Марсель был в разъездах всегда. Я не знал, чем точно он занимается и на какие деньги живет и колесит по континенту. Мне это не было интересно даже тогда, когда я носил погоны городового. По негласному соглашению мы не задавали друг другу неудобных вопросов. Марсель приезжал редко, и первым человеком, кого он навещал, всегда был я. Даже в тот день, когда он заявился без кисти руки. Хирург с Агатового рынка был вторым в его списке. Два года назад, в тех же очках, но в длинном темном плаще, он стоял у входа в храм с белыми ирисами^[12]. Он заметил меня тогда, но даже не кивнул. В тот день я единственный раз был в списке не первым – он приехал к Марте.

И все же по куче паспортов и карточек, по нелегальному пистолету в кармане его плаща и ненастоящему имени я сделал вывод, что Марсель, скорее всего, чем-то торговал. Не слишком законным и куда более ценным, чем то, что можно раздобыть на Агатовом рынке. И речь не о контрабанде через границы с Поднебесной. Его тропы шли куда дальше.

– Говоря словами мест, откуда я прибыл, там истинный рай. Тут же точно чистилище, а все дальше к западу за Тураном и Уралом – то, что называется преисподней. Впрочем, все равно ты ничего не понял. Налей-ка мне еще и расскажи лучше, как ты тут существуешь.

– Существую, – согласился я.

Я указал на его экутер, в режиме ожидания подмигивающий зеленым огоньком:

– Ты тоже подсел на эту дрянь?

Марсель медленно стащил его с головы, уставился на хрупкий хромированный обруч, словно увидел его в первый раз.

– Я постоянно подсаживаюсь на какую-нибудь дрянь. Что тебя удивляет? Хотя в этой штуке меня больше волнует ее название, чем та эйфория, которую она вызывает. Я про крикеры^[13]. Почему мы называем их именно так? У всякого сленгового словечка должна быть основа. Может, от французского «cri»? Хотя в русском, насколько мне известно, есть даже более подходящее слово – «крик». Ты никогда не думал об этом?

– Я стараюсь не задумываться о всякой ерунде.

Марсель пощелкал языком, осмотрел стены моей квартиры еще раз, остановился взглядом на фотографии Марты и, протянув руку, поднял со стола мою карту.

– Упаковщик. Все еще. Что ж, в одном местечке, где я был, говорят, что честный труд не бывает позорным. Ты делаешь хорошее дело, Кирилл. Одного только не хочу – чтобы мои вещи оказались однажды в твоих коробках. – Он засмеялся. – Слушай, а в подписку входит алкоголь? Хотя молчи, наверняка какое-нибудь дешевое суррогатное пойло.

– Не входит.

– Вот и прекрасно. Знаешь, там, за лесами к западу, о подписках и не слышали. Живут как дикие звери, копят на такую вот конуру, как у тебя, и питаются отбросами по акции из дешевых магазинов, но за свои честно заработанные. Да и тут, прости меня, Кирилл, все как-то убого и коряво сделано. Словно причесали и умыли портовую девочку, а нутро осталось прежнее.

– То ли дело в твоем раю, да? – Я долил в его стакан остатки водки. – Или как ты его там называешь.

– Именно!

– Господин Лим, у вас, я вижу…

– Эта штука не заткнется, верно? Ладно! – Он поднялся с кресла и взъерошил мокрые волосы на макушке. – Бери куртку и оставь тут чертовы деньги, телефон и надежды вернуться домой в сознании. Мы идем покорять самые прекрасные и мерзкие кварталы этого городка. Насчет денег я не шутил – твой друг Марсель берет этот вечер на себя. – Он оглядел унылым взглядом мою квартиру. – Слушай, я же могу оставить у тебя кое-что? Просто сумку. Не хочу тащиться с ней в отель. Надеюсь, твой электронный болван не поднимет визг по этому поводу. Только пристрой ее как надо и куда надо. Не хочу слышать про твои надежные замки и честных граждан Яндаша.

Я усмехнулся:

– Сам знаешь, куда положить.

Я закрывал входную дверь, а Марсель разглядывал стены, от которых отслаивалась темно-синяя краска. Паутина кабелей тянулась по стенам вверх, буравя низкий потолок в сырых разводах.

– У тебя же не самая дешевая подписка, верно? Хотя и похоже, что это самое дно. Но я видел дно и похлеще. – Он вздохнул, глядя, как я пытаюсь закрыть дверь плохо работающей картой. – Вы дикари, Кирилл. Неужели нельзя настроить это через «Вей Синь»^[14]? Северные дикари.

Я пропустил его замечание мимо ушей. Карточка никак не хотела работать. Словно кто-то покопался в моем замке и потом неумело собрал его обратно. Марсель опирался спиной на грязную стену и постукивал хромовой тростью по перилам.

– Версаль, Кирилл, в этот раз я видел Версаль. Что сказать – красота запустения. Древние стены – изрисованные граффити, но все еще величественные. Дом королей. Представь – полная тишина, желтое предзакатное небо и я в центре поросшего травой древнего дворца. Погруженный в медитацию и наслаждение одиночеством. Ради этого стоило тащиться на край мира.

– Это тебе там ногу прострелили?

Он задумчиво посмотрел на лодыжку.

– Нет. Это в Лондоне. Знаешь, я смотрел этому подонку в глаза, прежде чем тот спустил курок. Там первобытная ярость. Такой у нас уже не найти. Иногда не хватает среди всего этого. – Марсель стукнул по кабелю кончиком трости.

На улице пахло недавним дождем и горелым маслом. Марсель пощелкал пальцами и закрыл глаза. В лужах отражались желтые и оранжевые фонари. По мокрой улице сновали прохожие. Пожалуй, слишком людно. Марсель поднял руки, пропуская толпу цветных курток, выбритых затылков, мигающих в такт крикеру – вызывающему эйфорию смешению звуков и электромагнитных волн экутеров. Девушки и парни с тонкими шеями и горящими глазами: одни пятились задом, стараясь не выпасть из шумной беседы, другие фотографировали свинцовое небо, третьи неспешно орудовали палочками, держа на весу коробочки с рисом. Парень в пестром шарфе задел меня локтем, обернулся и с улыбкой сложил «десять» из двух пальцев. Единственное, что успел выучить, видимо. Такой же поток брел в обратном направлении. У фонарей собирались хангеры, ловили бесплатную сеть от кафе и, оглядываясь, загружали дорожки крикеров в запароленные телефоны – готовились к ночи.

Одни люди следовали к площади Тайянг, где в небо летели горящие фонарики, а с огромных экранов лились потоки музыки и света от сменяющейся рекламы под светящейся аркой. Другие спешили к подземным лабиринтам закрытых переходов метро, где закусочные, мелкие магазинчики, салоны тату и букмекерские будки сменялись, переплетаясь с замаскированными дверками, проходами в подпольные бордели и притоны и людными закрытыми станциями. Тут неон заменял солнце, а мощные колонки – шум города наверху. Моя улица была потоком людского трафика между этими конечными пунктами.

– Я скучал по этому всему. – Голос Марселя едва прорезался сквозь шум толпы и музыки. – Там такого нет. Дома такого нет. Так что твои замечания о рае еще очень и очень сырые. Или это мои замечания? – Он снова засмеялся, прикрыв рот запястьем. – Нет, правда. В Ухане, Чэнду и даже Сянгане полиция разворошила бы этот праздник в считаные минуты. Там спокойствие и безопасность, умиротворенность дорогих ресторанов и кафе, безмятежность чайных церемоний и наслаждение призрачным настоящим, возведенные в степень. Богатство и роскошь, не ставшие самоцелью. Постоянное ощущение того, что Учитель называл нирваной, или чего-то близкого к этому. И там я встречу старость. А тут я проведу остатки молодости!

Я понимал, о чем он, но лишь отчасти.

– Тут можно также оставить и изрядную часть здоровья, – напомнил я.

– Людей вроде меня это не интересует. Как и большинство вот их. – Марсель ткнул пальцем в толпу. – Ты посмотри. Они все молодые и приезжие. Откуда? С Урала, Турана, Ирана, Элосы^[15], Ливии и даже Европы. И у каждого призрачная надежда получить миграционный пропуск или хотя бы визу, прикоснуться к мечте, окунуться в нее. И у одного из ста тысяч есть такой шанс, но и он призрачный. А что они видят тут? Отражение недостижимого, и многих это вполне устраивает. Вот этого парня, например.

Он склонился над сгорбленной фигурой у подъездной двери.

– Есть юань? – спросил он меня и, заполучив монету, вложил ее в грязную ладонь бродяги. Из-под капюшона на нас смотрели настороженные глаза. – Большинство вернутся обратно, а часть займут место вот этого бедолаги, и только счастливчики – твое. Держи. – Он порылся в карманах и сунул за пазуху бездомного слегка потрепанную желтую карточку. – Фальшивая карта на социальную подписку. Пару дней поживешь в приличном общежитии, поешь субпродуктов и послушаешь радио, пока службы не разберутся, что к чему. Хотя и потом ничего серьезного с тобой не сделают. Хуже точно не будет. – Он поднялся и отряхнул руки. – Знаешь, Кирилл, по-моему, этого парня больше обрадовал юань.

Хлопали двери кофеен. Из них вырывались запахи пряных соусов и жареных грибов.

– Вот! – Марсель втянул носом аромат свежей еды. – К этому добавить немного риса, немного устричного соуса. Гунбао и пару стаканов холодной сиболийской водки. Идем, я чувствую, что мы сейчас поедим.

Он остановился взглядом на ресторанчике Во. Над низкой крышей висело свинцовое небо.

– Эй, стоп! Не сегодня, дружище. – Я остановил его, потянув за рукав.

Марсель удивленно уставился на мои пальцы:

– Хочешь испортить мне ужин? Тут есть гунбао? Или только вьетнамская стряпня?

Я кивнул на плотно прикрытые двери ресторана:

– Спецобслуживание, понимаешь?

– О! – Марсель сделал большие глаза, задумчиво покачал головой и поманил меня пальцем. – Это я понимаю. Это хорошо. Только ведь и я спецклиент, верно?

Мне следовало быть более настойчивым. Но я не знал как. Марсель уже вошел в ресторан. Я видел его подходящим к стойке. Видел, как подбежал и поклонился господин Во. На его лице сменяли друг друга услужливость и ужас. А еще видел настоящий бамбуковый пол и низкие столики, за которыми копошились силуэты в темных куртках. Один был совсем близко. Старик в маленьких круглых очках разминал в руках тонкую сигарету. Справа от него копался пальцами в тарелке круглощекий тип. Его пиджак едва не рвался по шву на широкой спине. Тонкая, как стебель бамбука, девушка в черном парике курила и водила пальцем по этикетке открытой бутылки вина. Старик наклонился и что-то шепнул ей, не отрывая взгляда от валика в пальцах. Девушка поднялась, изящно изогнувшись, и прикрыла дверь.

Я стоял на улице. Раздраженно гудя, меня объезжали редкие машины. Наконец Марсель вышел. В руках он держал сверток, от которого поднимался белый пар.

– Для нас с тобой нашлись две порции бань куон^[16]. Забавное место. Мне тут понравилось. – Он присел на ступеньку крыльца и отдал мне сверток. Потом посмотрел на низкое небо, втянул воздух. – Знаешь, там, – он точно кивнул в сторону Запада, – я уже начал теряться, забывать о том, что не нужно пытаться, нужно плыть по течению реки в безмятежности, не сопротивляясь потоку. Там все не так.

– А теперь вспомнил? – усмехнулся я. – Ты знаешь, что этот ужин мог стать для тебя последним?

– Вот и я о том же. Последним, первым – какая, по сути, разница? Тот, кто прострелил мне ногу в Лондоне, выбил бы эту дверь и взял свои бань куон. Я же поддался потоку, и он привел меня к моим бань куон, хотя мог бы и не привести. Понимаешь, о чем я?

– О какой-то дурацкой философии?

– Да нет же! – Он засмеялся. – Я говорю о бань куон. И всего-то.

Он посмотрел вдоль улицы, потянулся.

– Знаешь, – сказал Марсель, – мы вышли, чтобы выпить, и мы это сделаем. Десяток чертовых стаканов на каждого. Только не того пойла, которое продают здесь.

– Ты не в себе, – заметил я.

– Немного прохладно. – Он поежился. – Знаешь, еще что забавно? Там, где я был, нет ни одного даосского храма. Нет, там полно храмов, и самых разных. Только богов поменьше – строго говоря, вообще один. И там в этих храмах тоже говорят о душе. Только не как у нас. Их душа не изменчива – она как нефритовая копия тебя самого с твоими мыслями и воспоминаниями, с твоими шрамами и царапинами. Как вечный памятник твоему истлевшему телу. Представить себе можешь такое?

– Ты чего? Поешь.

– Да. Сейчас.

Он поднялся и поправил куртку.

– На минуту отойду только. Ты начинай.