– …но они ничтожно малы, – завершил фразу мой муж. – Пожалуй, не стоит рисковать. Пусть спокойно проживет, сколько ему отпущено.

– Немного. – Доктор коснулся пальцами серой шерсти. – Опухоль довольно большая… Недели две максимум.

Меня обдало ознобом:

– Не может быть! Он же никогда не болел. Вот увидите, он проживет еще несколько лет.

А наутро стало ясно, что Мышкин понял каждое слово, я ведь столько разговаривала с ним… Он умер той же ночью. После ухода врача кот бродил по квартире, опустив голову, потом тяжело падал на пол, издавая громкий стук. Он уже так исхудал – кости бряцали о пол. Эта худоба насторожила меня гораздо раньше, но я прочла в интернете, что коты всегда худеют в старости, и поверила… Мне так не хотелось думать о плохом, ведь жизнь только-только стала хорошей!

Вечером Мышкин впервые не позволил мне погладить себя: когда я присела рядом и протянула руку, он со вздохом встал и ушел под письменный стол. Я не стала приставать к нему, тем более Мишке нужно было помочь с поделкой для садика. Мы втроем смеялись и лепили какую-то ерунду, пока мой кот умирал… Но я даже мысли такой не допускала.

Что-то разбудило меня ночью… Я вышла из комнаты и обнаружила Мышкина на полу в коридоре, но это не напугало меня, ведь он весь вечер перебирался с места на место. У нас уже включили отопление, а на улице еще не похолодало, и мы тоже изнывали от жары. Я убедила себя, что кот просто ищет прохладное место…

На этот раз он не только позволил коснуться себя, но и замурлыкал под моей ладонью – громко, как раньше. Я возликовала:

– Тебе лучше? Ты поправишься, малыш. Все будет хорошо. Спи спокойно, мой котик.

И он уснул. Как оказалось, навсегда…

Утром его первым обнаружил Егор: кот вытянулся на полу в кухне, зубы его были стиснуты и оскалены, видно, последний приступ был непереносимым… Я готова была размозжить себе голову об угол стола, но тут сзади раздался Мишкин голосок:

– Мамочка, а мы вместе отнесем поделку?

«Прости, мой котик!» – взвыла я про себя и повернулась к сыну:

– Конечно, малыш!

И за спиной подала знак мужу: «Спрячь Мышкина». Егор понимал меня без слов…

Наш ребенок так и не увидел своего друга мертвым, мы похоронили кота в лесочке неподалеку от нашего дома, пока Мишка был в садике. Кстати, наша поделка заняла первое место в районном конкурсе. Будь она неладна…

Там, у земляного холмика, Егор в первый и последний (надеюсь!) раз услышал, как я рыдаю. Сама не подозревала, что со мной может случиться такая истерика, с моей-то детдомовской закалкой… Но я истошно кричала и выла так, что мой муж побелел от ужаса. Кажется, он не понимал, почему я реагирую столь бурно, для него Мышкин был просто котом. А я впервые в сознательном возрасте потеряла родное существо, члена моей семьи.

Что же будет потом?
Когда выпью отпущенный кофе,
Дочитаю романы,
Обрежу навек пуповину?
Я уйду за котом,
Бормоча на ходу чьи-то строфы,
Погружаясь в туманы,
Где грустно звучит пианино.

Просто кончился дождь,
Значит, дышится легче и глубже.
Прогуляться пора мне.
Протянется радугой мостик…
Без него не найдешь
Край, где брызгами радуют лужи.
Там жила я мечтами,
Не зная, что в мире лишь гостья…

Это детство мое
Притаилось на радуге сочной.
Отыщу ли его я?
И надо ль туда возвращаться?
Посидим мы с котом
На дорожку… И каплей молочной
Губ коснется земное:
«Не плачьте. Мы будем встречаться…»

* * *

Егор стал вторым, кого я потеряла.

После смерти Мышкина прошло всего десять дней, и я еще не могла назвать себя абсолютно вменяемым человеком, поэтому просила помощника повара (то есть моего) снимать пробу после меня – мало ли что я могу учудить… Пока вроде бог миловал, но в голове моей гудело набатом: «Не спасла. Не спасла».

Депрессия накатывала волнами: то вдруг я снова начинала замечать краски осени и даже улыбалась солнцу, то меня тошнило от одной мысли, что нужно выйти из дома, и хотелось забраться с головой под плед и не высовываться до весны. Сердце так и выскакивало, хотя никакой тахикардии у меня не было, и то и дело подступали слезы.

Но у меня был Мишка… Ему я сказала: котика пришлось положить в больницу, чтобы сын привыкал к его отсутствию постепенно. Это я без конца искала Мышкина взглядом и ночами, вставая в туалет, машинально придерживала дверь, чтобы кот просочился за мной следом и я погладила его. Такие вот у нас были ночные свидания.

Каждую минуту я ждала, что Егор обнимет меня и скажет необходимую в такие дни банальность: «Я с тобой, Лянка. Мы справимся».

Но муж внезапно разучился читать мои мысли…

О смерти Мышкина он забыл, как только мы вернулись домой. Егор приготовил ужин, а такое случалось не часто, и даже украсил картофельный рулет, точно у нас был праздник. Мне впервые захотелось швырнуть ему тарелку в лицо… Но я не сделала этого, ведь сын уже был дома, просто отказалась есть, и они с Мишкой звенели вилками вдвоем. Неужели Егор и впрямь отмечал победу над котом? Мышкин ушел, а он остался…

Мне не хотелось думать об этом, но думалось. И постоянно вспоминалось, как вскинулся Егор, когда я сказала, что нужно пригласить ветеринара домой:

– Да ты что? Это же дорого!

Мой кот умирал, а он думал о деньгах…

Эта обида мешала мне смотреть мужу в глаза, как будто это не он, а я проявила непростительную скаредность. Да, мы откладывали все, что могли, на первый взнос по ипотеке, ведь Мишка рос и жить в одной комнате становилось все труднее, но есть в жизни вещи, на которых не экономят…

И все же то, что произошло, стало для меня громом среди ясного неба. Вечер шестнадцатого октября – дата навечно врезалась в мою память! – был самым обычным: я искупала и уложила Мишку, Егор возился с очередным программным обеспечением, или что он там разрабатывал на этот раз… Во время работы муж всегда надевал наушники, чтобы наши разговоры его не отвлекали.

Помню, я бормотала эти стихи:

В прощальном шепоте листвы
Мечты покорно затихают…
Над лесом протянулись стаи
Зигзагами. И бродим мы,
В последних солнечных лучах
Отыскивая обещанье,
Что это вовсе не прощанье,
Что мы увидимся! Свеча
Перед иконой иль сосна
Устремлена с мольбою к небу,
Чтоб жизнь, похожая на небыль,
Не кончилась… Идет война,
А осень акварельна вновь,
Как век назад. Ковер раскинут
Нам под ноги. И мы не сгинем,
Пока хранит всех нас любовь…

Установив ширму, отделяющую детскую кроватку, я забралась с книгой в кресло, но не успела даже найти абзац, на котором остановилась, как муж вдруг снял наушники и произнес фразу, разрубившую наш мир надвое:

– Я ухожу от тебя.

Не знаю, как не закричала в тот момент, – так меня пронзило болью, вонзившейся в рану, еще не зажившую после смерти кота. Может, мне и не удалось бы сдержаться, если б я не была детдомовкой: мы годами учимся терпеть боль разного рода. Поэтому первая мысль, высветившаяся в черноте, на миг поглотившей меня, была: «Не показывай ему».

И я рассмеялась Егору в лицо! И пары секунд не прошло.

– Слава богу! – вот что у меня вырвалось. – А я никак не могла решиться предложить тебе развестись.

Помню, как у него приоткрылся рот и он уставился на меня такими глазами, будто не сообщил полминуты назад о своем уходе.

– Ты… – Ему не сразу удалось продолжить фразу. – Ты серьезно?

Я продолжала улыбаться, как балерина, ступни которой стерты в кровь. Никто не должен видеть, до чего тебе больно, особенно тот, кто причинил это страдание.

– Конечно, серьезно. Прямо отлегло…

– Но…

– Значит, ты тоже думал об этом?

– Я…

«Я! Не ты, а я… Не смогу жить без тебя!» – на секунду пришлось стиснуть зубы, чтобы этот вопль не вырвался наружу.

Не знаю, сколько я продержалась бы, если б на помощь не пришел Мишка – вскрикнул во сне, словно почувствовав, что происходит с родителями. Я метнулась к нему, тряпичной куклой осела за ширмой у кроватки, убедившись, что сын спит и лоб у него не горячий.

Это я проверила на автомате, мозг мой отключился… В какой реальности я находилась? Все казалось незнакомым, ненастоящим. Несколько минут назад я жила в любви и казалась себе почти счастливой женщиной, и вот все до неузнаваемости вывернуто наизнанку. Любовь обернулась фальшью, счастье – иллюзией. Человек, без которого я не могу дышать, хочет уйти от меня.

И еще смеет удивляться тому, как я это восприняла!

Значит, я все сделала правильно – Егор ждал повторной истерики, отчаяния, мольбы… Ничего этого не будет. Мой любимый Гумилев смеялся в лицо палачам, я попробую продержаться на том же уровне стойкости. Главное, чтобы Егор ушел поскорее, прямо сейчас, ведь надолго меня не хватит. Когда я закрою за ним дверь, из меня вырвется все, что туго закручивается внутри, спираль расправится, и горе затопит мой мир. Но необходимо дотерпеть…

«Встала и вышла! – приказала я себе. – Никаких слез. Ни одного упрека. Ты выжила без матери, не умерла следом за Мышкиным, выживешь и без мужа. И малышу своему не дашь пропасть».

Сгорбившись, Егор так и сидел на компьютерном кресле. Глянул на меня снизу: мне почудилось или глаза покраснели? С чего бы?

– Можешь взять крокодила Гену, – разрешила я и продохнула очередной укол в сердце: так мы называли наш гигантский чемодан, в который помещались вещи всей семьи. Не так уж много мы с ним и путешествовали…

– То есть… Прямо сейчас?

– Почему нет?

– Уже ночь на дворе.

– И что? Тебя туда ночью не пустят, что ли?

– Куда?

– Ну, куда ты собрался уходить… Мне можешь не сообщать, эта информация меня не интересует. Ни имя, ни адрес.

Выпрямившись, Егор завороженно покачал головой:

– Как ты легко все решила…

– Я поддержала твое решение, – исправила я. – Ты хочешь уйти, я не против отпустить тебя. Напротив, только за. Так чего тянуть?

– Да я же…

Муж опять сбился и уставился на меня, чуть приоткрыв рот, точно ждал, что я прочту его мысли и все скажу за него. Но у него это всегда получалось лучше. Казалось, Егор и сам не осознавал, насколько все изменилось… В точности как он хотел этого. Только теперь ему почему-то не верилось, что все оказалось так легко.

– Ты действительно хочешь, чтобы я ушел? – спросил он тихо. Это прозвучало даже как-то жалобно. – Но почему?

– Слушай, я же не спрашиваю, почему ты решил уйти. Ты заметил?

– Погоди…

– Давай ты тоже не будешь задавать вопросов. Такие выяснения отношений обычно здорово все портят. А нам ведь нужно остаться по крайней мере приятелями, у нас же сын растет, и мы оба его любим. Так?

Он кивнул и пробормотал почти неразборчиво – мы оба не повышали голоса, чтобы не разбудить ребенка:

– Это какое-то безумие… О чем мы вообще говорим?!

Не оборачиваясь, я указала на платяной шкаф:

– Крокодил Гена наверху. Снимешь сам?

– Ты настаиваешь?

– Я не вижу смысла ломать комедию. Мы оба хотим одного, так зачем же тянуть?

В том, с каким усилием Егор повел головой, просматривалась собачья попытка освободиться от ошейника. Тело выдавало его истинные желания, противореча словам, которые он произносил вслух.

– Ничего не понимаю… Ты настаиваешь?

– Ну хватит! Завтра мне рано вставать, так что будь добр – не тяни резину.

Помедлив только пару секунд, Егор встал, а мое сердце упало: «Он и вправду уйдет?!» Но лицо было натренировано, я уверена, на нем не отразилось ничего.

– Когда ты перестала меня любить?

Кажется, ему доставляло удовольствие тянуть колючую проволоку прямо сквозь мое тело. Но улыбка моя стала еще шире:

– Может, тогда же, когда и ты меня?

– Но я…

– Ты не заметил. Понимаю. Ты был слишком занят своей, отдельной от нас жизнью.

– У меня нет никакой отдельной от вас жизни!