– Ты в порядке? – спросил я, разглядывая ее лицо в поисках признаков серьезных травм.

Она нахмурилась, наклонила голову:

– Что? Я не слышу, что ты говоришь!

Конечно. Взрыв вакуумной бомбы в замкнутом пространстве – это не шутки. Перепад давления мог временно оглушить, особенно того, кто был в лишь в легком летном шлеме. Я повысил голос:

– Я спрашиваю, ты в порядке?

– Что? – она приложила ладонь к уху. – Говори громче!

– ТЫ В ПОРЯДКЕ? – заорал я.

– Не кричи на меня! – возмутилась она, но в глазах плясали смешинки. – Я контужена, а не глухая!

Парадоксальность ситуации – она не слышала нормальную речь, но крик был слишком громким – заставила меня рассмеяться. Нервное напряжение последнего часа требовало выхода, и смех оказался именно тем, что было нужно. Яна тоже улыбнулась, хотя и морщилась от боли – видимо, голова раскалывалась.

Остальные тем временем поднимались с пола, отряхиваясь от каменной крошки. Капеллан проверял винтовку – ударная волна швырнула его в стену, но броня выдержала. Кроха встал как ни в чем не бывало, только покачал головой, сбрасывая пыль с шлема. Мэри уже была на ногах, методично осматривая оружие на предмет повреждений.

– Все живы? – Капеллан обвел нас взглядом. – Васильков?

– Жив, – откликнулся я. – Капитан вот временно слух потеряла…

– ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? – переспросила Яна, глядя на меня.

– После скажу, – усмехнулся я, отмахиваясь – в громкоговоритель твоего аэролета…

И снова замер. Мысль, которая крутилась в голове последние полчаса, вдруг обрела форму. Громкоговоритель. Звук. Ультразвук, который используют богомолы для коммуникации. Если мы могли бы…

– Васильков, ты чего завис? – Капеллан смотрел на меня с подозрением. – Тоже контузило?

– Нет, я просто… – я встряхнулся, отгоняя мысль. – Все нормально.

Капеллан кивнул и перешел к делу:

– Так, план следующий. Александр, проводи капитана Бекетову до аэролета. Пусть готовит машину к вылету, если она еще способна взлететь. Мы с остальными вернемся в камеру, проверим результаты. Если матка жива – добьем.

Он протянул руку к Яне:

– Капитан, ваш сканер.

Яна отдала устройство, все еще пошатываясь. Я сделал шаг к ней, готовый подхватить, но вдруг передумал. План, формирующийся в голове, требовал моего присутствия в камере мамаши-богомолихи.

– Старшина, – сказал я, стараясь звучать буднично. – Можно Толику проводить капитана. У него опыт работы с аэролетной техникой, сможет помочь с предполетной подготовкой.

Толик, который как раз отряхивал пыль с брони, замер:

– Чего? Какой опыт? Санек, ты о чем?

Но я уже повернулся к нему, многозначительно глядя в глаза:

– Ты же помогал техникам на базе с обслуживанием. Помнишь?

Толик секунду соображал, потом понял, что я даю ему шанс избежать возвращения в пещеру. В его глазах мелькнула благодарность:

– А, да, точно! Конечно, помогал. Я отличо разбираюсь в… в турбинах и прочем.

Яна смотрела на меня, и в ее взгляде я прочитал целую гамму эмоций – удивление, обида, разочарование. Она явно ожидала, что после того, как я закрыл ее от взрыва, буду при ней до конца. А я вместо этого передаю ее своему дружбану, как эстафетную палочку. Ее губы сжались в тонкую линию, но вслух она ничего не сказала – только отвернулась, демонстративно обращаясь к Толику:

– Пойдем, боец, раз ты такой специалист по турбинам.

Толик подхватил ее под локоть, помогая идти. Она прихрамывала – видимо, при падении повредила лодыжку. Перед тем как скрыться в туннеле, ведущем к выходу, она обернулась и посмотрела на меня. В этом взгляде было все – и благодарность за спасение, и обида за кажущееся предательство, и что-то еще, чему я не мог дать название.

– Удачи там, внизу, – сказала она, но по интонации было понятно, что она имела в виду совсем другое.

Когда их шаги стихли в отдалении, Капеллан повернулся ко мне и остальным:

– Есть живые сигнатуры. Глубоко в камере, десять-двенадцать особей. И что-то большое… очень большое. Значит, матка жива.

Мы двинулись обратно по туннелю, к месту взрыва. С каждым шагом запах гари становился сильнее, температура росла – камень все еще излучал жар от вакуумной детонации. Когда мы добрались до эпицентра, я невольно присвистнул.

Туннель изменился до неузнаваемости. Там, где раньше был относительно ровный проход, теперь зияла оплавленная пещера неправильной формы. Стены превратились в стекло – порода расплавилась и застыла причудливыми потеками. На потолке и стенах виднелись странные отпечатки – силуэты богомолов, навечно впечатанные в камень. Сами насекомые исчезли, испарились в чудовищной температуре, оставив только эти тени, как жители Хиросимы на стенах домов.

–"И превратил города их в пепел, осудив на истребление и показав пример будущим нечестивцам" – грозно прошептал Капеллан.

От богомолов, попавших под удар, не осталось ничего – даже хитиновых осколков. Полная аннигиляция. Но сканер показывал жизнь дальше, за завалом из обрушившихся камней, который теперь частично перекрывал вход в камеру матки.

Пробираться через этот завал было сложно. Мэри шла первой, прокладывая путь, Кроха расчищал крупные обломки, я и Капеллан прикрывали с флангов. Без бомбы двигаться было легче, но ощущение опасности никуда не делось – мы шли добивать раненого зверя, а такие особенно опасны.

Камера матки открылась перед нами как кадр из фильма ужасов. Взрыв разрушил ближнюю стену, обрушил часть потолка. Зеленоватое биолюминесцентное свечение теперь перемежалось красными отблесками от тлеющей органики. Кладка – тысячи яиц размером с футбольный мяч – была частично уничтожена. Разбитые оболочки источали желтоватую жидкость, которая растекалась лужами по полу.

Но в дальнем конце камеры что-то двигалось. Несколько богомолов-нянек, уцелевших благодаря расстоянию от эпицентра, сгрудились вокруг чего-то большого. И когда луч моего фонаря упал на это "что-то", я невольно сделал шаг назад.

Матка была действительно огромной – размером с автобус, если автобус раздулся бы как воздушный шар. Бледно-зеленое тело пульсировало в ритме дыхания, сегментированное брюхо вздымалось и опадало. Но она была ранена – вся левая сторона обожжена, одна из массивных клешней оторвана, зеленая кровь сочилась из множественных ран.

Няньки нас заметили. С визгом, от которого заложило уши даже через шлем, они бросились в атаку. Пять или шесть особей – точно сосчитать в хаосе движения было невозможно – неслись на нас с яростью камикадзе.

– Огонь! – крикнул Капеллан.

Грохот выстрелов в замкнутом пространстве был оглушительным. Моя винтовка выплевывала пули с частотой промышленного перфоратора, разрывая хитин первого богомола. Зеленая кровь фонтаном брызнула на стены, но тварь продолжала идти, даже с половиной оторванной головы.

Мэри стреляла со снайперской точностью – каждая пуля в сочленение конечностей. Богомол, которого она выбрала целью, рухнул, потеряв опору, но продолжал ползти на обрубках, щелкая челюстями. Она добила его контрольным в голову, тут же переключилась на следующего.

Кроха не стрелял – он пошел в ближний бой. Поймал прыгнувшего на него богомола за серповидные конечности и с хрустом переломил их пополам. Усиленный эндоскафандр против хитина – не самое честное противостояние. Богомол взвизгнул, попытался укусить, но Кроха просто оторвал ему голову, как пробку от бутылки.

Капеллан вел огонь короткими очередями, каждая из которых была молитвой смерти. "Отче наш," – три пули в грудь богомола. "Иже еси на небесех," – разворот, очередь в следующего. "Да святится имя Твое," – добивающий выстрел в корчащуюся на полу тварь.

Я сосредоточился на двух особях, пытавшихся обойти нас слева. Они двигались синхронно, как будто репетировали этот маневр. Первый прыгнул высоко, целя мне в голову. Второй пошел низом, под ноги.

Но у меня была винтовка с автоматическим режимом и эндоскафандр. Я присел, уходя с линии атаки верхнего, одновременно разворачивая ствол вниз. Очередь прошила нижнего богомола от головы до брюшка. Верхний пролетел надо мной, я развернулся на колене и всадил в него половину обоймы, пока он пытался затормозить на скользком от крови полу.

Бой длился секунд тридцать, но казалось – вечность. Когда последняя нянька упала, продырявленная пулями Мэри, в камере воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием матки и капаньем зеленой крови с потолка.

Мы стояли посреди кладки, окруженные трупами последних богомолов и разбитыми яйцами. В дальнем конце камеры матка пыталась отползти, но ее огромное тело было слишком повреждено. Она могла только извиваться, издавая низкий, вибрирующий звук – не визг, а что-то похожее на стон.

Мэри подошла ближе, прицелилась и двумя короткими очередями отстрелила матке оставшиеся клешни. Теперь та была совершенно беспомощна – огромная груда плоти, неспособная ни защищаться, ни бежать.

– Ну, вот и все, – Капеллан поднял винтовку, целясь в массивную голову матки. – Покончим с этим созданием преисподней. "И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так." Но не здесь, не этих тварей. Огонь!

Его палец начал сжимать спусковой крючок, но я вдруг шагнул вперед и опустил ствол его винтовки:

– Стойте! Не стреляйте!

Капеллан замер, глядя на меня как на сумасшедшего:

– Васильков, ты что творишь?

– Подождите, старшина, – я смотрел на матку, и в голове складывался безумный, невозможный план. – Просто… дайте мне минуту. Не убивайте ее…

Глава 4

Контузия – штука коварная. Вроде бы все части тела на месте, крови не видно, но мир вокруг плывет как в дурном сне, а каждый звук отдается в голове колоколом. Капитан Бекетова сидела в кресле пилота своей покалеченной "Стрекозы" и методично проверяла системы, стараясь игнорировать пульсирующую боль в висках и странное ощущение, будто весь мир накренился градусов на пятнадцать влево.

Приборная панель выглядела как новогодняя елка в доме пессимиста – половина индикаторов мигала красным, четверть желтым, и только жалкие остатки светились успокаивающим зеленым. Правая турбина мертва окончательно – даже если бы нашелся гений-механик с полным набором запчастей и парой свободных недель, воскресить ее было бы невозможно. Левая держалась на честном слове и изоленте, которую Яна щедро намотала на треснувший воздухозаборник.

– Топливо на нуле, гидравлика течет, электроника глючит, – пробормотала она, проводя пальцами по приборам с нежностью, с которой гладят умирающего друга. – Девочка моя, ты еще жива или уже всё?

– Что? – Толик высунулся из-под консоли, где пытался что-то починить. На его бледном лице красовалось масляное пятно, придававшее ему вид особенно неудачливого механика-самоучки. – Вы что-то сказали, капитан?

– Говорю – машина на издыхании, – повысила голос Яна, все еще плохо слыша собственную речь. Барабанные перепонки медленно приходили в себя после вакуумного взрыва, но мир звучал так, словно она находилась под водой.

– Лучше ответьте сразу, до ближайшей базы долетим? – в голосе Толика сквозила плохо скрываемая паника. Он нервно теребил рацию, в сотый раз пытаясь связаться с ушедшими в пещеру. – Санек! Старшина! Кто-нибудь! Прием!

Молчание. Только шипение статики в ответ.

Яна наблюдала за его суетой с раздражением, которое не могла объяснить даже себе. Нет, вру – могла, просто не хотела признаваться. Обида на Василькова саднила как заноза под ногтем. Вот он закрывает ее от взрыва, рискует жизнью, а через пять минут спокойно передает Толику, как неудобный багаж. "Отведи барышню, приятель, а я тут с мужиками делами займусь."

– Может, просто помехи от породы, – продолжал успокаивать себя Толик, крутя ручки настройки. – Или рация повреждена взрывом. Или…

– Или они все мертвы, – мрачно закончила Яна.