Некоторые погибшие так и остались за своими столами. Взрывное устройство сработало в 9:02, когда люди только устраивались на рабочих местах, чтобы приступить к трудовому дню. Мы обнаружили тело женщины с кроссовком на одной ноге и туфелькой на каблуке на другой. Очевидно, в момент взрыва она присела сменить обувь на рабочую. Вполне возможно, она осталась бы в живых, если бы опоздала на несколько минут и в момент взрыва поднималась по черной лестнице. Порой людям просто не везет.

Бомбы убивают людей по‑разному. Молниеносно распространяющиеся из точки детонации газы способны разорвать человека на части или изрешетить тело осколками. Одной только взрывной волны бывает достаточно, чтобы нарушить работу жизненно важных внутренних органов и убить человека даже при отсутствии внешних повреждений. Чаще всего это происходит вследствие разрыва легких, но в случаях, подобных теракту в Оклахома‑Сити, встречаются и травмы с размозжением тканей – на человека падают обломки стен или других элементов здания. Иногда такие травмы тоже бывают внутренними и едва заметными на первый взгляд, но в большинстве случаев это более очевидно. В том здании мы обнаружили в числе прочих тело, голове которого упавшая балка придала форму равностороннего треугольника.

Нашу ситуацию осложнило поручение найти… ногу. Она принадлежала женщине, которая, к счастью, осталась жива, но для того, чтобы немедленно отправить ее в больницу, потребовалось ампутировать конечность на месте. Это был единственный способ сохранить ей жизнь. Частью нашей работы является обнаружение и извлечение максимально возможного количества человеческих тканей. Это делается как для того, чтобы надлежащим образом захоронить их, так и во избежание сложных юридических проблем в тяжбах, которые всегда возникают после таких разрушительных катастроф.

Кстати, одна из найденных в Оклахома‑Сити отрезанных ног была впоследствии неправильно идентифицирована и захоронена вместе с телом, у которого сохранились обе ноги. В общей сложности после теракта было похоронено восемь тел без левой ноги. Факт того, что одна человеческая нога осталась неидентифицированной, имел серьезные последствия. Это позволило адвокатам Тимоти Маквея строить догадки о том, что «настоящий» террорист погиб во время взрыва, сея тем самым сомнения в виновности их клиента. Кроме того, это оказало серьезное воздействие на родственников погибших, поскольку им было больно думать, что часть тела их близкого может оставаться неопознанной.

Одной из погибших была молодая служащая ВВС США Лакеша Леви, которую также похоронили без левой ноги. Она была лаборанткой близлежащей авиабазы Тинкер и приехала в Службу социального обеспечения получать новый номер социального страхования. Вдобавок к трагической гибели Лакеши родителям пришлось пережить еще и эксгумацию тела дочери с целью отправки на анализы, так как требовалось подтвердить принадлежность пресловутой лишней ноги.

Анализы показали, что это действительно нога Лакеши. В свою очередь, это породило проблему принадлежности ноги, с которой ее похоронили изначально, что могло стать дополнительным аргументом для адвокатов Маквея. Ситуация усугублялась тем, что эксгумированная нога была забальзамирована, что означало невозможность проведения анализа ДНК. В конечном итоге ее перезахоронили вместе с другими неустановленными останками в мемориальном парке у городского Капитолия.

Лакеша была последней из военнослужащих, извлеченных из‑под руин. Я обследовал ее останки и раскладывал личные вещи по пронумерованным пакетам, когда мне сообщили, что место происшествия посетил военный министр Того Уэст, который хочет зайти поздороваться. В разговоре с министром Уэстом я, недолго думая, спросил, не хочет ли он отдать дань уважения Лакеше. Он согласился, и я на минуту оставил его наедине с телом. Я переживал, не поставил ли его в неловкое положение, ведь он находился на месте происшествия с официальным визитом – зрелище трупа молодой женщины, пусть даже и военнослужащей, может заставить любого содрогнуться. Но он почтил ее память, и сделал это совершенно искренне. Позднее тем же вечером мне позвонили из Объединенного комитета начальников штабов и сказали, что министр был глубоко тронут.

Мне часто задают один и тот же вопрос: «Что вы чувствуете, когда ищете в развалинах погибших или осматриваете тело в поиске личных вещей?» Дело в том, что на работе у меня не хватает времени предаваться философским размышлениям о мимолетности человеческой жизни. У нас есть вполне конкретные задачи, и часто мы находимся в психологически и физически трудных и опасных условиях, требующих полной сосредоточенности во избежание ошибок. При желании можно задаться этими вопросами позже, но я не делаю этого по целому ряду причин. Во‑первых, у меня не настолько длительные паузы между заданиями, чтобы этим заниматься. Во‑вторых, я не вижу в этом смысла. Еще на раннем этапе своей жизни я понял, что это вызывает лишь опустошение и негативные эмоции. Мне не хочется показаться холодным или бесчувственным, но я не могу вернуть этих людей к жизни, освободить их от страданий или сделать их смерти исполненными особого смысла. Порой жизнь наносит удары, но ты поднимаешься и идешь вперед. Мне кажется, кое‑что у меня получается. Я представляю, как было бы прекрасно избавить мир от подобных происшествий, и иногда делаю секундную паузу, чтобы мысленно выразить надежду на то, что умершие обрели покой, который ускользал от них в земной жизни. Это не чувство, а скорее просьба к высшей силе или духу. Разумеется, я опасаюсь, что однажды все эти негативные эмоции – страх, печаль и боль – вырвутся на свободу и накроют меня.

Я всегда памятую о судьбе Айрис Чан, автора выдающейся книги «Изнасилование Нанкина» о зверствах японцев в оккупированном Китае во время Второй мировой войны. К сожалению, она покончила с собой, и многие считают, что отчасти к этому ее подтолкнули работа в архивах и беседы с очевидцами в процессе работы над книгой. Зверства и массовое уничтожение людей, которые описаны в книге, сопоставимы с нацистскими лагерями смерти в Европе. Именно поэтому моя миссия состоит в том, чтобы сосредоточиться на живых, помогать тем, кому я способен помочь, и не задерживаться на том, что я не могу изменить.

Когда у меня плохое настроение или выдается тяжелый день, я совершаю велосипедные или гребные прогулки. По своей природе я активный человек и потому обычно справляюсь со своими переживаниями именно так. Физические нагрузки и эндорфины – мое наслаждение, отлично помогающие успокоиться. Но это исключительно мой способ.

Меня также спрашивают, какие личные вещи я нахожу в карманах. Всё очень просто. Загляните в свои собственные, и вам всё станет понятно. Подавляющему большинству людей неизвестно, когда случится трагедия.

Не всегда видеть смерть – самое трудное в моей работе. Так должно быть, но часто это связано с бюрократией и реакцией властей. Во время операции в Оклахоме я получал массу звонков из Вашингтона. Как я писал выше, меры реагирования находились в ведении федерального правительства, но очень многое зависело и от властей штата. Если мы занимались извлечением тел, то их идентификацией руководил главный судмедэксперт штата доктор Фред Джордан. Как‑то раз мне сообщили, что командующий Национальной гвардией Оклахомы выслал целую команду переговорить со мной о ходе операции. Ко мне приехали два бригадных генерала и несколько полковников. Они взяли меня с собой на обход госпиталя и сказали, что губернатор Фрэнк Китинг подумывает передать контроль над операцией от доктора Джордана к Национальной гвардии. На это я ответил: «А кто будет руководить?» «Вы и будете», – сказали они. Я объяснил, что играю вспомогательную роль и в любых подобных обсуждениях обязательно участие судмедэксперта, поскольку именно он оформляет свидетельства о смерти. Возможно, какие‑то вещи я делал бы иначе, но в данных обстоятельствах считал, что судмедэксперт Джордан справляется хорошо и не должен беспокоиться о политике. Однако массовая гибель людей – это всегда политика.

Во время работ в здании Марра я получил один из самых неадекватных и при этом политических запросов за всю мою карьеру. На шестом этаже располагался вербовочный пункт морской пехоты США. Как и все остальные офисы, он был разнесен вдребезги. Внутри на виду у всех лежало тело морпеха в синей парадной форме, намертво застрявшее под бетонной глыбой. Убрать его было нелегко, особенно с учетом того, что этажами ниже продолжались работы по зачистке завалов и извлечению погибших. Именно поэтому я был удивлен, когда мне поручили подняться туда, разрезать тело пополам и убрать его видимую часть. Они объяснили это так: «Из уважения к родным погибшего, которые могут его увидеть». Я отказался наотрез: «Мы не разрезаем ни тела американских военнослужащих, ни человеческие останки вообще, если только это не единственный способ извлечь их. И откровенно говоря, я не припоминаю, чтобы это было необходимо». Со всем уважением я отказался выполнять задачу, поставленную перед моим подразделением. Вместо этого группа моих людей поднялась туда накрыть тело, пока не появится возможность переместить его достойным образом.

Дело в том, что достоинство – единственное, что можно обеспечить покойным, помимо установления их имен. Всего остального они уже лишены. И ты стараешься выполнить свою работу максимально быстро и хорошо, чтобы можно было отправить тело близким и дать им возможность начать переход от их былой реальности к совершенно новой. Конечно, это печально, но твоя печаль ничего не изменит. Эти люди не должны были погибнуть. Они не сделали ничего дурного или, во всяком случае, ничего заслуживающего смерти. Но так уж вышло, и ты либо занимаешься ликвидацией последствий, либо нет.

Мне очень не нравится вывозить тела в мешках. Они проседают, и кажется, что это скорее багаж, а не человек, который всего несколько часов или дней назад жил своей жизнью, надеялся и мечтал. При возможности мы всегда используем каталку и вывозим тело ногами вперед – как человек ходил при жизни, так и войдет в мир мертвых. Каждый раз, когда мои люди вывозят тело, все, кто работает на завалах, останавливаются на минуту‑другую, чтобы молча отдать дань уважения.

Обычно специфика работы дает о себе знать, когда нечто в погибшем человеке напоминает о каком‑то аспекте своей собственной жизни. Суровый, повидавший виды полицейский внезапно теряет самообладание при виде мертвого ровесника его собственного малыша. У пожарного екает сердце при виде старушки, похожей на его покойную мать. Вынос тел юных и пожилых людей дается тяжелее всего, поскольку именно их общество клянется оберегать. Мы окружаем заботой детей, понимая, что, когда станем старыми и немощными, они позаботятся о нас. И их гибель всегда воспринимается особенно остро.

Наряду с федеральными учреждениями в здании Марра был детский сад. На суде Маквей утверждал, что не знал о его существовании, хотя подробно изучил здание перед терактом. Его самодельное взрывное устройство сработало в непосредственной близости от игровых комнат и убило девятнадцать детей.

Однажды вечером мы вынесли последнего ребенка, погибшего в результате взрыва. Это была девочка, тело мамы которой мы вынесли из офиса Службы социального обеспечения ранее в тот же день. Обычно мы работали совместно с представителями местных властей, но в тот день они, как и мои солдаты, дошли до полного изнеможения: у всего есть предел. Я сказал, что останусь и займусь этим ребенком сам.

Уже стемнело. Здание Марра и нашу зону работ освещал желтый свет прожекторов. Слышался гул генераторов – обычный звуковой фон районов боевых действий и зон бедствия. Его дополнял шум работающих отбойных молотков и гудки приезжающих и отъезжающих самосвалов и спецавтомобилей. Я работал под этот привычный аккомпанемент, когда мне позвонила из Вирджинии моя на тот момент жена Тереза. Она была дома, вероятно в комнате нашей дочери. Тереза сказала, что трехлетняя дочурка хочет поговорить со мной перед сном.