Наладил контакт с другими выжившими. Одним из них оказался батюшка, который когда-то от жгучей тоски забрался на колокольню и начал трезвонить в колокола, не дав Андрею испытать на себе закон тяготения. Общались криками, стараясь не попасть друг другу в поле зрения, договорились о границах владений и торговле.

Как ни странно, все выжившие оказались людьми вполне адекватными, без претензий на право организовать местечковую монархию и поработить остальных. Рулить теми, на кого ты даже посмотреть не можешь без риска слететь с катушек – удовольствие так себе, пропадает весь смысл. Да и некем особенно рулить – живых-то осталось с десяток на весь город… К тому же природа апокалипсиса подразумевала наличие шансов на выживание в первую очередь у интровертов и социофобов, которым чужое общество на фиг не сдалось. Конечно, были и исключения, типа того же батюшки или самого Андрея, пусть и сироты, и холостяка, но вполне себе общительного, но на общем состоянии дел это никак не сказывалось.

За ресурсы драться смысла не было: запасов столько, что съесть их не получится при всём желании, после чего они придут в негодность, земли – бери не хочу, хозяйством все обзавелись… К тому же практика показала, что любая агрессия, даже неудачная, сносила крышу у самого агрессора, и тот в кратчайшие сроки сводил счёты с жизнью.

Проблема была в другом. Не было цели. Не было понимания, зачем налаживать жизнь. Человечеству-то всё, звездец, лет через сорок-пятьдесят вымрут последние выжившие, и никого они после себя не оставят. Сложно обзавестись потомством, если любой контакт приводит к смерти как минимум одного и гарантированно к сумасшествию другого. Возможно, павианы или барсуки торжественно примут эстафету эволюции из одряхлевших человеческих рук, и через десяток миллионов лет их потомки будут писать книги и строить космические корабли…

Но кому до этого есть дело?

***

Андрей сделал глубокий вдох, наслаждаясь вечерней свежестью, вернулся в комнату, откуда выкатил большую чёрную чашу для костра, закинул в неё дров, разжёг огонь. Вытащил массажное кресло, то самое, в котором он провожал последний закат старого мира и встретил первый рассвет нового. Уселся, натянул наушники и включил плейер, предусмотрительно заряженный дома от дизельного генератора.

Позволив огню почти погаснуть, так что только неяркий свет тлеющих углей слегка подсвечивал террасу, Андрей встал, подкинул побольше дров, вернулся в кресло, снял наушники, положил рядом, так чтобы музыка была слышна, но не мешала заснуть, закутался получше и закрыл глаза.

«Мне снилось, что Христос воскрес и жив, как я и ты, идёт, несёт незримый вес, а на руках бинты. Идёт по вымершим дворам пустынных городов и слово хочет молвить нам, но не находит слов…».

Разбудила его утренняя прохлада.

Было рано, часов пять, но он чувствовал себя вполне выспавшимся. Вот что делает с человеком здоровый образ жизни и дауншифтинг – никакого сидения перед экранами, выгорания на работе, токсичного общения. Только ты, природа и время.

Он подошёл к перилам, зевнул и посмотрел вниз. Первым, что бросилось ему в глаза, стал большой плакат на крыше девятиэтажки напротив, на котором чёрным по белому было написано: «Привет».

Чужак. Местные такого бы не учудили. Во-первых, все уважительно относились к границам территорий и не забрались бы на его дом. А во-вторых, все они могли связаться друг с другом по рациям, если бы вдруг возникло желание пообщаться.

Андрей взял рюкзак, достал бинокль и внимательно осмотрел плакат и крышу. Обычная простыня, буквы написаны, скорее всего, углём, взятым из костра, разведённого тут же. И как он его вчера не увидел? Если только неизвестный вышел на крышу после того, как Андрей заснул. Да, наверное, так и было. Чужак увидел свет, идущий с террасы, поднялся наверх и сделал так, чтобы его заметили утром. Потом залез в спальный мешок тут же, рядом с костром, на виду, чтобы Андрей его сразу же заметил и не заподозрил в отвлечении внимания.

Чужак проснулся примерно через час. Андрей успел умыться, сделать все утренние дела, позавтракать консервированным лобио и подготовить свой ответ: тоже достал простыню, написал на ней «привет» и прикрепил к стене. Когда он вернулся к перилам и снова взглянул в бинокль, увидел, что чужак уже рассматривает в бинокль его.

Чужачка.

Блондинка, вроде симпатичная, молодая.

Она подняла руку и помахала Андрею. Он ответил. Начало общению положено, вот только что делать дальше, Андрей не знал. Да и сомневался, на самом деле, нужно ли это «дальше».

Но женщина не стала ждать, пока он разродится, опустила бинокль, приложила руки ко рту и прокричала:

– Как дела?!

Это было дико. Дико непривычно. Уже давно ничто не нарушало тишину мёртвого города, за исключением разве что криков птиц и лая одичавших псов. Иногда Андрей замирал посреди улицы или у одного из домов и прислушивался к еле слышным звукам – треснуло стекло, упала штукатурка, что-то лопнуло, осело, провалилось, словно к последним хрипам и стонам смертельно больного, уже заглянувшего на тот свет, но всё никак не решающегося нырнуть туда с головой, но то был естественный фон, как шелест листьев и шорох переносимого ветром песка.

И пусть её крик как будто бы даже вдохнул немного жизни в окружающее, он был лишним, ненужным, неуместным. А при мысли о том, что придётся закричать самому, Андрею стало совсем не по себе.

К счастью, Андрей вспомнил, что в машине у него имелась запасная рация. Он убедился, что женщина наблюдает за ним в бинокль, поднял свою рацию, помахал, показал на неё, потом ткнул пальцем вниз. Повторил пантомиму ещё раз.

– Оставишь её внизу?! – прокричала женщина.

Андрей поморщился, показал большой палец и быстро покинул террасу, чтобы не дать ей возможность попробовать сказать или спросить что-нибудь ещё.

Он спустился, прежде чем выйти на дорогу, убедился, что женщина за ним наблюдает, подошёл к жёлтому такси, положил рацию на капот, и вернулся обратно.

Минут десять он дожидался, пока женщина заберёт аппарат и поднимется на крышу.

Рация зашуршала, а потом из неё зазвучал пусть и искажённый, но приятный женский голос:

– Привет, я Ева.

Андрей чуть выждал, нажал на тангенту и ответил:

– Привет, а я Андрей. Приём.

– Привет, Андрей, – тут же пропела Ева на мотив тихо ненавидимой им песни.

Хотя нет, в этот раз Андрей ощутил скорее ностальгию и даже обрадовался. Такой себе приветик из далёкого прошлого. Сколько же ей лет, что она помнит такое?

– Извини, не удержалась. Даже не скажу, откуда я эту песню знаю. Как-то само-собой всплыло…

Снова пауза.

– Говори, пожалуйста, «приём», когда заканчиваешь свою фразу, а то не понятно, закончила ли ты. Приём.

– А, ладно, первый раз по рации говорю… Приём.

– Вот так отлично. А по поводу песни, ничего страшного, мне даже понравилось. Давненько я её не слышал. Приём.

– Хорошо, а то я уже переживать стала. Со мной всегда так: сболтну чего-нибудь, а потом краснею. Или бледнею. В общем, неудобно иногда получается… Так как дела? Приём.

– Да как у всех, наверное. Живу. Приём.

– Что-то меня уже бесит это словечко… «Приём, приём…». Ещё длинное такое. А можно что-нибудь другое говорить? Например, «всё». Нет, по-дурацки. «Ок». Пошло. «Вок». Или «хао». Как тебе «хао»? Будем, как индейцы. Хао. Приём.

– Я не против. Пусть будет «хао». Приём.

– Зачем ты говоришь «приём»? Мы ведь договорились на «хао». Хао.

– По привычке. Хао.

– Ну вот и замечательно… Значит, ты тут обитаешь? Удобно тебе на такой верхотуре? Хао.

– Да нет, я живу за городом, в доме. А здесь моя бывшая квартира, прихожу иногда, проведываю. Хао.

– Понятно. А я смотрю, тут прибрано. Ты постарался? Хао.

– Я. А ты откуда? Всех городских я, вроде, знаю. Хао.

– Не местная. Путешествую. Надоело сидеть на месте. Сорвалась и пошла, куда глаза глядят. Хао.

– А я здесь с самого начала. Хао.

– И что, никогда не хотелось всё бросить и уйти? Куда-нибудь, где всё по-старому? Хао.

– А есть такие места? Хао.

Ева ответила после небольшой паузы.

– Я пока не нашла. Хао.

– А я не стал искать. Хао.

– Не веришь, что они есть? Хао.

Теперь паузу взял Андрей.

– В тот день, когда началось, я сидел в интернете и видел всё онлайн. Специально переключался на стримы и новости по всему миру. Везде было одинаково. Утром вышел на террасу и увидел, к чему это привело. Ещё какое-то время были слышны крики, люди время от времени пробегали, а потом стало тихо. И так было везде. Наступила тишина, – секунд через пять Андрей добавил: – Хао.

– А я тогда была в деревне, у бабушки. Приехала погостить на пару дней. И интернета у меня не было. Увидела, как бабушку дед Егор забил какой-то дубиной, потом на детишек бросился соседских, потом… Я спряталась в погреб и не выходила несколько дней. Там соленья были всякие и компоты… Вылезла, а деревня пустая. Только трупы. Несколько домов сгорело, – голос Евы становился всё более тихим и тусклым. – Собаки начали трупы грызть… Собрала вещи, припасы, забралась в Светкин дом, подружка моя детства… она тоже умерла, отец её кочергой… нашла ключи от машины, погрузила всё и уехала. Туда поехала, сюда, меняла машины, когда бензин кончался, ночевала, где придётся… Везде были только трупы. Несколько раз натыкалась на живых, но они меня к себе не подпустили, так что особой разницы с мёртвыми я не заметила. Разве что пару раз в меня стреляли… Устала. Наткнулась на хороший дом за большим забором, решила остаться… И не выдержала. Уехала. Верила, что есть места…

Ева замолчала, отжав тангенту.

Выждав минуту, Андрей спросил:

– Хао?

– Хао, хао… «Хао» это тоже задолбало. Хао.

– Есть такое, тем более что у меня такой долгий разговор последний раз был… не помню когда. Хао.

– А что, если без раций? Хао.

– Опять кричать? Хао.

– Нет, кричать не хочу. Но у меня есть идея. Смотри, нам ведь нельзя друг друга видеть, если я правильно понимаю. Так что нам всего лишь нужно такое место, где бы мы друг друга не видели, но могли разговаривать… Что скажешь? Хао.

– Скажу, что это опасно. Хао.

– А я скажу, что готова рискнуть. Хао.

– Чего ради? Хао.

– Нет причин не рисковать. Хао.

Андрей задумался. Как-то всё очень быстро происходило и неправильно, наперекор всему, к чему он привык за последнее время. И это притягивало.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Я открою дверь подъезда, и ты пройдёшь на первый этаж торгового центра, не заблудишься, смотри на указатели. Там есть островок с ювелиркой, самый первый от входа. Я залезу внутрь и буду ждать тебя там. Когда подойдёшь, опустись на четвереньки и подползай. Хао.

Минут через двадцать Андрей сидел на полу, прислонившись спиной к прилавку и ждал. Было страшно. Пальцы рук заметно дрожали, лоб покрывала испарина. Послышались лёгкие шаги.

– Ты здесь? – спросила Ева от входа.

– Здесь. Давай, как договаривались.

Шаги превратились в шлепанье ладоней и шарканье, которые становились всё ближе, потом Андрей почувствовал, что с другой стороны прилавка к нему прислонились.

– Как ощущения? – спросил он.

– Страшно, – ответила Ева. – Не думала, что я такая трусиха.

– Мне тоже страшно. И это не трусость, это инстинкт самосохранения.

– Наверное.

– Ты не чувствуешь ничего… плохого? Злость, ярость… Нет?

– Нет. Всё нормально.

– И я нет.

Они замолчали, просто сидели и слушали дыхание друг друга.

– Пока ждал тебя, – заговорил Андрей, – думал на счёт твоей веры в места, где всё по-старому… Наверное, таких нет. Но, думаю, есть места, где всё по-новому, но можно жить. Смотри, ты здесь, и я не стреляю в тебя, не прогоняю, мы разговариваем. В округе есть ещё пару десятков человек и почти со всеми я поддерживаю связь. В основном, правда, по рации… Но ведь мы живём. Можно даже сказать, живём неплохо…

– Ну да, живёте. А зачем? Ты думал, зачем жить дальше? Честно, думал?