«Неужели он не позволял себе изменять мне?» – в это как-то не верилось, хотя и хотелось верить.

– Зато теперь начнется.

– И у тебя, по-видимому, тоже? – не удержался он.

– Ну конечно, – произнесла я мягко, чтобы Егор не решил, будто за меня говорит обида. – Мы оба начинаем новый этап, что в этом плохого?

Между его бровями так и не расправлялись тонкие четыре складки. Они делали его старше…

– Мы хотели прожить вместе до самой смерти.

Вместо всхлипа у меня вырвался смешок:

– Вот сейчас самое время это вспоминать!

– А когда еще?

– А нужно ли вообще? Люди многое планируют, только ничего из этого не сбывается. Почти ничего. Чудесный сын у нас родился, это главное.

– И ты считаешь, этого достаточно?

– Крокодил Гена на шкафу, – упрямо повторила я. – Он толстопузый, в него все поместится.

Чуть дернув краешком рта, чтобы показать, что оценил шутку, Егор прошел мимо меня к шкафу и без видимых усилий снял чемодан. Я не оборачивалась, только слышала, как он стаскивает с вешалок и бросает вещи.

– Плечики тоже возьми, пригодятся.

– Что? А… Да, спасибо.

Я услышала дробный звук – деревянные изогнутые плашки стукнулись о пластик. Внезапно воцарилась тишина, и у меня напряглись мышцы спины. Почему-то померещилось, будто Егор сейчас ударит по моей голове чем-то тяжелым, хотя он даже ни разу не замахивался, тем более не бил меня.

Но муж только спросил:

– Как же ты будешь жить без меня?

– Я как-то жила и до тебя. Мы же не с рождения вместе, забыл?

– Ты сильная.

«Он бредит. – Я едва не скрипнула зубами. – Какая сила? Ее не осталось во мне… Как там у Достоевского? Ветошка… Вот кто я сейчас».

– Я могу приходить к сыну?

– Ну конечно, о чем речь!

Мне едва удалось не завопить от радости: «Я буду видеть тебя!» А Егор еще и поблагодарил серьезным тоном:

– Спасибо. Я надеялся, что ты пойдешь мне навстречу.

Конечно, он и не догадывался, как я любила тайком смотреть на него, любоваться рисунком губ, мысленно гладить пушистые рыжеватые волосы, ловить задумчивые взгляды. Я тут же опускала ресницы, утыкалась в книгу, надеюсь, он ни разу не поймал меня за подглядыванием… И уходил, не догадываясь, что уносит в себе бесконечную Вселенную, которой была моя любовь.

Впрочем, почему – была? Она такой и осталась.

Крокодил Гена, как всегда, еле впихнулся в узкий лифт, который грохотал так, что я начинала мечтать о жизни в глухой деревне. А я едва не притоптывала от нетерпения, пока Егор возился с чемоданом: скорей, скорей! Уже не могу держать все в себе, мне нужно выплеснуть…

– Сейчас всех соседей перебужу, – проворчал он, и в этот момент двери начали съезжаться.

Его лицо исказилось паникой. Мне даже показалось, будто рука Егора дернулась в попытке удержать их, но он вовремя опомнился. Лифт закрылся и раздраженно загудел. Я осторожно притворила дверь и повернула замок. Он даже не щелкнул, все произошло очень цивилизованно.

Меня стошнило яростным рыком, едва я добежала до туалета и упала на колени. Ничего романтичного в нашем прощании не оказалось…

С полчаса я рыдала над унитазом, отплевывалась и сморкалась, извела целый рулон туалетной бумаги. Если б Егор не разлюбил меня раньше, то от такого зрелища последние искры в его душе точно погасли бы. Но я сидела на холодном полу в полном одиночестве, никто не утешал меня, да это было и невозможно. Какую надежду дать человеку, лишившемуся жизни?

Когда я переползла из туалета в ванную, то грелась под душем так долго, что наверняка превысила месячный лимит по расходованию воды. Только в тот день я об этом не думала, бытовые проблемы подползли позднее, как стая варанов, ждущих, когда подраненный человек наконец сдастся.

Укутавшись в теплый халат, я подошла к окну в кухне и убедилась, что нашего «китайца» нет на парковке. Егор уехал.

Он ушел от меня.

Она все плачет, эта осень, плачет,
Как будто бы не может быть иначе,
Как будто радость уплыла на юг,
Расправив крылья… Капель мерный стук
Твердит о том, что нет ключей от рая.
Что в твоей жизни я всегда вторая…
Иль никакая. Разве слышишь ты,
Как стонет небо? Рвется с высоты
Очередной циклон – рычит циклопом…
Загонит в дом, зальет тоскою тропы,
Чтоб ты ко мне сегодня не пришел.
Ну что же… Мне и с книгой хорошо.

* * *

– Почему она называется бабушкой?

Сын смотрит на меня глазами своего отца, наверное, поэтому меня постоянно тянет поцеловать его. Пока Мишка не уворачивается – у меня еще есть пара лет счастья впереди…

– Тебя интересует происхождение слова?

– Наверное, – озадаченно произносит он.

Я уступаю его возрасту:

– Хочешь понять, откуда взялось это слово?

Мишка кивает с облегчением, такая постановка вопроса ему более понятна. Я подбираю выражения, которые не унизят моего мальчика, ведь ему хочется чувствовать себя наравне со мной, рассуждать о важных вещах – этимология слова лишь повод к куда более важному разговору. И мы оба это понимаем…

– На Руси уважаемую женщину называли «бабой». Знаешь, сейчас это слово произносят с презрением, но так было не всегда. От него и произошла ласковая форма – «бабушка».

«Но, черт возьми, это все не о ней! Не о твоей бабушке», – этого я не произношу, хотя на языке так и вертится.

Мы гуляем по набережной Серафима Саровского в нашем Щелкове, погода сегодня просто чудесная, от недавнего ливня не осталось и следа. Впрочем, прошло уже два дня, и за меньший срок жизнь выворачивается наизнанку, я-то знаю…

Но сейчас не хочется думать о плохом, такое блаженство разлито в солнечном дне. Я люблю наш городской простор, разделенный Клязьмой. У мостика она бурливая, как горная река, и Мишка всегда тянет меня посмотреть на это буйство стихии в миниатюре. Он только что в очередной раз изучил содержимое нутра шемякинской скульптуры «Человек-часы», вприпрыжку пробежал мимо часовни (а я подумала, что давно пора побеседовать с ним о главном), потом пообщался с бронзовой девочкой с хвостиками, которой дедушка показывает солнечные часы: эту композицию «Время» мы никогда не пропускаем.

На этот раз мой сын, похоже, задумался: а где же его дедушка? Похлопал старика по плечу… А следом наверняка вспомнил и о бабушке, которая прилетела вчера. Егор, конечно, встретил ее, и, видимо, все сложилось не так уж плохо, потому что он не позвонил утром с предложением «просто прокатиться».

– К тому же люди прислушивались к лепету младенчиков, – продолжаю я, пока идем к мостику, – а те всегда повторяют похожие слоги: ма-ма, ба-ба.

– Па-па! – радостно добавляет Мишка.

Приходится согласиться:

– Конечно. Вот кто-то в старину и решил: раз чаще всего новорожденный говорит «мама», он зовет ту женщину, которая его родила и кормит молочком. А «баба» – старшая в семье, которая тоже нянчит ребенка на руках, поет ему колыбельные.

– А папа?

В моей сумке начинает тихонько наигрывать телефон; когда я извлекаю его, у меня вырывается:

– Сто лет жить будет!

– Кто? – интересуется Мишка.

– Твой папа. Я отвечу?

Сын радостно кивает несколько раз – для верности. В конце я всегда передаю трубку ему, чтобы Егор мог спросить, как прошел день. Не сомневаюсь, что его это интересует неподдельно. Если б он не ушел от нас, я вообще могла бы поклясться, что мой прекрасный муж еще и лучший отец в мире. Но какой смысл теперь говорить об этом?

– Привет. Жив? – произношу я в трубку и одновременно слежу за тем, как Мишка восторженно разглядывает мелкие пороги Клязьмы. Главное, чтобы не перегибался через перила.

– Пока да. – Голос Егора звучит не слишком весело. – Но это ненадолго… Ты не поверишь, моя непредсказуемая маман опять решилась на крутой вираж судьбы и остается в России.

– С чего вдруг?

– Заявила, что в трудное время должна быть вместе с Родиной.

– То есть она уже вернулась? Больше не полетит туда?

– Как знать!

Я невольно перебиваю:

– А ты считал годы? Я так и знала, что ты тоскуешь по ней.

Помолчав, Егор отвечает удивленно:

– Вообще-то она моя мать… И она не исчадие ада, что бы ты о ней ни думала! Конечно, я скучал по ней. Не то чтобы тосковал! Но у нас ведь не было особых разногласий.

– Кроме одного.

– Серьезно? Какого?

– Меня.

– Разве?

– Только не говори, что забыл ту недельную истерику насчет детдомовки неизвестно какого происхождения, проникшей в вашу интеллигентную семью.

Иногда и мне хватает дыхания на длинные фразы…

Господи, как я боялась ее! Кажется, кроме меня никто не замечал, как смертельно леденели ее небесные глаза, когда она смотрела на меня. А я немела от страха, когда Василиса Михайловна только поворачивалась ко мне! Ее неприятие впивалось в меня иглами, длинными, как у дикобраза, и приближаться не было необходимости… Даже в имени ее – это я слышала явственно! – посвистывают клинки, готовые чиркнуть мне по горлу, если придется. Василиса ведь из тех амазонок, у кого любое оружие так и срастается с рукой, а в детстве она даже занималась фехтованием, имела какой-то разряд. Когда Егор подрос, она и его затащила в этот вид спорта, у него первый юношеский.

– Это было так круто – чувствовать себя мушкетером, – любит вспоминать он.

А вот о том, как в четырнадцать лет сломал зимой руку, просто поскользнувшись на улице, и она утратила былую ловкость, мой муж упомянул лишь однажды. Я не спрашивала, но почти не сомневаюсь: Егору до сих пор стыдно за то, что он так подвел маму…

Опять выдержав паузу, он произносит просительным тоном:

– Лянка, мы можем встретиться? Ты где сейчас?

– На мостике. Рядом с парком Солнечных часов.

– Буду через три минуты.

От своего дома ему действительно не дольше идти быстрым шагом. Заметив, как я прячу телефон, Мишка возмущенно таращит глаза:

– А я?! Ты не дала мне поговорить с папой!

– Папа сейчас придет, – поспешно успокаиваю я. – Увидитесь.

Он подпрыгивает от радости, металлический лист отзывается хорошим летним громом, хотя еще начало мая:

– Ур-ра!

Иногда меня просто выводит из себя то, как Мишка любит своего отца и радуется встречам с ним. Он добрее меня, в его сердечке нет никакой обиды, а вот мне никак не удается очистить свою память от фразы: «Я ухожу от тебя». Она будет звучать вечно…

Даже утки, которых на Клязьме целые стаи, больше не интересуют Мишку. Как заведенный, он вертит головой, боясь пропустить миг, когда вдалеке покажется фигура его отца, чтобы броситься навстречу со всех ног. Я замечаю Егора первой, но прикусываю язык, чтобы малыш не испытал разочарования. И уже в следующую секунду Мишка вскрикивает тоненько и восторженно, как птица, вырвавшаяся из силка:

– Папа!

И бежит прочь от меня…

Никогда не научусь не испытывать боли в этот момент.

Его слегка рыжеватые волосики топорщатся от восторга, который Мишка чувствует каждый раз при встрече с Егором. Радовался бы он так же, если б это я приходила к нему изредка, а не находилась рядом постоянно? Меня до дрожи пугает возможный ответ, способный перечеркнуть и обессмыслить всю мою жизнь.

Я ведь, по сути, только мама. Хорошей жены из меня, видимо, не вышло, а профессию повара я никогда не воспринимала как призвание. Просто вчерашняя детдомовка нуждалась в гарантированном куске хлеба, поэтому и окончила кулинарный техникум. Правда, в наше время он уже гордо именовался колледжем… Нет, я никогда не тяготилась работой, но отношусь к ней без фанатизма. Готовлю я хорошо, часто придумываю что-то новенькое, но не горю своим делом, как лучшие кулинары мира. Наверное, стоит стыдиться этого, только мне все равно.