– Не стыдно? – притворно рассердился Бай Лици, но его глаза улыбались. – А должно быть! Невежество постыдно всегда! Вы никогда не относились к учëбе серьëзно, но я с удовольствием приму ваше приглашение, если здоровье мне позволит.

Он закашлялся вдруг, на его щеках выступил нездоровый румянец. Цзиньюаню стало жаль его, и он заторопился уходить… но у выхода вспомнил о вещи, давно волновавшей его.

Юйчжэн… Он давно подозревал, но теперь всë встало на свои места.

– Советник Бай, я слышал легенды о том, что император Юйчжэн смог подчинить себе демона. Это правда?

Бай Лици улыбнулся.

– Да, такие легенды ходят по Цзянху. Учëные же считают, что это иносказание и демоном был назван особенно яростный боец. Разве такой человек, как государь Юйчжэн, всю жизнь сражавшийся с демонами, захотел бы мараться о нечистое, порочное создание?

– Да… наверное, не стал бы, – задумчиво ответил Цзиньюань и откланялся, провожаемый внимательным взглядом Бай Лици.

* * *

Следующие две недели он провëл в своей усадьбе как в золотой клетке. Ему было запрещено выезжать лично инспектировать армию, он мог лишь получать записки и отвечать на прошения. Даже старший брат Цзиньлэ не пришëл увидеться, но передал через Бай Лици, что аудиенция прошла удачно и отец всерьëз задумался о штурме Агатовой горы.

Бай Лици на правах учителя был единственным человеком, имевшим право навещать Цзиньюаня. Несколько часов в день они и правда всерьëз занимались учëбой, а остальное время играли в вэйци и пили чай.

Цзиньюань скучал по Лай Баню – вот кто смог бы разделить его одиночество и успокоить! А со временем заскучал и по Фэнбао. Этот демон, конечно, на стенку бы полез от ничегонеделанья, но как весело было бы с ним отрабатывать приëмы!

Бай Лици всегда был благодарным наблюдателем его тренировок и восхищался им, но сам, по слабости здоровья, никогда не участвовал.

Цзиньюаню и не нужно было восхищение – он хотел шуток и подначек, распаляющих кровь.

Наконец, на третью неделю отец вызвал его во дворец.

Цзиньюань не спал всю ночь перед аудиенцией. Бай Лици помог ему даже выбрать наряд – сдержанный и подходящий к случаю. Помог и написать сочинение – пусть и смехотворное для любого чиновника, но искреннее, и даже не лишëнное изящества в выборе цитат.

И всë же Цзиньюань не верил в успех до тех пор, пока не преклонил колени в тронном зале.

Отец, которому заранее доставили сочинение, находился в благостном расположении духа.

– Никуда не годится! – провозгласил он, возвращая свиток. – Ты смышлëн в военном деле, Цзиньюань, и солдаты тебя любят. Неспособность к составлению красивых речей ты искупаешь искренностью и жаром сердца. И никто не может упрекнуть тебя в корысти или нечестных намерениях.

– Недостойный сын не заслуживает такой похвалы отца! – произнёс Цзиньюань не поднимая глаз.

– Это мне решать, чего ты заслуживаешь. – Отец тяжело вздохнул. – Мальчишка, тебе ещë учиться и учиться! Мы бы всë разрешили мирно, соберись ты с мыслями и выскажись разумно, как твой старший брат. Смотри на Цзиньлэ! Повторяй за ним! И тогда, может быть, добьëшься почëта.

– Да, отец. Я буду во всëм слушаться старшего брата!

Он произнëс это искренне, ведь считал Цзиньлэ мудрейшим человеком, хоть и не всегда соглашался с ним.

Старший брат стоял поодаль, у отцовского трона, и выглядел как всегда невозмутимым. Ростом и статью он, пошедший в матушку-императрицу, уступал Цзиньюаню и отцу, и черты лица у него были обманчиво мягкие, но горделивая осанка словно делала его выше и значительнее.

Поймав мимолëтный взгляд Цзиньюаня, он ободряюще улыбнулся уголком рта.

– Отец, Цзиньюань почтительный младший брат, мне не на что жаловаться. Он легко распаляется, но отходчив. И пусть его сочинение не изящно, в нëм видно искреннее раскаяние. Прошу вас, простите этого негодника! Впредь я буду наставлять его лучше.

– Хорошо, Цзиньлэ, ты прав. Цзиньюань ещë молод, он всему научится. – Отцу явно не терпелось покончить с этим. – Ты прощëн, Цзиньюань.

Цзиньюань низко поклонился.

– Сын благодарит своего отца!

– Ладно, ладно. А теперь к делу. Отбери тех, кого считаешь достойными, возьми столько людей, сколько считаешь нужным, и привези мне… так и быть, половину сокровищ Агатовой горы. Сокровища эти должен венчать священный меч императора Юйчжэна. Военное министерство не будет чинить тебе никаких препятствий.

Цзиньюань открыл рот, чтобы возразить, но не смог издать ни звука. Половина! Но ведь это было несправедливо!

– Отец… – начал он, но император жестом остановил его.

– Если это не слова благодарности, ничего не желаю слышать!

– Я… – Цзиньюань справился с желанием встать и выбежать из дворца, яростно бросив всë и от всего отказавшись. Он больше не ребëнок. Так нельзя. Шэ Юэ и весь клан Шэ ждут его… – Я лишь хотел сказать, что сперва мне нужно найти мастера-музыканта, что сыграет перед Зеркалом глубин. Я вызвался помочь клану Шэ в поисках и не могу взять своих слов назад.

Отец снисходительно улыбнулся.

– Клан Шэ… ладно, ладно. Как только подготовишь все бумаги для Военного министерства, так и быть, отправляйся. Принц должен держать своё слово.

Цзиньюань снова поклонился, но скорее, чтобы скрыть выражение лица.

* * *

Домой он вернулся как в воду опущенный. Требовать у мастеров из Цзянху половину их же сокровищ! Это было ещë более несправедливо, чем не помогать им вовсе!

– Пришëл господин Бай, – объявил слуга.

Цзиньюань не хотел никого принимать, но это был Бай Лици, поэтому он потребовал принести подогретого вина.

– Это та грань выгоды, о которой вы говорили? – встретил он Бай Лици горьким упрëком.

– Что вас так расстроило, ваше высочество? – Бай Лици опустился рядом с ним на подушки и, хоть и был гостем, наполнил его чарку.

– Как будто вы не понимаете! – Цзиньюань выпил залпом и сам налил себе ещë. – Я должен прийти к священным школам Цзянху и потребовать у них половину их же собственности! Разве это справедливо?

– Вы обещали им безвозмездную помощь?

– Нет, но…

– Тогда в чëм же несправедливость? Множество солдат Западной Шу погибнут, возможно, во время штурма. Разве же их жизни ничего не стоят?

– Стоят, – угрюмо согласился Цзиньюань, наливая себе ещë вина.

– Без них наша оборона ослабнет. Что, если царство Лян решит напасть на нас, узнав о том, что мы потеряли воинов? Вступятся ли за нас вольные бойца из Цзянху?

– А если они не согласятся отдавать сокровища?!

– Тогда вам придëтся их заставить, – неожиданно жëстко сказал Бай Лици.

– Я не желаю! – Цзиньюань поборол дрожь и схватил кувшин, осушив его залпом.

– Это крайняя мера. – Бай Лици оттаял и ласково коснулся его рукава. – Мой господин, не принимайте мои слова близко к сердцу. Я советник, я должен предполагать и рассматривать любой исход!

– Пожалуй… – Цзиньюань достал из-за пазухи флейту учителя, которую носил с собой как талисман.

– Кажется, эта флейта принадлежала мастеру Жуань-цзы? – негромко спросил Бай Лици. Цзиньюань кивнул.

– Будь учитель жив, он всех примирил бы и нашëл… другой способ. Не знаю какой, но другой! – Он почувствовал, что слишком пьян, измотан и грустен, чтобы думать.

– Увы, я не так мудр, как мастер Жуань-цзы.

– Нет, нет, я совсем не хотел вас обидеть… – Цзиньюань вздохнул. – Как жаль, что я почти не умею играть. Тогда не пришлось бы искать мастера…

Он прижал флейту к губам и подул. Флейта протяжно застонала… и еë голос оборвался.

– Нет, не могу… я ни на что не способен!

– Позвольте мне. Я не владею тайнами цигун, но знаю несколько мелодий. Если это хоть немного развеет вашу печаль, мой принц…

Цзиньюань помедлил, но передал ему флейту. Учитель всегда призывал Цзиньюаня не доверять безоглядно тому, кто замешан в дворцовых интригах, но уважительно отзывался о Бай Лици.

– Я не думаю, что музыка способна мне помочь.

Вместо ответа Бай Лици прижал к губам флейту, закрыл глаза, и печальная мелодия полилась над лунным садом. Порой она вздымалась и опадала морской волной, порой вилась как горный ручей, разливалась широким потоком, как равнинная река…

Она печалилась о несбыточном, и эта печаль сладкой болью отзывалась в душе Цзиньюаня.

Луна освещала Бай Лици, и его лицо казалось выточенным из тончайшего белого нефрита, серебряные нити переливались в чëрных волосах, длинные ресницы трепетали, будто он грезил наяву. Его длинные пальцы ласкали флейту, казалось, он не зажимает отверстия, а касается точек ци, заставляя драгоценный камень петь…

Но вот он отнял флейту от приоткрытых губ, и мелодия оборвалась.

– Я давно не играл, господин… – проговорил он, не поднимая глаз. – Надеюсь… это немного развлекло вас.

– Ваша игра прекрасна. Я… даже я не смог бы выразить словами то, что у меня на сердце, так полно, как вы выразили это в музыке. Мне стоит оставить эту флейту вам.

– Нет-нет! – Бай Лици вскинул голову, поражëнный. – Я никогда не посмею взять еë!

Он поспешно схватил Цзиньюаня за руку, притянул к себе, вкладывая флейту в его ладонь…

Его рука всë ещë была холодной, пальцы вздрагивали. Он смотрел на Цзиньюаня так, будто впервые видел, и Цзиньюань почувствовал нечто странное, словно по меридианам вместо ци побежала лава. Что это за вино…

В лунном свете советник Бай казался совсем юным и беззащитным. Как, должно быть, тяжело болеть и все дни проводить в одиночестве… его мелодия ведь пела именно об этом. О невозможности увидеть семью. О родных местах, до которых путь так далёк.

– Конечно… не берите, если она вам не нужна… – выдавил Цзиньюань, не зная, что сказать. Не утешать ведь его – нет повода.

– Я не смею… – прошептал Бай Лици. Его губы дрожали. – Позвольте лишь…

Он не договорил – подался вперед, и Цзиньюань вздрогнул всем телом.

– Простите… – почему-то извинился он, отшатываясь. Хотел встать, но ноги не слушались.

– Мой принц, как вы можете извиняться… – Бай Лици вновь облизнул губы и в его лице промелькнуло нечто лисье. Цзиньюань понял вдруг, почему не может пошевелиться: лисица вытягивала из него силы!

– Ты лис… – безнадёжно сказал он, вставая и пошатываясь. Он упал бы, но Бай Лици подхватил его.

– О, если бы! Идëмте, мой принц, вы устали… ваш слуга всë сделает за вас.

Откуда-то появились хихикающие служанки, пахнущие, как цветочный луг, нагретый солнцем, подхватили его с двух сторон. Цзиньюань позволил довести себя до постели и раздеть. Он помнил, что не должен делать этого, но почему, – забыл. Неужто вино так ударило в голову…

– Оставьте все печали, мой принц… – прохладная ладонь коснулась его лба. – Отдохните.

Цзиньюань послушно закрыл глаза. Этот жар, теснота, смех, аромат цветочного луга, от которого никуда не деться…

Что происходит? Нужно выгнать всех… Так нельзя, у него ведь есть… Как же Юэ…

– Ваше высочество? – услышал он будто издалека голос Бай Лици. – Забудьте о сожалениях. Ваше высочество… старший брат…

Старший брат…

«Он оговорился? Кто его старший брат?» – промелькнуло в голове Цзиньюаня, но эта мысль сразу же улетучилась, а с ней и все остальные…

* * *

Наутро Цзиньюань проснулся разбитый, с больной головой. Рот словно грязью залепило, губы пересохли.

Ещë не собравшись с мыслями, он повернулся и замер, поняв, что не один.

И вспомнил всë.

Стыд обжëг его, как удар хлыстом.

Он вскочил и выбежал из комнаты, на ходу натягивая одежду.

Как одержимый, он пролетел мимо слуг на конюшню и, вскочив на коня, унëсся, не слушая криков о том, что завтрак готов.

Он гнал и гнал, пока не упал без сил у лесного источника и не сунул голову в ледяную воду.

Столица – отвратительное, гнилое место. Скорее отсюда, иначе она уничтожит его!