Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не написал кляузу на старого часовщика, превратившего свою квартиру в музей. Времена на дворе были дружелюбные, поэтому в лагерь старика ссылать не стали, а, напротив, предложили обустроить все наилучшим образом: передать все экспонаты в музей и стать его смотрителем.

На том и порешили. Ульяна Курдюкова стала смотрительницей музея, а Павел – его заложником. Именно тогда, в 1969-м, когда часовщик окончательно перебрался в музей, чтобы иметь возможность работать с коллекцией, сюда зашел с мамой пятилетний мальчик, который с явным любопытством стал разглядывать выставленные здесь причудливые механизмы.

Павел Курдюков, уволившись из своего треста, все время теперь проводил в краеведческом музее, где располагалась его коллекция. Азарт коллекционера заставлял его выискивать ценные экземпляры, чинить трофейные редкости и изобретать самые странные конструкции. С тех пор как коллекция перешла в ведение города, его больше никто не сдерживал. Напротив. В городской управе вдруг вспомнили о том, что их гордость, здание почтамта, нуждается в часах, которые уже лет пятнадцать никак не могли установить. Естественно, изготовить макет и проконтролировать работу поручили Курдюкову. Спустя несколько лет на по-военному строгой и сдержанной башне появился черный металлический циферблат, за который здание вскоре стали называть Биг-Беном. Павел Васильевич из странного старика с увеличительной линзой в глазу превратился в местную знаменитость, а спустя еще пару лет сосед Курдюкова написал о нем книгу. Хочется верить, что автором выступил не тот самый сосед, строчивший на старика жалобы в городскую администрацию.

Поселок, который начали строить в 1940-х годах, спустя двадцать лет превратился в полноценный городок близ Иркутска и озера Байкал, со своей историей, памятниками, музеями и невероятной окружающей природой. Стоило выехать на окружную дорогу и съехать на любую из лесных троп, и ты оказывался возле прекрасной бурной реки, извивающейся и шипящей на вековечные деревья, растущие по ее склонам. К концу 1960-х годов в Ангарске жило около двухсот тысяч человек. Это был тихий промышленный городок. Тут, как нигде, остро ощущался дух каторги и ссылки, а главными кумирами, конечно, были декабристы.

– Говорят, декабристы вроде бы даже где-то рядом проходили, – упомянул однажды отец Миши, когда они всей семьей шли мимо памятника политкаторжанам в центре города. Мальчика заинтересовала массивная мрачная бетонная конструкция, и отец дал ему это короткое пояснение. Тоня негодующе посмотрела на мужа, и тот моментально замолк. Обычно, когда сын задавал какой-то вопрос, мать просто отмахивалась, и вскоре сын перестал их задавать. Так было проще. Не нужно рассказывать о памятнике политкаторжанам, чтобы потом не переживать, не сказала ли лишнего и подходит ли такая информация детям этого возраста. Возможно, именно из-за того, что мама предпочитала с сыном не откровенничать, а с отцом из-за его работы Миша даже виделся редко, этот ничего не значащий эпизод навсегда остался в его памяти. Это был тот самый день, когда в последний раз все было хорошо.

Дух каторжан присутствовал здесь повсюду. Город нефтехимиков, каким хотели видеть Ангарск, строили в том числе и силами Главного управления лагерей, и, освободившись, бывшие заключенные оседали в городе надолго. Сюда приезжали ученые, кто в романтическом порыве, а кто и в добровольно-принудительном порядке. Так или иначе, как и в любом другом маленьком сибирском городе, по вечерам здесь было очень тихо, а за спиной у каждого была такая история, о которой не принято обычно говорить. Если случалось что-то криминальное, то об этом говорили только вскользь и уже на следующий день забывали. А ну как окажется виновен кто-то из знакомых? Или, может, в этом замешаны кто-то из «законников»? О том, что есть некий темный и мрачный мир организованной преступности, Миша знал, кажется, с первого же дня жизни в Ангарске. По крайней мере впоследствии ему казалось, что он знал об этом всегда, но считал, что этот мир находится в какой-то параллельной вселенной.

Зимой в Сибири холодно, а в колонии нет других развлечений, кроме чтения книг. Образование и общая начитанность в Ангарске всегда ценились. В 1960–1980-х годах достать книгу было непросто, поэтому читали все подряд, книги ходили по рукам, люди обменивались мнениями. Миша рано научился читать и взахлеб поглощал все зарубежные романы, которые подворачивались под руку. Советские производственные саги издавались в огромном количестве, но их никто никогда не читал; Гюго, Дюма, Драйзер и Купер издавались тиражами поменьше, но всегда были нарасхват. Истории про одиноких мстителей, которых так и не поняло общество, занимали мальчика больше всех других.

Женщин в Ангарске по понятным причинам всегда было меньше, чем мужчин, но при этом требования к ним предъявлялись особые. Вот здесь тюремные понятия пришлись по душе буквально всем и просочились даже в самые интеллигентные дома, далекие от криминала. В колонии нет женщин, но есть возможность мечтать и фантазировать. Заключенные на длительный срок оставались запертыми в исключительно мужском обществе с очень жесткими правилами, невыносимыми условиями жизни и все нарастающей жестокостью в коллективе. У них развивался так называемый пенитенциарный синдром. Жизнь в тяжелых условиях снижала способность к сопереживанию. Жестокость и насилие становились чем-то обыденным и естественным, а способность испытывать эмоции постепенно утрачивалась. Нельзя себе позволить припадки гнева, если живешь в запертом пространстве с людьми, о которых ничего не знаешь. Мозг человека имеет склонность стирать ненужные навыки, поэтому спустя несколько лет нет больше эмоций, есть лишь память о них. Сентиментальность. Память о былых чувствах. Это свойственно любому заключенному, солдату или воспитаннику школы для мальчиков. Женщина в их глазах – нечто возвышенное и одновременно низменное, но никогда не равное. Под влиянием книг и растущей сентиментальности женский образ в глазах заключенного претерпевает серьезные трансформации, а когда он выходит на свободу, оказывается, что ни одна девушка не соответствует его высоким стандартам и не воспламеняет тех чувств, память о которых подогревала в нем желание жить все эти годы. И тут рождаются чудовищная злость, ненависть и обида, причем на свободе уже никто не сдерживает тебя от них. Лишь один только женский образ под воздействием этой сентиментальности остается незыблемо прекрасным – образ матери. Добрая, красивая, не совершающая дурных поступков и совершенно точно не знающая ничего о грязной, плотской стороне жизни. Святая.

Конечно, Ангарск не состоял сплошь из бывших заключенных. Напротив, их здесь было меньшинство. Однако такие воззрения коррелировали с общественной моралью, поэтому пришлись по душе многим. Бывший заключенный приходил работать на завод – и вскоре все вокруг него начинали придерживаться правил жизни и норм морали, которые были приняты в колонии.

Тоня и Виктор Попковы привезли Мишу в Ангарск, когда тому было почти шесть лет. Мальчика тут же огорошили известием о том, что у него теперь есть младшая сестра, за которой нужно ухаживать. Через год с небольшим Мише предстояло пойти в первый класс, поэтому вдобавок ко всему ему нужно было готовиться к школе. Мальчик, который в один момент лишился своей привычной обстановки, бабушки с дедушкой, друзей, совершенно растерялся.

– Как у тебя дела? – спрашивала иногда Тоня.

– Все хорошо, – послушно отвечал ребенок.

– Ну ничего, – вздыхала мама и тут же переключалась на другие проблемы.

Из таких диалогов и состояло теперь все общение мальчика. Из-за переезда он начал немного заикаться, но это выяснилось, только когда он пошел в школу. Родители нечасто разговаривали с ним, поэтому и к логопеду его не водили. Уже в старших классах Миша сам нашел специалиста и пришел к нему на консультацию.

Никаких особенно нежных чувств к сестре мальчик никогда не испытывал, но всегда усердно выполнял обязанности старшего брата: нянчился с ней, помогал с уроками и даже много лет спустя писал ей курсовые.

В семье Попковых не принято было говорить по душам. Брат и сестра никогда не видели, чтобы родители о чем-то болтали друг с другом, как-то проявляли нежность или подшучивали друг над другом. По вечерам Тоня спрашивала мужа о том, будет ли он ужинать, и обычно на этом все их общение заканчивалось. В какой-то момент между родителями что-то случилось, и они стали часто ссориться, но эти «скандалы» проходили в тишине. Тоня просто переставала разговаривать с мужем на неделю или две, а по вечерам долго старательно наряжалась и уходила куда-то в красивом платье с яркими восточными огурцами. Возвращалась она уже за полночь, но то же самое платье отчего-то уже не казалось красивым. Жесты матери становились неуклюжими, а когда она растворялась в темноте спальни, в коридоре еще долго чувствовался едкий запах дешевого алкоголя.

Для Тони сын так навсегда и остался чужим. Она исправно исполняла материнские обязанности, но никогда не делала ничего сверх того, что требовало от нее общество. До тех пор пока учительница не просила постирать форму мальчика или починить его портфель, она ничего не замечала. Антонина не жила с сыном в его первые годы и не чувствовала потребности в общении с ним. Что он понимает? Он и не запомнит даже ничего. Ей хотелось думать, что дети – неразумные существа, которые моментально забывают обо всем, что случилось. Такая логика сохранялась у нее вплоть до совершеннолетия Михаила.

В школе Миша учился хорошо, ходил в спортивные секции, всерьез увлекся биатлоном и даже участвовал в различных соревнованиях. Впрочем, его спортивная карьера быстро закончилась: на городском турнире он получил серьезную травму ноги.

– Теперь ты понимаешь, как было глупо лезть в этот биатлон твой? О себе не думаешь, но у тебя ведь сестра есть. Ты о ней заботиться должен, а не по лесу бегать, – возмущалась Тоня, когда сын вернулся домой из больницы.

Близких друзей у мальчика не было, но его всегда уважали за спокойствие, начитанность и способность с невозмутимым видом и едва заметной улыбкой на лице выслушать человека. Он ни с кем не конфликтовал, не связывался с плохими компаниями и не влипал в истории. Все свободное время он посвящал спорту и книгам. В какой-то момент Миша даже поверил в то, что спортивные успехи помогут ему поступить в институт, но, заметив однажды на лице матери неодобрение, постарался выкинуть это из головы. В конце концов, не мужское это дело, – штаны за партой в двадцать лет просиживать.

На лето родители обычно отправляли детей к бабушке с дедушкой, но когда Мише было двенадцать, Попковым удалось получить пару путевок в пионерский лагерь неподалеку, и они не преминули этим воспользоваться. Лучше, если дети будут под присмотром квалифицированных специалистов, так им полезнее будет, чем объедаться у родственников на дачах.

В лагере у Миши все складывалось не слишком хорошо. Многие его сверстники уже начали интересоваться противоположным полом. Подростки целыми днями разглядывали игральные карты с изображенными на них обнаженными женщинами, обсуждали девочек и рассказывали неправдоподобные истории о своих сексуальных подвигах. Михаилу были неприятны все эти разговоры. Он представлял свою сестренку на месте героинь этих рассказов, и от этого ему становилось противно. А когда кто-то начинал утверждать, что девочкам «только одного и надо», и вовсе хотелось отбежать и опорожнить желудок.

Компании своей у Миши не сложилось, а вскоре он стал объектом для насмешек из-за того, что в родительские дни к нему никто не приезжал. Ребята из его смены видели, с какой надеждой он ждал приезда родных и как сильно расстроился, когда никто к нему так и не приехал. В следующий раз все повторилось.