«Merde^[4], Ларинн, ты ведь почти взрослая! Пора бы перерасти эту… эту автомобильную болезнь!» – проорал мой отец в открытую дверь, припарковавшись на этой самой стоянке. Легкий французский акцент придавал мелодичность бабушкиному голосу, но в словах отца он только усилил недовольство. И дело было даже не в том, что я не могла справиться с тошнотой. Ни таблетки от укачивания, ни массаж всех болевых точек мира не смогли бы справиться с удушающим напряжением, которое царило в тот день в нашей машине. Мама с тоской выглядывала из окна, прижимаясь к нему всем телом, словно желала оказаться где-нибудь в другом месте, отец же несколько раз пытался завязать разговор, а потом сокрушенно качал головой, когда его попытки не встречали ни малейшего энтузиазма.

Мои родители, которые терпеть не могли друг друга и большую часть времени проводили в своих обидах – пока их взаимная неприязнь не заняла основное место в нашей жизни, – каждое лето путешествовали, а меня (с тех пор, как мне исполнилось восемь, и до девятнадцати) оставляли с бабушкой. Иногда я навещала ее и в другое время года, например на зимних каникулах, но лето всегда было для меня чем-то особенным. А еще летние месяцы помогали восстановиться моим родителям вплоть до последнего года. Обычно они оставляли меня бабушке в один из майских выходных, когда заканчивался учебный год, а забирали перед самым его началом, в День труда или чуть раньше. Как правило, до Хэллоуина родителям казалось, что все почти наладилось. Несколько лет мы даже праздновали Рождество.

До последнего лета Санта-Круз был для меня больше чем родным домом, там жил мой самый близкий человек. Бабушка Сесилия, с ее мягким голосом, едким сарказмом и неукротимым свободолюбием. А потом, когда мне было двенадцать, она познакомилась с Хеленой, и я обрела вторую любимую бабушку.

Ужасно, что одно лето, похоже, затмевает для меня многие другие, ведь именно оно все изменило, а я и не сопротивлялась. Бесит, что мысли постоянно возвращаются к той череде месяцев. Я потратила годы, убеждая себя, что все казалось таким жизненно важным исключительно в силу моего возраста, и пытаясь оправдать свои поступки и чувства. В девятнадцать я чувствовала себя гораздо значительнее, чем была на самом деле, и куда более незащищенной. Я пылала огнем, словно стала еще больше собой из-за мимолетности происходящего. Будто бы знала, что остаток жизни до колледжа буду ходить по краю пропасти, и планы вселенной на меня все равно победят.

А злюсь я потому, что, может, все это и правда, но сама история на редкость банальна, поскольку семь лет назад я потеряла голову (и свою гордость, не говоря уже о прочем) из-за парня.

– Твоя способность укачиваться в машине, когда ты сама за рулем, впечатляет.

Поднимаю голову от колен и, прищурившись, гляжу на Элис.

– Спасибо тебе, – говорю я ей, моей летней подруге с десятилетнего возраста.

Элис смотрит на меня сверху вниз и лучезарно улыбается, совсем как в тот самый первый день, когда она подошла ко мне на пляже, сказала, что ей понравились мои сандалии, спросила, не хочу ли я собирать с ней ракушки, и навсегда стала моим другом.

Замечаю, как такси, которое ее высадило, выезжает обратно на дорогу.

– Я верну тебе деньги за поездку. Дженсен на дежурстве?

Парень Элис учится на последнем курсе медицинского факультета, они уже давно живут вместе. Фыркнув от смеха, подруга закатывает глаза и обнимает меня, когда я встаю.

– Нет, но он дежурил ночью, сейчас отсыпается. И не нужно возвращать мне деньги, балда, – отвечает Элис. – В прошлом ты потратила на меня гораздо больше, чем двадцать три доллара за поездку сюда.

Да, но в то время у меня водились деньги. А сейчас я считаю каждый цент, особенно если кто-то решил на меня потратиться. С тяжелым вздохом еще крепче обнимаю Элис в ответ. Надеюсь, осталось продержаться несколько месяцев… а там все вновь придет в норму. И я наконец смогу избавиться от гнетущего чувства тревоги, которое преследовало меня весь год.

Просто сначала нужно уладить кое-какие дела.

– Может, позже вычтешь из моих чаевых? – предлагаю я с легким смешком. Ну да, Элис еще и дает мне работу.

– Заткнись, а? – отвечает она с веселой улыбкой.

Мы залезаем в мою потрепанную «Хонду Аккорд» и пускаемся в оставшийся путь до дома, Элис на водительском сиденье. Я пытаюсь погрузиться в умиротворенность окружающей меня обстановки. Даю разуму сосредоточиться на пейзажах, а не на изнуряющей тошноте. Замечаю знакомые согнутые и изломанные стебли пампасной травы, разбросанные кучками по склону холма, словно Тихий океан выбросил их как использованные зубочистки. Вид самого океана, сияющего на горизонте, порождает совершенно другое ощущение: смесь радостного возбуждения, страха и тоски. Похожее чувство возникало у меня каждые несколько лет, когда родители покупали новый дом и покидали старый, а я думала про себя: «Ничего, зато бабушка никуда не переезжает. По крайней мере, хоть где-то все остается по-прежнему». Некий вариант тоски по дому.

Машина преодолевает последний спуск по дороге к Санта-Крузу, а я безуспешно пытаюсь отогнать другие воспоминания.

Запах сахарной ваты и разогретой солнцем кожи.

Ванильный заварной крем и артишоки во фритюре.

Звон игровых автоматов, ерзанье голых бедер по коже сидений, звуки прибоя, проникающие в открытые окна машины.

Желание и неудовлетворенность, которые смешались воедино за три жарких липких месяца. Взгляд карих глаз, пронзающий меня насквозь. Темные шелковистые волосы, скользящие между моих пальцев. Широкие плечи под трясущимися руками.

Аромат юношеского геля для душа, вкус бальзама для губ, шуршание разрываемого пакетика с…

«Тебе хорошо? Так хорошо?» – прошептал он мне в шею…

– Ринн… Господи, тебя опять тошнит? Съехать на обочину? – кричит Элис, и я возвращаюсь в настоящее.

– Что? Нет-нет, не надо. Все нормально. Прости. – Я слабо машу рукой и с липким шлепком роняю ладонь на бедро.

– У тебя опять побледнели губы. – Она хмурится, озабоченно смотрит на меня, затем переводит взгляд на дорогу. – Уверена? Может, остановимся где-нибудь и перекусим?

Как же я благодарна Элис за то, что она здесь, со мной. За то, что оставила свою налаженную жизнь только для того, чтобы помочь мне выбраться из этой передряги. Чудо, что она вообще смогла вырваться из своего любимого кафе. Вот у меня бы не нашлось времени, если бы я все еще училась. От одной мысли о юридическом факультете на меня накатывает приступ тошноты.

– Да, давай поедим, если ты не против, – говорю я. Нужно собраться с силами, пока я не столкнулась с тем, что – вернее, кто! – меня поджидает.

Мы с Элис въезжаем в город и вскоре уже усаживаемся за столик на террасе прибрежного ресторанчика, куда бабушка водила меня по особым случаям, а для Сесилии Лавинь даже обычный пятничный вечер мог стать праздником. Мое тело хочет расслабиться в привычной обстановке, а вот мозг, как ни странно, начинает действовать наоборот. Ловлю себя на том, что закрываю глаза от солнца и погружаюсь в дрему, но тут же очухиваюсь и жадно пью ледяную воду. Думаю о том, что все кажется вкуснее рядом с океаном, как будто соленый воздух приправил блюдо, а затем делаю еще один глоток воды. Сердце по-прежнему бешено колотится и подпрыгивает даже после того, как я допила четвертый стакан и в семисотый раз передвинула еду на тарелке. Поворачиваюсь в сторону лодок, лениво покачивающихся на волнах в гавани, и пытаюсь унять сердцебиение.

Вилка Элис со звоном падает на пол, я подскакиваю, и ножки стула царапают потертый пол.

Подруга вздыхает.

– Ладно. С тобой все в порядке? Ты какая-то дерганая и почти ничего не съела, – говорит она.

Пытаюсь улыбнуться и киваю, но, когда Элис приподнимает бровь из-под солнцезащитных очков, моя улыбка застывает, и я честно мотаю головой. Подруга хихикает, склонив голову набок:

– Хочешь облегчить душу и поговорить о нем?

– О ком? – переспрашиваю я, притворяясь, что не понимаю, куда она клонит. – О призраке моей девственности, что сейчас бродит по дому, который мы унаследовали?

Делано смеюсь. Элис наклоняет голову в другую сторону:

– Твой личный полтергейст, да?

– Это была неудачная метафора, – фыркаю я.

Не хочу признаваться, что пытаюсь вести себя равнодушно. Как будто бы ситуация самая обыденная. Дело в том, что, хотя наши бабушки уже умерли, Дикон Лидс живее всех живых.

– Скоро все утрясется, – успокаивает меня Элис, забегая, как всегда, вперед. – Давай просто прикинем, что нужно сделать, и будем действовать постепенно. Вы оба любили своих бабушек, и оба любите этот дом. У вас все получится, ведь вы уже взрослые.

Я с сомнением приподнимаю брови:

– Посмотрим.

Внук Хелены бесил меня с тех пор, как мне стукнуло шестнадцать, и всегда провоцировал меня на самые незрелые поступки. Вдобавок я совершила большую глупость, когда в свои девятнадцать выбрала именно его, чтобы летом завязать отношения без обязательств. Попытка не удалась; наоборот, неверно истолковав происходящее, я влюбилась в Дикона как последняя дура. Уф, до сих пор стыдно. Подавляю желание спрятать лицо в ладонях и отворачиваюсь, чтобы посмотреть на плещущиеся о причал волны.

То, как бабушки столкнули нас с Диконом, кажется невероятной шуткой с того света.

– Здесь я скучаю по ним еще больше, – говорю я Элис.

Я уже остро чувствую отсутствие бабушки и Хелены, понимая, что в самом доме будет еще хуже. Мысли о доме возвращают меня к Дикону, и я вспыхиваю от злости. В последние годы он бывал там гораздо чаще меня, отчего кажется, что это место больше принадлежит ему, чем мне. Я поддаюсь гневу, радуясь, что чувствую не только всеобъемлющую печаль.

– Поверить не могу, что он угрожал подать на меня в суд! – произношу я.

– Отлично. Значит, мы все-таки поговорим о нем.

– Прошел всего год, как не стало Хелены.

Она умерла ровно через четыре месяца после бабушки, во сне, словно просто угасла без своей любви. Я сжимаю кулак и растираю ком в груди. Даже не представляю, что за столь короткое время могло пойти не так с домом, который они нам оставили.

– Вряд ли там все совсем плохо, а если и так, то наверняка это он виноват.

Замечательно, теперь мои слова мне самой кажутся желчными, будто бы я, едва оказавшись в округе Санта-Круз, поскользнулась на банановой кожуре и вернулась в прошлое.

Элис вздыхает и опирается на локти.

– Детка, мне неприятно тебя расстраивать… – Она снимает свои солнцезащитные очки и смотрит прямо в мои. – Насколько я понимаю, дом практически разрушен. Дикон не дает ему развалиться окончательно. Вряд ли он делает что-то еще, ведь ему нужно заботиться о Салли. И у вас общее право собственности, значит, ответственность тоже общая.

– А что с Салли? – спрашиваю я с паникой в голосе.

– Ничего особенного, просто она старая и капризная, – смеется Элис.

Многие из старых зданий в том районе Санта-Круза, где жила моя бабушка, изначально были особняками, рассчитанными на одну семью, но потом их перестроили в многоквартирные дома. В результате у некоторых из них очень странная планировка. В бабушкином доме на второй этаж ведет единственная лестница, а на первом с одной стороны располагаются общая прачечная, совмещенная с холлом, и гараж, а с другой стороны – еще одна квартирка. Салли, лучшая и старейшая бабушкина подруга, жила в этой квартирке на первом этаже еще до моего рождения. В нашем с Элис детстве она обожала нас пугать, высовывая голову в коридор и выговаривая нам за то, что мы слишком громко носимся туда-сюда по лестнице. Стараясь загладить вину, мы играли с ней в домино и карты, а иногда помогали с ее маленьким садом во внутреннем дворике.

Квартира Сисси и Хелены – ну, теперь, я полагаю, моя и Дикона – находится наверху, на втором этаже. Изначально там было две квартиры, пока бабули не снесли стену, разделяющую их жилища, окончательно превратив здание в двухэтажный дуплекс с одним общим главным входом. На втором этаже есть веранда над гаражом, а еще два небольших балкона в гостиной и главной спальне, которые выходят на океан.

– Что ты имела в виду, сказав, что дом почти разрушен? – осторожно интересуюсь я.

Я отчаянно надеюсь, что с моим любимым балконом в моей старой комнате ничего не случилось. Сбоку он выглядит как выемка в стене, словно океан подступил к дому и откусил от него кусочек.

Элис хмурится и проводит рукой по коротким светлым волосам.

– Разве ты не разговаривала с Диконом?

– Без подробностей, – отвечаю я. – Надеялась, что ты с ним поговоришь.