Ночница вспыхнула разом вся, от макушки до пят. Вспыхнула – и за считаные мгновения прогорела; вот была – и вот её не стало, только в ушах зудело от воплей, а на стене виднелся обгорелый силуэт, как отпечаток.

Когда Алька обернулась к Даринке, та сидела на постели, одной рукой прижимая к груди одеяло, а другой – выставив перед собой ключ, как щит.

Или как меч.

– Получилось? – выдохнула она.

– Ага, – ответила Алька, улыбаясь до ушей. И – лихо пристроила кочергу на плечо, как биту. – Мы молодцы. И всё будет хорошо… И позвони Заряну, что ли. Пусть приедет и поможет тут убраться, соль хоть подметёт…

Зарян взял трубку сразу, словно только этого и ждал, и приехал минут через пятнадцать. Со школы он изменился не сильно, только соломенные волосы на затылке поредели, а ещё над верхней губой прорезались жидкие усы. Он не рассыпался в благодарностях и не шмыгал носом, как Даринка, но явно был впечатлён. Может, масштабами бардака – стол был в восковых подтёках, а соль Алька растоптала по всей спальне; может, закопчённой кляксой в виде человеческого силуэта над тем местом, где сгорела ночница.

– Просто смойте, пятно безвредное, – посоветовала Алька, уходя. Даринка уговаривала остаться и переночевать, но им явно было что обсудить с мужем. А в крови всё ещё бродил адреналин, требуя или выходить его, или проораться; в пять утра, конечно, предпочтительнее было первое. – Нет-нет, не надо меня провожать, тут идти-то полчаса. Как раз голову проветрю.

– А если нападёт кто-то? – пробормотала Даринка, переступая с ноги на ногу; муж придерживал её за талию и смотрел снизу вверх с такой нежностью, что без всякого колдовства становилось ясно: да, любовь, на всю жизнь, до самой старости.

– Если такой дурак найдётся, то применю против него кочергу, – отшутилась Алька. – Честно, она и против людей работает не хуже.

Городок до рассвета, ранней осенью, был диво как хорош. Веяло сухим холодком; пахло листьями. Небо уже начало сереть – и очень кстати, освещение в этой части Краснолесья не работало. Иногда слышалось урчание двигателей: в рабочий день многие вставали пораньше, особенно те, кто работал на фабрике.

Было на удивление спокойно.

Настолько, что Алька даже не вздрогнула, когда услышала вкрадчивое:

– И что такая красавица делает ночью на улице совсем одна?

– Идёт домой после девичника, – откликнулась она, оборачиваясь. – А ты тут откуда?

Айти стоял у поворота в микрорайон, мимо которого она только что прошла и никого не увидела; впрочем, немудрено – фонари здесь тоже не горели.

– Не спалось чего-то, решил выпить пива и погулять, – ответил он не моргнув глазом и отсалютовал ополовиненной бутылкой. – Не бойся, я не пьяный. Оно безалкогольное. И пивом не пахнет.

– А чем пахнет? – заинтересовалась Алька.

Айти – неизменная красная толстовка и неприличные джинсы в обтяжку – принюхался к горлышку бутылки.

– Ну… тыквой?

Алька не поверила и тоже наклонилась к пиву; пахло действительно тыквой, да и на вкус было как тыквенный сок, и после этого морозиться и отказываться, когда Айти предложил её проводить, было как-то глупо.

И они пошли вместе.

Айти галантно предложил понести кочергу – и даже не дрогнул, когда Алька фактически пихнула ему в грудь три кило железа. Присвистнул только и спросил, как она её тащила сама… У него были тёплые руки, горячие даже; от толстовки по-прежнему пахло дымом. Он шёл и нёс какую-то чушь про универ, путаясь в том, какую специальность получал, и про Светлоречье. Но там он правда жил, кажется; по крайней мере, упомянутую пельменную напротив водонапорной башни Алька знала ещё по школьным экскурсиям, когда они всем классом катались на выходных с учительницей в театр кукол, на восстановленную старую мельницу и в краевой музей.

Больше, увы, в Светлоречье смотреть было нечего – да и везде, собственно, на три часа пути вокруг.

– Айти, – окликнула она его, когда показалась уже глухая стена текстильной фабрики. – А тебя правда так зовут?

– Это прозвище, – ответил он после паузы. – Я на программиста учился, даже работал по профессии пару лет, а потом пришлось бросить всё и приехать в Светлоречье.

– Кто там у тебя?

– Невеста, – усмехнулся он. И тут же помрачнел: – Шучу. Бабка там была, тяжело заболела, я сиделку предложил оплатить… Но что получилось, то получилось.

Айти где-то врал – Алька чувствовала, но не могла понять, где именно. Но отпускать руку, забирать кочергу и гордо шкандыбать по улице в одиночестве не хотелось… Да и вообще почему-то хотелось идти вот так, вдоль стены, в темноте, подольше.

«Он мне нравится? – ошарашенно подумала Алька. – Серьёзно?»

А вслух спросила:

– И зачем ты в Краснолесье приехал, такой красивый? Чего не вернулся, э-э… туда, откуда приехал?

«Прилетел», – чуть не ляпнула она.

– Я тут ради тебя, – бесстыже ответил Айти, и бровью не повёл. – Алика, тебе говорили, что ты огонь?

Она чуть не споткнулась; в лицо бросилась кровь.

– Почему? От меня, что ли, дымом пахнет? – Алька принюхалась к собственному воротнику, хотя сгоревшая ночница, конечно, никакого запаха не имела, это не упырь. – Или чего?

– Или, – усмехнулся он. – Это был комплимент.

А потом наклонился вдруг – и поцеловал её.

…поцелуй вышел совсем не таким, как во сне. Во-первых, у Айти был нормальный человеческий язык, что, надо признаться, слегка огорчало; во-вторых, мешался привкус тыквенного сока. Но Айти так же нежно прикасался к её затылку, ласкал пальцами шею, не удерживая, а поддерживая; так же прикусывал губы, то отстраняясь, то углубляя поцелуй.

И жар от него шёл такой же.

Алька так растерялась, что просто позволила этому происходить. Не отстранилась, но и не обняла в ответ, пусть и хотела. Руки немного дрожали; взгляд, как она подозревала, был косоватый.

Когда Айти отстранился, то глаза у него словно бы сияли… или это отражался свет.

Они всё-таки дошли до баб-Ясиного дома, и у калитки горел фонарь.

Альку, кажется, ждали.

– Я тебе хоть немного нравлюсь? – спросил Айти тихо. И – провёл ей кончиками пальцев по подбородку. – Алька, Цветик-Алоцветик… Подари мне венок из васильков, а?

– Что?.. – растерялась она. И сама не поняла, как ляпнула: – Зачем, нечисть же васильков сторонится?

И прикусила язык.

Айти усмехнулся – и щёлкнул её по кончику носа.

– В том и смысл.

Аккуратно прислонил кочергу к калитке, махнул рукой – и пошёл, побежал по улице, по улице, пока не скрылся за поворотом. А Алька стояла столбом, прижав пальцы к губам, и думала о том, что ни имя своё, ни прозвище она ему не говорила.

«Либо он сталкер, – пронеслось в голове. – Либо спросил про меня Ваську, или Даринку, или Вельку. Или…»

Додумывать как-то не хотелось.

Занимался рассвет.

Сна не было ни в одном глазу.

Глава 5
Бегство

Победу над ночницей отпраздновали на три дома.

Не тем же днём, конечно; почти сутки Алька проспала как убитая, и никакие огненные змеи ей не мерещились. То ли работали обереги, то ли ночной гость смекнул, что в таком усталом состоянии что красна девица, что бревно – всё едино. Сонливости добавляло ещё и то, что осень наконец-то вступила в свои права и обложила небо тучами. Дождя не было, но сизая хмарь опускалась практически на крыши; листья, опавшие от засухи и лежавшие до сих пор сухим, хрустким ковром, повлажнели, и сама тональность шелеста изменилась.

Когда Алька выспалась, то словно очутилась в другом месте, в другое время.

«Серая неопределённость, – промелькнуло в голове при виде тумана за окном. – Нет, зыбь. Пограничье».

Даринка выспалась тоже и от счастья была сама не своя. Она созвонилась с баб Ясей, чтоб узнать, как Алька добралась тогда до дома, а потом слово за слово… Отметить победу решили в выходной, чтоб Заряну не отпрашиваться с работы. Алька с утра засела в своей комнате – кухня была занята, там творили кулинарное чудо Велька и Дарина. Из сада доносился счастливый хохот: Даринкины мальчишки носились среди яблонь, а баб Яся, прекрасная и величественная в чёрном кардигане до пят, бегала за ними с воздуходувкой и злодейски хохотала, обсыпая их ворохами жёлто-коричневых листьев. У гаража возились с внедорожником Зарян и дядя Чернек, периодически прерываясь то на перекур, то на партию в шашки. Тётя Веленика в кои-то веки не делала ничего – дремала в гамаке, растянутом между двумя мощными грушами, и куталась в красный шерстяной плед.

Во второй половине дня Алька, мучаясь угрызениями совести, всё же отправила начальнице выполненное задание и получила заслуженную – укоризненную – отбойку: «Ты же в отпуске?»

И почти следом прилетело другое письмо, уже более пространное: «Спасибо большое, и раз ты на связи, то изучи прилагаемый файл, рецензия по установленной форме в срок до…» – и дальше шла куча технических подробностей. «Прилагаемый файл» оказался рукописью на девятьсот тысяч знаков, в которой автор сравнивал подходы к изгнанию духов у волхвов и у шаманов, с кучей графиков и таблиц. Сроки поджимали. Алька, прикинув, сколько предстоит сделать, довольно ухмыльнулась: когда наступал аврал и горела земля под ногами, то жизнь ощущалась какой-то по-особенному правильной и полной.

Но долго ей наслаждаться трудоголизмом не дали. Раздался стук в дверь; на вялое «можно» в спальню сунулся Велька в фартуке, расшитом васильками, и скромно сообщил, что пир готов, можно приступать к дегустации.

– Ты ведь грибы любишь? – уточнил он с сомнением.

– Если не в десерте и не в чае, то да, – откликнулась Алька, закрывая ноут. – А то подарили мне как-то чай с чагой…

Стол накрыли в саду, под яблонями, с видом на холмы, заросшие осинником, и кирпичные башенки текстильной фабрики, издали напоминающие какой-нибудь старинный замок. Серое небо текло куда-то и текло – бесконечный поток низких облаков; из оврагов выползал туман. Велька с дядей Чернеком – оба медвежьей комплекции и мощи – выволокли из сарая две старые чугунные жаровни, громоздкие и вычурные. Там сейчас потрескивали угли, а над углями запекалось мясо в маринаде и пряные колбаски, а ещё овощи – томаты, баклажаны, сладкий перец, вездесущие кабачки. Высилась в миске горкой мелкая круглая картошка, сперва отваренная, а потом обжаренная в масле; манили салаты – островатые, с грибами, с соленьями, сытные с рыбой и яйцами. Теснились у края, на подставке, ряды горшочков с жюльеном; благоухали свежие лепёшки… А по центру стола красовался торт – безе, малина, шоколад, истинная роскошь, гастрономический разврат.

– Тина прислала, – подмигнула баб Яся, усаживая мальчишек за стол. – Тоже поздравляет и велит передать: лиха беда начало, то ли ещё будет, выйдешь за околицу, махнёшь кочергой – полетят клочки по закоулочкам.

Алька хихикнула:

– О да, полтора метра ужаса, гроза окрестной нечисти…

– Но-но, метр шестьдесят! – погрозила ей баб Яся. – В ведьмовском деле точность нужна! А что маленькая, так и хорошо – значит, вся в мать.

Тётя Веленика, чуткая ко всяким неловкостям и неуместностям, встрепенулась даже раньше, чем Алька что-то поняла, и подняла стакан:

– Ну, за ведьмовские традиции! За сильных женщин из семьи Васильков! За Даринкино избавление! Ура!

Морс по секретному баб-Ясиному рецепту немного горчил; Алька глотнула и закашлялась, не сразу сообразив, что горечь – не от грусти, а оттого, что морс-то рябиново-малиновый, не морошковый, как показалось сквозь стекло.