– Мы жили в однокомнатной лачуге с соломенной крышей, и возможностей обзавестись ружьем у него было не больше, чем… золотыми часами. Его главным богатством была сушильная печь для зерна; в Баллинаске жители сами растят зерно, и очень много народу несло свой урожай сушить в нашу лачугу, так что печь ревела день и ночь. Уверен, что он советовался с местной ведьмой, а может быть, и со священником и добавлял в огонь травы и благовония, которые должны были отгонять дьявола.

Он умолк и уставился в никуда.

– Но вы все же покинули Ирландию, – подсказала Эмили.

Отец кивнул.

– Я был учителем в деревенской школе, рядом с которой находилось наше жилье. Мои ученики были бедны – они платили всего пенни в неделю и приносили торф для отопления класса. Мне нравилось это занятие, и я внушал ученикам добро… но однажды утром на задней парте появилось новое лицо. Невысокий смуглый мальчик, одетый в лохмотья. Когда наши взгляды встретились, он улыбнулся и поспешно вышел из класса. Я вышел за ним, и оказалось…

– Что это была оптическая иллюзия, – закончила Эмили, зябко передернув плечами. И добавила про себя: «Он рассыпался на осколки и разлетелся стаей ворон».

Отец посмотрел на нее.

– Да, полагаю, так оно и было. – Он отодвинул стул, встал и продолжил более сильным голосом: – Я видел его еще несколько раз – он стоял в сумерках неподалеку от нашего дома, но сушильная печь надежно производила защитный дым. А порой поблизости оказывалась большая неуклюжая собака…

– Итак, вы переправились через море, – сказала Шарлотта, несомненно почти готовая поверить, что ее отец страдал галлюцинациями, – сюда, в Англию, – но он приехал вместе с вами.

– Да. Он вернулся сюда. Я, совершенно не желая того, привез его обратно. Вы же помните, что демоническое дитя обнаружили на судне, шедшем из Ливерпуля, да? И, помилуй меня Бог, я действительно вернул его: я увидел его на причале, когда сходил на берег, и он встретился со мною взглядом и улыбнулся. – Патрик всплеснул руками. – А мне было известно, что поблизости находилось древнее святилище Минервы. Мне было страшно. Вроде бы глупо надеяться, что защиту можно найти у какого-нибудь англиканского священника, а уж у языческого божества… – Он уронил воздетые руки. – Итак, Эмили, ты помнишь, кто изготовил для Минервы несокрушимые доспехи?

– Вергилий в «Энеиде» писал, что циклопы. Так-так… Стероп, Пиракмон и… – Она осеклась.

– И Бронтес, – закончила Шарлотта. – Третьего циклопа звали Бронтес! Часто говорят просто Бронт, но ведь греческие имена заканчивались на «с». Вы рассчитывали получить защиту, приняв имя или… присвоив нам имя! – языческого чудовища?

– Увы, я молился всем троим, но ты права: я изменил наше имя в честь этого циклопа. Я отрезал окончание «с», когда записывался в колледж, а прежнюю фамилию Бранти тоже исправил, объяснив, что ее когда-то неправильно записали.

– И, – спросила Шарлотта напряженным от старания сохранить почтительный тон в разговоре с отцом голосом, – дали вам в конце концов циклопы эти доспехи?

– Нет. Я вынес оттуда одно лишь имя.

– Они делали еще и молнии, – вставила Энн. – И когда мы, детьми, смотрели на грозу, вы любили указывать, куда в следующий раз ударит молния.

Патрик улыбнулся и покачал головой.

– Ха! Если я и угадывал иногда, то лишь по случайности. Но я хорошо помню, как это впечатляло вас маленьких.

Эмили вздернула бровь. Она знала эту отцовскую улыбку – она появлялась в тех случаях, когда отец лукавил в разговорах с детьми.

– Но ведь вы изгнали эту валлийскую нечисть? – спросила Энн. – Хоть как-то?

– Тот раненый человек, которого сегодня нашла Эмили, похоже, так не считает, – сказала Шарлотта, – если, конечно, вся эта встреча ей не пригрезилась. Вряд ли человек, которому еле-еле хватало сил ползти, через несколько минут смог мгновенно скрыться из глаз.

Эмили знала, что Шарлотта верит в ее историю и сейчас лишь пытается убедить себя в обратном. Она улыбнулась сестре.

– Я это сделал, – сказал их отец. Его лоб блестел от пота, и Эмили подумала, что он может решиться размотать длиннющий шарф, закрывавший его горло и подпиравший подбородок. – Я изгнал его. В конце концов. Или, по крайней мере, обуздал…

– В ту зиму, когда умирала мама, – перебила отца Шарлотта, – вы вынесли стулья из ее комнаты и распилили на куски во дворе. И сожгли коврик, который лежал у нее перед камином.

– Тебе было всего три года, – возразил Патрик с таким видом, будто был оскорблен тем, что дочь помнит те события. Он вновь подошел к столу и наклонился вперед, упершись руками в столешницу. – У меня не было оснований верить в… – Он выпрямился и отошел, а Эмили разглядела на полированном дереве чуть заметные, словно испаряющиеся, отпечатки его ладоней. – Это была предосторожность насчет маловероятной возможности…

– …Что в ее комнате бывало нечто такое, что сидело на ее стульях, – уныло закончила Энн, – и стояло на ее коврике.

Их отец покачал головой, но потом неохотно кивнул.

– Я полагал, что сделанного мною хватит для того, чтобы сдерживать его, но после смерти вашей матери пошел на крайние меры и пригласил сюда католического священника, чтобы он провел на кладбище классический папистский экзорцизм! И в какое-то мгновение и он, и я увидели фигуру мальчика, стоявшего на стене! Его как будто корежило, пока священник произносил свои латинские молитвы, а потом он упал со стены на ту сторону, и, когда мы подошли, там никого не было. И с тех пор много лет он не появлялся.

– Папистский священник! – сказала Шарлотта. – А вы – англиканский священник. Почему вы не сделали это сами?

– Я делал, делал! – безрезультатно. У папистов больше опыта. – Он повернулся в сторону Эмили. – Твой раненый, что был возле Понден-кирк, несомненно, знал что-то о нашей семейной истории, но все это сейчас может иметь только теоретическое значение.

«Если не считать того, – подумала Эмили, – что наши сестры, Элизабет и Мария, обе умерли от болезни, именуемой „истощением“, четыре года спустя, одиннадцати и девяти лет от роду, и что за прошедшие с тех пор годы я несколько раз видела смуглого мальчика, фигура которого рассыпалась стаей ворон, и вы, отец, не знаете, что мы с Брэнуэллом и Энн оставили свою кровь в пещере фейри у подножия Понден-кирк.

И, уверена, вы что-то знаете и об этом двухклинковом ноже».

Но об этом она собиралась поговорить с ним наедине. Теперь же она встала с кушетки и объявила:

– Между прочим, пора пить чай. Энн, ты поможешь мне в кухне?

Энн и Шарлотта тоже встали, а Патрик двинулся к двери в прихожую.

– Я буду в своем кабинете, – сказал он.

«Как всегда», – мысленно добавила Эмили.

Брэнуэлл сидел на обтянутой материей скамье, которая стояла вдоль стены, упиравшейся в камин, и смотрел на невысокие голубые язычки, пляшущие над угольями. На какое-то время он остался один в этой комнате, отходившей от главного зала «Черного быка», и сейчас тяжело вздыхал, обоняя теплые ароматы пива, табачного дыма и лампового масла. Мистер Сагден, хозяин, не станет прогонять его, но больше не отпустит ему ничего в кредит, а среди немногочисленных обитателей Хоуорта, присутствовавших в таверне, не было никого, кто поставил бы ему выпивку.

Каждые несколько минут скрипела входная дверь, впуская порыв прохладного воздуха ранней весны. Несколько минут назад Брэнуэлл услышал, как перед входом остановилась карета или дилижанс, и, когда дверь таверны открылась, ветерок вместе с болотной вонью придорожной канавы донес и отдаленный собачий лай.

Брэнуэлл слышал, как через порог переступила одна пара ног, потом приглушенный разговор в большом зале. Потом из-за угла показалась и прошла к камину женщина в твидовом пальто, из-под которого виднелась длинная серая юбка, и серой шали, укрывавшей узкие плечи; он поспешил отогнать от себя смутное ощущение, что узнает ее. В руке она держала большой коричневый кожаный саквояж наподобие докторского; его она поставила на стол у противоположной стены. Женщину окружал ощутимый аромат мимозы.

Она в упор посмотрела на него, и он поправил на носу очки, чтобы лучше ее разглядеть.

Ее лицо оказалось более худым, чем в облике, сохранившемся в полустершихся воспоминаниях, и подобранные волосы были так же темны, но узнавание разлилось холодом у него в груди лишь после того, как она подошла к нему и ткнула пальцем в лоб. По его правой руке, от кисти до плеча, сразу побежали мурашки.

Она опустила руку, и Брэнуэлл чуть заметно кивнул в знак того, что помнит ее.

– Вы, – негромко сказала она. – Я не раз думала о том, когда же вновь увижу вас. Полагаю, вы здесь тоже из-за одноглазого католика.

– Да, – сразу же ответил Брэнуэлл, хоть и не представлял, о чем она говорит: ведь ему, кажется, представился шанс вернуть одну из своих великих возможностей, упущенную из-за трусливого бегства тогда, десять лет назад, от этой женщины и преподобного Фарфлиса и… могущества, власти… и собственной значимости в жизни!

Он уже девять лет состоял в местной масонской ложе, и ему пришло в голову, что ее загадочное высказывание могло быть первой частью обмена паролями, и в этом случае его ответ не мог быть правильным – но выражение ее лица не изменилось. Похоже, свое предположение она высказала совершенно искренне. Теперь ему следовало блефовать и вызнать, что она имела в виду.

Она села рядом с ним, и, несмотря на все свои обстоятельства, он приосанился, разгладил жидкую бородку и невольно задумался о том, находит ли эта женщина его привлекательным.

Она щелкнула пальцами.

– Нортенгерленд.

– Совершенно верно. – У Брэнуэлла сделалось теплее на душе оттого, что она запомнила имя, которым он представился. Он посмотрел на нее и вскинул брови.

Она кашлянула, прежде чем заговорить снова.

– Я – миссис Фленсинг. – Она говорила с акцентом, который, по предположению Брэнуэлла, мог быть континентальным. – Конечно, на самом деле у него два глаза, как у них всех в наши дни. Я думаю, что он пришел к Понден-кирк, чтобы умереть от собственной руки и тем осквернить это место, но, когда регент – предводитель племени напал на него, он изменил свои намерения и пустил в ход диоскуры для самозащиты.

Мысли Брэнуэлла лихорадочно скакали от Диоскуров – это, как он хорошо знал, было прозвище героев-близнецов из древнегреческой мифологии, Кастора и Поллукса, – к двухклинковому ножу, который уронила Эмили. Самозащиты…

– Ножом, – сказал он, пытаясь придать голосу уверенное звучание.

– Да. Вы знаете, что регент – старейшина святых! – был убит в этой схватке?

– Нет, – рискнул признаться Брэнуэлл. И, помня о том, как Эмили всего пару часов тому назад вернулась домой, спросил: – А что стало с… э-э… диоскурами?

– Полагаю, убийца взял его с собой. А вы так страшитесь его? Но ведь он и сам, несомненно, был тяжело ранен.

– Что вы, конечно нет. Но ведь такие ножи очень необычны. Один раз увидишь – и ни с чем не спутаешь.

– Верно. Только одно предназначение и непредсказуемые реакции на раны. Мы давно считали, что этот человек может быть опасен, и я преследовала его из Лондона до поместья близ Аллертона. – Она вздохнула с нескрываемым разочарованием. – Но прошлой ночью он убил там двух человек и ускользнул от меня в последовавшей неразберихе. Что вы о нем знаете?

Брэнуэлл почувствовал, как под его рубашкой побежала струйка пота. Эмили разговаривала с ним очень уклончиво – до красноречивости уклончиво. Она сказала, что пошла со Стражем на запад, а потом на восток и нашла на дороге нож-диоскуры. Эта женщина говорит, что «одноглазый католик» намеревался «осквернить это место» самоубийством.