1. Противоположное значение

Фасад административного здания имени Альфреда П. Марра срезало, как будто это был кукольный домик, и он превратился в бесформенную груду обломков высотой в несколько этажей. Черные лестницы в задней части здания остались целы, но шатались. К ним можно было пробраться через подземный паркинг, пройдя через плотную завесу пыли в свете гаснущих фар автомобилей, чьи владельцы уже никогда не вернутся. Этажом выше ты попадал в грохот отбойных молотков и визг болгарок, разрезающих искореженную арматуру при свете мощных дуговых ламп. Трупный запах чувствовался, но не слишком сильно: бетон эндотермичен, то есть поглощает тепло, энергию и жидкости. Если поместить в него труп, он ссохнется, практически мумифицируется.

Трагедия в Оклахома‑Сити преподнесла мне один из первых и важных уроков относительно внезапных масштабных катастроф: в такие моменты не стоит рассчитывать на здравомыслие. Не рассчитывай, что кто‑либо понимает, куда идет и что делает, – это относится и к авторитетным лицам, и к сотрудникам экстренных служб, и к близким погибших, и, как это ни печально, даже к представителям исполнительной власти. Хотя редкие примеры выдающегося руководства и существуют, обычно политики больше озабочены политическим резонансом. Смерть не имеет смысла – она делает все возможное, чтобы разрушить его. Мы, оставшиеся в живых, пытаемся оставить наследие, которое выдержит атаку смерти.

К моменту моего прибытия в Оклахома‑Сити в качестве командира 54‑й квартирмейстерской роты сухопутных войск США, главного похоронного подразделения нашей армии, поиски выживших уже завершились. Временный морг был устроен в поврежденной церкви рядом с разрушенным федеральным зданием. Не потому, что она подходила для морга, а потому, что оказалась первым местом, где потрясенные спасатели могли оставлять тела погибших, прежде чем вернуться в здание на поиски выживших. Там мы и расположились. В конце концов, мертвым случается пройти через места похуже, чем церковь.

Вокруг царил хаос. В Оклахома‑Сити привыкли к торнадо, но смертоносный террористический акт? Никто не ожидал подобного. Это был 1995 год, и Америка жила в уютном коконе того, что политолог Фрэнсис Фукуяма ошибочно назвал концом истории. Холодная война закончилась, экономика процветала, все было хорошо. В спокойные времена люди забывают, что плохое порой просто случается, или же начинают верить, что плохое случается только с плохими людьми, которые так или иначе навлекли на себя беду. А потом, как гром среди ясного неба, происходит худший в истории страны акт внутреннего терроризма.

Массовая гибель людей парализует сознание – это то, о чем мы обычно не смеем и думать. Должностные лица не знают правил и процедур действий в катастрофических ситуациях, и лишь очень немногие из них решаются посмотреть в глаза пострадавшим. Практически в любой стране мира люди сталкиваются с ужасом подобного масштаба первый и последний раз в жизни. В этом им везет.

В первую очередь людям следует усвоить, что главного начальника нет и в помине. Кто‑то отвечает за один участок, кто‑то – за другой, и их действия влияют друг на друга. Но нет никого, кто осуществляет общий контроль. Никогда. И это создает возможность для воцарения хаоса.

У здания Марра была еще одна проблема. В США погибшими занимаются местные власти. В каждом штате устроено по‑разному: где‑то это общая система на уровне штата, где‑то это относится к компетенции округов. Исключение составляют смертельные случаи на федеральных территориях или военных сооружениях. Здание Марра было федеральной собственностью и, следовательно, не относилось к юрисдикции штата. В американском законодательстве вопросы ответственности каждой юрисдикции за уголовные расследования и расследования по факту смерти регулируются достаточно неплохо. Проблема состоит только в наличии ресурсов для выполнения этой работы. Поскольку должности «федерального судмедэксперта» не существует, обстоятельства смерти обычно устанавливают местные органы власти. Как правило, проблем по этой части не возникает. Однако в политически значимых случаях или при большом количестве погибших появляется масса нюансов. Местные органы власти получают необходимую помощь, когда они перегружены, но контроль над ситуацией остается за ними. В этой связи, даже при отсутствии сомнений по поводу подведомственности здания Марра, масштаб события сделал принятие решений относительно погибших сущим кошмаром. Разумеется, поисково‑спасательные работы в федеральном здании могли выполнить военные (отсюда и ожидания общественности, касающиеся роли армии в чрезвычайных ситуациях вроде урагана «Катрина» или пандемии; вот только военные не могут проводить спасательные операции в частных домовладениях и зданиях, не относящихся к федеральной собственности). Поразительно, насколько часто вопрос подведомственности вкупе с борьбой амбиций чиновников, ажиотажем в СМИ и страданиями родственников затрудняет проведение поисково‑спасательных операций.

Таким образом, 54‑й роте следовало ожидать проблем. И они действительно были. В рамках повседневной деятельности наше подразделение занималось получением останков военнослужащих, погибших при исполнении служебного долга, предоставлением их на экспертизу армейским патологоанатомам и дальнейшей отправкой на родину. Приняв командование ротой, я, 30‑летний капитан с определенным опытом прошлых ошибок, начал поощрять моих подчиненных за активное участие в работе и получение знаний в области судмедэкспертизы. Наряду с этим я занимался налаживанием информационного потока, стараясь убедить командование в необходимости ускорить прохождение информации с поля боя к более высоким командным звеньям и в конечном итоге родным военнослужащих. Я считал, что тем самым мы не только поможем семьям, страдающим от отсутствия сведений о случившемся с их близкими, но и усовершенствуем процесс принятия решений по всей командной вертикали. Жить, не зная о судьбе отсутствующего члена семьи, тяжко. Но получить неверные сведения – еще хуже.

Так, в ходе одной операции я получил тело солдата, подорвавшегося на мине. Командование собиралось представить его к награде за героизм. Он действительно был героем: добровольно оставил дом и семью, чтобы служить делу мира. Но погиб он не потому, что задел ногой замаскированную противопехотную мину, как было сказано в рапорте. Характер ранений (осколки изрешетили внутреннюю поверхность бедер, грудь и лицо) указывал на то, что солдат сидел на корточках перед взрывным устройством. Чисто случайно я поинтересовался у его сослуживцев, было ли у него прозвище. Услышав от них – Макгайвер (так звали секретного агента из телесериала, который постоянно выискивал какие‑нибудь тайны), я усомнился в правдивости рапорта еще больше.

Согласно установленному порядку, перед отправкой на родину тела погибшего его подвергают рентгеновскому контролю, чтобы убедиться в отсутствии во внутренностях неразорвавшегося боеприпаса, который может сдетонировать в полете или во время обработки останков. В данном случае я исследовал тело покойного и обнаружил, что в его лоб вошел снятый с поясного ремня многоцелевой карманный нож. Солдат попытался обезвредить заметную мину и случайно подорвал ее.

Я доложил об этом командованию, чтобы там проследили, что родственники узнают правду. Кроме того, следовало исключить возможность создания медиасобытия, как впоследствии произошло с трагической гибелью звезды американского футбола Пэта Тиллмана, убитого огнем своих. Честность не умаляет ни тяжести потери, ни доблести погибшего. Она всего лишь предотвращает боль, недоверие и раздражение, которые появляются с раскрытием правды.

Именно такую исследовательскую жилку я старался прививать вверенному мне личному составу. Когда Тимоти Маквей^[5] привел в действие самодельное взрывное устройство в кузове арендованного грузовика, я направлялся в Пуэрто-Рико проводить учебные занятия с резервистами похоронных команд. После приземления в аэропорту Майами мой пейджер (дело было до широкого распространения мобильных телефонов) буквально взбесился. Я нашел телефон‑автомат и позвонил в Вашингтон. Мне рассказали о взрыве. Я спросил, насколько все серьезно. «Как в Бейруте», – ответили мне. В дополнительных пояснениях я не нуждался: в 1983 году взрыв грузовика, врезавшегося в казарму морских пехотинцев, унес жизни 241 американского военного, 58 французских миротворцев и 6 гражданских лиц. Хотя до этого мне и не приходилось иметь дело со столь массовой гибелью людей, я знал, что нам понадобится и чего следует ожидать. По крайней мере, мне так казалось.

Многие старшие офицеры считали моих солдат бестолковыми и неспособными на что‑либо большее, чем «паковать в мешки и вешать бирки». Требования для зачисления в похоронную команду были самыми низкими в армии, и туда часто отправляли тех, кто не подходил для работы в других подразделениях. На первый взгляд – классическое сборище неудачников, но на самом деле это было далеко не так. Некоторые оказались неудачниками в силу очень специфических причин. Например, несколько моих солдат не справились с очень сложной программой обучения иностранным языкам в разведывательных подразделениях, и армейское начальство просто не знало, куда их пристроить. Только представьте: люди, свободно говорившие на китайском или арабском, занимались обыском карманов погибших бойцов. Я верил, что они способны на большее.

Мы расставили патолого-анатомические столы в пострадавшей церкви рядом с федеральным зданием. Снаружи мы разместили авторефрижераторы (сокращенно рефы), предназначенные для хранения тел до передачи их судмедэкспертам штата. После извлечения тела из руин мы должны были изъять личные вещи – они способствовали предварительной идентификации и сохранялись для дальнейшей передачи родственникам и завершения оформления документации. Каждый раз, когда спасатели приближались к телу, к груде (такое прозвище быстро получили руины здания) отправлялась наша группа с каталкой и землеройным оборудованием. Время от времени по громкой связи раздавалось предупреждение о сходе завала или обрушении руин, и тогда полагалось или замереть, или найти себе убежище, если оно было в поле зрения. Мы работали в угрожающе шатких руинах на высоте десяти‑пятнадцати метров, а земля была усыпана битым стеклом и обломками металлических балок. Мы аккуратно пробирались наверх, стараясь не подвергнуть опасности работающих внизу. Это был неторопливый и напряженный труд.

В случаях обрушения зданий мы используем поэтажные планы, чтобы разобраться с расположением офисов, ведь снаружи трудно отличить развалины одного искореженного помещения от другого. То, что было аккуратным офисом армейского призывного пункта, Управления по борьбе с наркотиками (УБН) или Службы социального обеспечения, теперь представляло собой месиво из обрывков проводов, кусков утеплителя, обломков бетона и арматуры, неотличимое от офисов Бюро по контролю за оборотом алкоголя, табачных изделий и оружия или налоговой службы.

Через пять дней после взрыва у нас сформировался предварительный список пропавших без вести, и мы примерно понимали, где их обнаружим. Это нельзя было считать точным поисковым планом, поскольку некоторые погибли не в своих офисах – кого‑то мгновенно убило взрывом, кого‑то придавило обломками, – да и сам список был, вероятно, полон неточностей. В то время не существовало надежных систем контроля, позволяющих определить, находятся ли работники на своих местах, а потому люди могли покинуть разрушенное здание и находиться у себя дома в шоковом состоянии. В то время как их родственники, не зная об этом, заявляли об их пропаже без вести.