени.
Инопланетяне-беженцы.
Короче, нечто.
Так вот, в этой игрушечной реальности погибали вообще все, даже отец, а Тоби оставался последним живущим на Земле и сокрушал врагов. Как Бэтмен. Или Терминатор. Или как Кристиан Бейл. (Ему говорили, что он похож внешне на Кристиана Бейла. Точнее, так говорила его мать. Настоящая мать. Не эта тупая курица, с которой теперь приходится жить.) Он отстреливался, поджигал гадов, дрался с ними врукопашную, отбивал летящие в него снаряды теннисной ракеткой – короче, все сразу. А еще он точно знает, что принадлежит к сильным, потому что может заполучить такую девушку, как Ева, пока уроды вроде Роуэна Рэдли сидят себе по домам и стишки читают.
Он доезжает до дорожного знака. Отводит бутылку в сторону, как теннисную ракетку перед ударом, и с размаху разбивает ее о железный столб.
Осколок бутылки в руке приводит его в восторг. Острые края стекла наводят на мысль. Через минуту он уже крутит педали по Лоуфилду и придумывает отмщение. Он замечает на парковке у многоквартирного дома видавшую виды «Короллу», на которой приезжал отец Евы. Он осматривается, аккуратно слезает с велосипеда и оставляет его у дороги. В руке у него разбитая бутылка.
Опустившись на колени возле автомобиля, Тоби вонзает самый острый край в шину. Он пытается вогнать стекляшку поглубже, ковыряет резину, но безуспешно. У садовой ограды он замечает камень, поднимает его, садится обратно на велосипед и, пристроив ногу на педаль, с размаху запускает камень в переднее пассажирское окно.
Звон бьющегося стекла вопреки ожиданиям не радует, а отрезвляет.
Он мчится прочь, изо всех сил нажимая на педали, пока жильцы не вынырнули из постелей и не выглянули в окна.
Суббота
Кровь не утоляет жажду. Она ее усиливает.
«Книга Трезвенника» (издание второе), с. 50Есть наслажденье в бездорожных чащах
Мало что может сравниться в красоте своей с пустынной автострадой в четыре часа утра.
Белые полосы разметки и дорожные знаки раздают сияющие указания с таким же равнодушием к тому, будут ли люди их исполнять, с каким камни Стоунхенджа взирали на судьбы жалких трезвенников, кативших их в телегах через равнину Солсбери.
Вещи остаются.
Люди умирают.
Можно следовать указаниям и предписаниям, которые вам предлагаются, а можно пожертвовать общественными связями и жить такой жизнью, какой велят тебе инстинкты. Как там писал лорд Байрон спустя два года после своего обращения?
Есть наслажденье в бездорожных чащах,
Отрада есть на горной крутизне [7].
И где-то в той же песни:
О, если б кончить в пустыни свой путь
С одной – прекрасной сердцем и любимой, —
Замкнув навек от ненависти грудь,
Живя одной любовью неделимой.
Одной любовью неделимой. Вот оно, проклятие большинства вампиров. Ищут многого, но по-настоящему жаждут лишь одного.
Нет, говорит себе Уилл, не тебе тягаться с лордом Б.
Хотя Джим Моррисон был весьма к тому близок, признает Уилл, барабаня по рулю в такт «Красотке двадцатого века» (хотя сам он не особо верил в теорию, что Моррисон – это воплощение Байрона в шестидесятых). Да и Хендрикс тоже был неплох. И роллинги – когда вампир еще выступал с ними. И в целом – вся эта кровавая и пропитанная эгоцентризмом рок-тусовка шестидесятых, в которую играл их с Питером отец, когда они были детьми.
Уилл слышит, как двигатель начинает захлебываться, и видит на индикаторе, что топливо почти на нуле. Он сворачивает на круглосуточную заправку и заливает полный бак.
Иногда он платит за бензин, а иногда – нет. Деньги для него ничего не значат. Пожелай он – стал бы миллионером, но что такого он мог бы купить за деньги, что удовлетворит его лучше главного и бесплатного лакомства.
Однако сегодня ему необходим глоток грязного воздуха, так что он несет в кассу свою последнюю двадцатку. (Три ночи назад он был на вечеринке в Манчестере, в баре «Тигр, тигр», где подцепил девчонку с отличной шеей и двумя сотнями фунтов только что из банкомата.)
За стойкой на барном стуле сидит молодой пацан. Он читает журнал «Натс» и не замечает Уилла, пока тот не кладет на стойку свою двадцатку.
– Третья колонка, – говорит Уилл.
– Чего? – переспрашивает пацан. Он вынимает из уха наушник.
Обостренный кровью слух Уилла улавливает быстрый ритм хауса [8], который слушает кассир, как тайный шум и пульс самой ночи.
– Оплата за третью колонку, – повторяет Уилл.
Парень кивает, не переставая жевать жвачку и тыкая в кнопки кассового аппарата.
– Не хватает, – говорит он.
Уилл молча смотрит на него.
– Двадцать фунтов семь пенсов.
– Прошу прощения?
Пацан чувствует накатывающий страх, но не прислушивается к внутреннему голосу.
– Вы залили чуть больше.
– На семь пенсов.
– Ну да.
– Я залил на целых семь лишних пенсов?
– Ага.
Уилл барабанит пальцем по лицу королевы на банкноте.
– Боюсь, это все, что у меня есть.
– Мы принимаем любые карты. Визу, Мастеркард, Дельту…
– У меня нет карты. Я не пользуюсь картами.
Пацан пожимает плечами.
– С вас двадцать фунтов и семь пенсов, – он закусывает верхнюю губу, чтобы подчеркнуть безапелляционность своего заявления.