Алоцветом в округе называли маки; они часто вырастали в поле среди пшеницы, так же как и васильки. И вокруг дома их тоже раньше было порядочно – где одно, там и другое. Альку – Алику – прозвали Аленьким Цветочком даже раньше, чем она научилась ходить, тем более она уродилась огненно-рыжей, в маму…

…а ещё говорили, что маки-алоцветы прорастают там, где искры со змеевой шкуры на землю сыплются.

Или там, куда падают звёзды.

Альке, если честно, нравился второй вариант.

Заговор от ночниц в итоге и впрямь нашёлся, но для этого потребовалось пролистать блокнот с самого начала – в первый раз запись почему-то не попалась на глаза. Остальное они с баб Ясей подобрали без проблем. Нужно было что-то металлическое – положить Даринке под подушку, чтоб ночница или мара не набросилась с ходу; Алька колебалась между ножом и большой швейной иглой, но потом по совету баб Яси взяла тяжёлый амбарный ключ.

– В нём и железа побольше, и меньше риск, что твоя Даринка тебя или себя поранит, – мудро добавила бабушка. – Если ей уже сон от яви отличить сложно, лучше подстраховаться.

Кроме ключа, Алька подготовила мешочек соли, набор для вышивания, три красные витые свечи и тяжёлую кочергу. Кочерге отводилась главная роль: во-первых, вся ночная нечисть побаивалась «печных» предметов, связанных с огнём; во-вторых, против любой другой нечисти она тоже годилась – ну кто обрадуется, получив по зубам железным прутом?

– Так, чай, чай, – приговаривала баб Яся, выбирая среди стройных рядов жестянок в глубине полки. – Это от лихорадки… это от сглаза… А! Иван-чай – плакун-трава, «всем травам мать», нечисть плакать заставляет. А ещё ромашка – для светлого ума, и мята – для вкуса. Пойдёт?

– Вполне, – улыбнулась Алька. Мандраж схлынул, но всё равно было как-то не по себе, и только увесистая кочерга придавала уверенности. – Лучше было бы, конечно, ещё взять прялку, ну, вместо набора для вышивки, прялка волшебнее… Но, баб Ясь, я прясть не умею.

– А этому научиться никогда не поздно. Да и ничему не поздно, уж поверь человеку, который пошёл получать второе высшее в пятьдесят лет, – хмыкнула бабушка. – Так, Алёночек, тебя проводить? Или довезти? Может, васильков на рубашку приколешь?

– Это сразу – до свиданья, нечистая сила, а мне нужно уничтожить вредителя, а не отпугнуть, – вздохнула Алька. Внутри у неё боролась взрослая самостоятельная женщина и взрослая самостоятельная женщина, которой очень не хотелось переть торт, сумку и кочергу через пол-Краснолесья. – Баб Ясь… а довези, если не сложно?

К Дарининому дому они подъехали аккурат на закате. Небольшой огород, с полдюжины яблонь и груш, два этажа, стены из бруса… Алька слышала что-то насчёт участка, который достался от прабабки, и дома, который Зарян с батей и братьями построил сам – начал, когда сделал предложение на выпускном, и закончил через два года, ровнёхонько перед свадьбой. Небольшой огород выглядел обихоженным; на грядке лежала свёкла, выдернутая, но пока не убранная.

Издали пахло выпечкой, сыром и ещё почему-то жареной колбасой.

– Ну, ни пуха ни пера! – сказала баб Яся, высаживая Альку у калитки.

– К лешему. И, бабуль, если будешь всю ночь сидеть и караулить у телефона, вместо того чтоб спать, я обижусь, – пригрозила Алька.

– Ишь, грозная какая, – хмыкнула баб Яся. – Ещё чего, за тебя переживать. Если ты тут не справишься, мне тем более делать нечего… Но кочерга ещё никогда никого не подводила. Главное – покрепче держать.

– Самое могучее колдовство, – серьёзно кивнула Алька.

И хихикнула.

Наверное, это было нервное.

Даринка к идее устроить девичник отнеслась ответственно. Уже на пороге стало ясно, что пахнет не чем-то там, а пиццей, и не абы какой, а по испытанному семейному рецепту.

«Та самая? – подумала Алька, стаскивая ботинки. – Да не может быть!»

Ещё в средних классах Даринка прославилась самостоятельно изобретённой пиццей из кабачкового теста – и, видимо, за годы замужней жизни довела её до совершенства. К пицце полагался салат из маринованных помидоров, свежего перца и почему-то яблок; звучало ужасно, но на вкус оказалось зашибись… Или это Алька была очень голодная и мела всё подряд.

Сама Даринка, наоборот, ела по чуть-чуть. Дома она носила простую футболку, судя по принту, заказанную для кого-то из мальчишек и пришедшую в неправильном размере, а ещё узкие плотные штаны, типа рейтуз, но из флиса и с карманами. Одежда выглядела откровенно великоватой; в вырезе футболки виднелись косточки-ключицы, выступающие так сильно, что смотреть было жутко.

– Я записалась к врачу, – сказала Даринка вдруг ближе к ночи. После двух чашек волшебного чая она слегка расслабилась и даже взяла кусок торта, к которому раньше не прикасалась, потому что её слегка мутило. – Чем бы это всё ни закончилось, надо как-то выбираться… Помнишь, ты мне нагадала большую любовь на всю жизнь, до самой старости?

– Ага, – рассеянно откликнулась Алька.

– Думаешь, сбудется?

– Мы работаем над этим, оставайтесь на линии, – бодрым голосом ответила она.

Даринка рассмеялась.

Потом они сидели на диване в гостиной, порядком захламлённой, как всякая комната в доме, где есть дети. Сидели – и листали школьные альбомы. Лица казались размытыми, словно фотографировали детей сквозь запотевшее стекло. Алька даже едва узнала себя, догадалась только по кривым косичкам – папа плёл такие, когда была его очередь собирать её в школу – и по веночку из васильков, широкому, в три ряда… Потом Даринка притащила планшет и включила фильм, что-то новое; на маленьком экране страдали и рыдали, а в перерывах ругались за офисом. Алька, пользуясь случаем, обнимала Даринку и почти беззвучно шептала в кудрявый затылок: пусть дурной сон мимо да мимо идёт, а хороший сон – гнездо в голове совьёт…

Нормальным заговором такое не считалось, но иногда работало не хуже.

Вскоре Даринку стало клонить в сон. Алька отправила её в душ – ополоснуться хорошенько, текущая вода тоже своего рода оберег! – а сама обошла спальню по периметру, выискивая что-нибудь подозрительное. Куриные следы на стенах, плесневые участки, странные косточки в укромных местах или мешочки… Но ничего не было. Обычная комната, в меру чистая, немного захламлённая.

«Значит, всё-таки не порча, а нечисть».

Для себя она притащила из детской кресло-мешок и очертила кругом из соли. Сошёл бы и мел, и уголь, но соль была лучше, надёжнее. На туалетном столике Алька укрепила на блюде три свечи, предварительно убрав зеркала в другую комнату; под подушку сунула железный ключ и достала из сумки швейный набор.

– Ложись и постарайся заснуть, – сказала она Дарине, когда та вернулась из душа. – Ничего не бойся, я рядом. Даже если проснёшься и увидишь что-то страшное – тоже не бойся. У тебя железка под подушкой, нечисть от такого шарахается… А я буду бдительно не спать и сторожить из слепой зоны, – кивнула она на соляной круг. – И пусть только эта тварь, не знаю, какая именно, попробует на тебя напасть.

Напряжённая складка у Дарины на лбу разгладилась.

– Прогонишь её?

– Это если ей повезёт, – елейным голосом ответила Алька. – А если не повезёт…

И она выразительно глянула на кочергу.

Даринка прыснула со смеху.

Заснула она быстро – наверное, и впрямь расслабилась впервые за долгое-долгое время. Свечи горели ровно, коротким ярким пламенем, и до утра их вполне должно было хватить – да даже и не на одну ночь, если по-хорошему. И света они давали тоже достаточно. Алька достала пяльцы, широкую белую ленту и принялась вышивать, чтобы скоротать время… и ещё потому, что вышивание – женское дело, домашнее, по умолчанию ведовское. Получалось криво, но с чувством – красной ниткой по белому льну. Цветущее дерево, а вокруг него – васильки, васильки, целое поле… Васильки немного напоминали алоцвет, но Алька-то знала, в чём правда.

После часа ночи глаза начали уставать.

После двух – заболела шея.

Ближе к трём часам, когда стала проклёвываться уже предательская мысль – не пойти ли, не выпить ли кофе, – Дарина вдруг шевельнулась во сне и как-то странно, придушенно всхлипнула.

«Кошмар?» – пронеслось в голове, и в ту же секунду Алька увидела её.

Да, это была ночница.

Сначала она имела вид длинного мохнатого червяка, свившего гнездо в углу, у окна. Не то сгусток темноты, не то морок – сразу и не разберёшь… Потом вытянулась, свесилась вниз, а пола коснулись уже босые ступни, уродливые, распухшие и кривые. Червяк, покорчившись, принял облик высоченной, худющей женщины, сутулой, с длинным лицом, похожим на лошадиный череп, и облачённой в чёрное с ног до головы. Одежды постоянно менялись, на каждом шаге. То напоминали саван, то дурацкий, перекошенный спортивный костюм, то юбку-колокол и вытянутую кофту наподобие тех, что носила учительница-музичка – та, которая умела играть песенки из мультиков на пианино, которая зимой побежала перед электричкой – и не добежала…

«Так, – осадила саму себя Алька. – А вот про мертвецов думать не надо».

Ночница заозиралась; глаза-плошки точно шарили по спальне – то, к чему прилипал её взгляд, окутывала темнота. Постороннюю – ведьму в соляном круге – ночница углядеть не могла, но чуяла неладное. Её тревожили красные свечи, но они стояли далеко. Под подушкой у Даринки лежало с полкило железа, но связь с ночницей, видно, настолько уже укрепилась, что даже такой талисман не мог держать нечисть на расстоянии.

Алька сглотнула – и, отложив вышивку, потянулась к кочерге.

Ночница, точно сомневаясь, всем своим длинным телом качнулась вперёд – и стала вытягиваться, не сдвигаясь с места. Удлинялись руки; удлинялась кривая шея; отпадала челюсть, ниже и ниже, так, что рот становился огромным, жутким, как чёрная дыра, – там вся Даринка, наверное, могла поместиться целиком.

На секунду Альке стало страшно – а вдруг не выйдет, не получится?

…а потом она просто взяла да и шагнула из круга.

Ночница увидела её тотчас и замерла.

– Вижу тебя, как ты видишь меня! – выпалила Алька, поудобнее перехватывая кочергу, такую надёжную и такую ужасно тяжёлую. – Тёмная ночка ночниц родит, девке муку сулит! – В заговоре было «дитятко», а не «девка», но Алька, не сомневаясь, заменила слово на подходящее; ночница напряглась и повернулась к ней всем туловом, явно не собираясь убегать. Здоровенная, отожравшаяся на чужих страданиях. – Ясное солнышко день начинает… ой!

Ночница всё-таки напала.

Такие здоровенные, самоуверенные твари изредка встречались. Хозяева старых болот, забравших множество жизней; откормленные упыри вроде того, что держал в страхе всю столицу пять лет назад… Костяной, наверное, был из той же когорты, потому что не побоялся напасть даже на целый отряд городовых, среди которых было как минимум два колдуна.

В таких случаях всегда важно – и Алька это знала – бить на опережение.

Она едва-едва заметила намечающееся движение – и крутанула кочергой.

Ощущение было такое, словно кочерга попала по мешку с ватой. Тяжело, неподъёмно… Почерневший от сажи конец словно увяз в лохмотьях, в зыбкой тьме.

Алька стиснула зубы, выдохнула – и заново начала заговор, уже ровным, уверенным тоном.

«Я справлюсь».

– Тёмная ночка ночниц родит!

…удар кочергой.

– Девице-красавице муку сулит!

…ещё удар.

– Ясное солнышко день начинает… ночниц прогоняет… от мук избавляет… в печь поди, шух-шух!

Последние слова она почти что выкрикнула.

Каждый удар кочергой оттеснял ночницу – извивающуюся, шипящую, как гадюка, – ближе к углу комнаты, к горящим свечам. Шаг, другой… Стоило кромке чёрных одежд зацепить пламя – и ночница влипла в него, как муха в паутину.

Заверещала, разинув рот.

Вытянула длинные, когтистые руки…

«Чтоб ты сдохла», – подумала Алька.

А вслух сказала:

– Нарекаю тебя сухим листом! – и ещё раз пихнула её кочергой в пламя.