– Плохая идея, – раздаётся, и я едва не взвизгиваю.

Вовремя захлопываю рот, выпрямляюсь и гордо вздёргиваю подбородок. Правда он меня не видит, продолжая следить за действиями героев фильма.

– Я так не думаю, – бросаю и уже не стараюсь тихо идти, направляюсь в сторону кухни.

Как у себя дома, начинаю шарить по шкафам в поисках кружки, включаю чайник и начинаю готовить себе кофе, потому что чая здесь нет, или я его просто не нашла. Пока жду, когда закипит вода, бросаю в чашку сахар и растворимый кофе, украдкой осматривая гостиную. Чуть ли не прыгаю до потолка, когда вижу забитый книгами шкаф. Там, наверху, кто-то явно за меня.

Чайник щёлкает, и я с улыбкой до ушей наливаю кипяток в чашку.

– Ты понимаешь, что ты в плену? – раздаётся над ухом, вздрагиваю от испуга, рука дёргается, я ошпариваю кипятком вторую и кричу. – Вот же дура! – цедит сквозь зубы парень.

А мне так больно, что плевать на его слова. Из глаз льются слёзы, пострадавшая рука моментально краснеет.

– Дай сюда! Принцесса, твою мать. Кофе себе сделать не можешь, – продолжает сыпать оскорблениями.

Забирает у меня чайник и, схватив за запястье, тянет к раковине и подставляет руку под холодную воду. Боль притупляется, и я, совсем некрасиво шмыгнув носом, поднимаю глаза на него, и дыхание перехватывает. Он обжигающе близко, настолько, что я чувствую его горячее и тяжёлое дыхание на своей щеке. От него пахнет кофе, табаком и чем-то ещё… чем-то тёплым, почти родным, но таким опасным, что всё внутри стягивается в тугой узел.

Я поднимаю глаза осторожно, будто боюсь, но не его, а чего-то необъяснимого даже для самой себя. А он смотрит на меня прямо, не моргает, не двигается. В его глазах, глубоких, тёмно-карих, почти чёрных, как чернила, нет ни одной эмоции. Я не вижу злости, раздражения, только хищное спокойствие. Взгляд убийцы, который знает, как действовать, чтобы вызвать страх. Человек, который умеет быть тишиной перед выстрелом. И не могу оторваться, они притягивают, как ледяная вода в жару, когда знаешь, что будет больно, но тянешься всё равно.

Брови у него будто вырезаны ножом. Резкие, графичные, живые. Подчёркивают каждое движение глаз, каждую перемену в выражении. Сейчас они напряжены, но не удивлены. Он изучает меня, как будто я не человек, а часть сложной задачки. Смотрит, как на запутанную схему, которую надо решить. Не пощадить, не пожалеть, а разобрать.

Чёрт! Он весь как с обложки. Скулы чёткие, челюсть сильная, резкая, двигается, когда он сжимает зубы, и я слышу этот звук, хруст терпения. Кожа загорелая, и я замечаю на шее рисунок татуировки, ускользающий под воротник. Выглядит уверенно, словно у него всё всегда под контролем.

И губы.

Я не хотела бы на них смотреть, но смотрю. Полные, чёткие, нижняя чуть припухшая. Он прикусил её? Только что? От злости? Мне уже известно, что эти губы умеют говорить жёстко, могут ранить. Но я почему-то думаю, что могут и… Нет. Нет. Не туда, Влада!

Он держит мою руку под холодной водой, я дышу резко, неравномерно и вдруг понимаю, что вообще забыла, что мне больно. Она всё ещё горит, но я чувствую только его. Запах, дыхание, его пальцы на своей коже, захват цепкий, мужской.

Его глаза, губы в двух сантиметрах от моих, кончики носов едва не прикасаются другу к другу.

Потому что наклонился, ведь он выше, шире, само собой, сильнее. И молчит, а это давит больше, чем любые слова. Я смотрю на него, и мне страшно. Но не потому, что он может меня убить. А потому что я не хочу и не могу отвести взгляд. Потому что не могу понять, с чего вдруг он кажется родным.

Ратмир усмехается, и это выводит меня из этого гипноза, отвожу взгляд, чувствуя, как краснеют щёки, и тут же морщусь от боли.

– Иди сюда, – грубым тоном бросает и, не отпуская моей руки, выключает кран.

Ведёт меня к дивану, толкает, чтобы я села, и уходит обратно. Рука болит неимоверно, меня трясёт, и хочется плакать, но я мужественно держусь.

– Дай руку, – требует вернувшийся парень и опускается на колени передо мной.

Ставит на диван аптечку, открывает и, пошарив в ней, достаёт тюбик. Как оказывается несколькими секундами позже, это спрей против ожогов. Он занимается моей раной со знанием дела, но удивляет меня бережность, с которой он это делает. Аккуратно, не сильно сжимает, не дёргает. И вовсе выбивает из колеи, когда он дует на ожог.

По телу пробегают крупные мурашки, словно меня холодной водой окатили. Я вздрагиваю, но сдерживаюсь, не отстраняю руку, хоть порыв и был, но это скорее на инстинктах. Просто сжимаю зубы и сглатываю ком в горле, приказывая себе не плакать. Он всё замечает, но ничего не говорит, продолжая возиться.

– Потерпи, – коротко бросает, не глядя на меня, но этот приказной тон совершенно не вяжется с его действиями.

Но я терплю, щёки жжёт и без ожога, и не от боли. От его прикосновений. И в его движениях нет ничего лишнего, нет доброты или заботы, только холодное спокойствие. Как будто ему всё равно, но при этом всё должно быть сделано правильно. Всё чётко по инструкции.

– Всё, – говорит и отходит, оставляя аптечку на диване.

Я тяну руку к себе, осторожно прижимаю к груди. Боль, конечно, есть, пульсирует, отзывается в пальцах, но терпимая.

– Спасибо, – тихо бросаю, хотя это он виноват, что подкрался так незаметно и напугал.

Но не говорю это вслух, сижу, не двигаясь, и не знаю, что делать дальше. Кофе пить перехотелось, но и в комнату подниматься не хочу, надоело сидеть в четырёх стенах.

Ратмир стоит у окна, молчит, спина прямая, плечи напряжены. Видно, что о чём-то думает. О чём, не знаю, но явно не обо мне. Хотя, может, наоборот, только и думает, как с этим всем быть, как бы поскорее от меня избавиться. Ему наверняка не особо по душе торчать в этом доме посреди леса.

– Зачем ты вышла? – спрашивает, не оборачиваясь.

– А разве ты не этого хотел? – отвечаю вопросом, и он медленно поворачивается и окатывает меня удивлённым взглядом. – Дверь на запер, – пожимаю плечами, выдерживая зрительный контакт.

– Не такая глупая, чтобы пуститься в бега, – говорит, и звучит это как комплимент.

Хочется сказать, что это место мало чем отличается от моего дома, но я молчу. Потому что всё, что скажу, не будет воспринято всерьёз. У людей вокруг другое мнение на мой счёт, потому что они видят только оболочку. Красивую обёртку нашей семьи, но они не знают, что внутри всё прогнило.

И Ратмир такой же, он делает выводы сам, назвал меня принцессой. А мне не хочется быть принцессой, дочерью бизнесмена, который поднялся на вершину по трупам. Не хочу жить той жизнью, которую мне навязывают. Свободы хочу, без контроля, без указаний как мне одеться, как себя вести, где учиться и с кем общаться.

– Где охрана? – спрашиваю больше для того, чтобы не погружаться в эти мысли.

– В домике у ворот, – отвечает, продолжая смотреть в окно. – Забор высокий, ворота с электронным кодом, всюду камеры, в лесу дикие животные, – проговаривает, или вернее предупреждает.

– Я не собираюсь сбегать, – устало вздыхаю и подгибаю ноги под себя.

Здесь уютно, я бы хотела такой домик, где всё просто, но со вкусом. Вокруг тишина, природа, большая территория, где можно постелить плед и лежать на траве.

– Иди к себе, – бросает через плечо.

– Не хочу, мне осточертели те стены, – проговариваю твёрдым тоном, но звучу как капризный ребёнок. – И вообще я хотела кофе выпить, – добавляю, опровергая его слова о моих умственных способностях.

– У тебя отсутствует инстинкт самосохранения, – произносит, развернувшись и подойдя к дивану.

Он ошибается, потому что, когда он присаживается на другом конце, я вжимаюсь в спинку, и это как раз инстинкт, тело реагирует быстрее головы. Он замечает, конечно. У него глаза, как у хищника, ловят любое движение, даже неуловимое.

Но вот то, что я его не боюсь, меня пугает. Я должна была бы бояться после подвала, после угроз, после того как он просто встал у двери и смотрел, будто решал, жить мне или нет.

А я сижу и дышу ровно, и вот это ненормально.

Страх должен быть, он спасает, включает инстинкты, заставляет искать выход. Но сейчас его нет. Я напрягаюсь, я контролирую себя, я всё анализирую, но внутри пусто. Ни паники, ни холода в груди, как при столкновении с Демидом. Только ясность. Такая, как бывает перед экзаменом, когда уже не волнуешься, а просто знаешь, что делать.

Я вот сейчас смотрю на него и понимаю, что нет страха. Выбивает, но именно это даёт какую-то дурацкую уверенность, которую не на что опереть.

Мы смотрим друг другу в глаза, будто мы на переговорах. И он это чувствует, видит. Он привёл в дом пленницу, но получил не девочку, которую легко сломать, а тишину. И я не знаю, кого из нас это злит больше.

Глава 7. Не должен

Он знал, что не должен смотреть, не должен желать – но каждое её движение рушило все его запреты

Ратмир

Что я делаю? Какого чёрта не рявкаю, не требую, не выпроваживаю её наверх, в конце концов? Почему дверь не запер?

А хрен знает!

Мне приятна её компания. Настолько, что от прикосновения к её бархатной коже могу орехи колоть одним конкретным органом. К окну отошёл, чтобы этой палаткой в паху не светить. Ненадолго остыл, вбивая себе в голову, что она пленница. Дочь врага, разменная монета, всего лишь способ достичь поставленную цель. Не мою, но это уже не суть, мы одна семья, значит, и цель у нас одна.

Она меня не боится. Теперь, после визита Демида, я могу сравнивать. На него она смотрела с ужасом, а на меня глазеет так, словно мы давние приятели. Хорошо, на брата многие смотрят со страхом, потому что он выглядит, как сбежавший из психиатрии пациент. А от таких никогда не знаешь, что ожидать и на что они способны.

А что я? Выгляжу настолько безобидно? Это малоприятно, какой тогда из меня наследник криминальной империи, если даже вот такие хрупкие девушки не дрожат передо мной?

Я больше не отлучался никуда, чтобы не было таких казусов, но и к ней не подходил. Как бы, не царское это дело, еду пленнице носить. Но сегодня меня что-то переклинило, сам не понял, как оказался у её постели. Смотрел и думал, как я буду отнимать её жизнь, потому что всё к этому идёт.

Орлов, несмотря на громкие слова, что обязательно спасёт дочь, не торопится этого делать. Отец пока ещё не получил заветные документы на этот чёртов кусок берега. Сейчас между ними идёт молчаливая война, и никто не хочет отступать.

И вот вопрос: Орлову важнее земля или дочь? А может, это принципы? Или желание стоять на своём? Не прогибаться?

Так, Ратмир, оставь мысли на потом, у тебя тут принцесса на расстоянии вытянутой руки, а должна быть в подвале.

Прав был Демид, там внизу есть бетонная комната четыре на четыре. Не та, где она очнулась, а что-то типа карцера – твёрдая кровать, да толчок. Ни окон, ни отопления, ни места развернуться.

«Так почему она не там, Ратмир?» – с усмешкой спрашивает голос в голове, который я посылаю в тёплые края.

– Я возьму книгу? – шевелятся пухлые губы девушки, и я понимаю, что пялюсь на неё всё это время.

Не должен! Я не должен на неё так смотреть! Не должен с ней разговаривать, и тем более сидеть вот так.

– Какую? – вопреки мыслям, задаю встречный вопрос.

– Любую, я не могу так больше, мне нужно чем-то заняться, – отвечает так, словно мы друзья какие-то и делимся накопившимися проблемами.

– Нет слов, – бормочу, качая головой.

– М? – выгибает брови принцесса.

– Ты здесь не на курорте, до тебя не доходит? – подаюсь немного вперёд, но она и не дёргается.

– Не доходит, – отвечает язвительно и здоровой рукой указывает на свою голову. – Я блондинка, – добавляет, и меня совершенно неосознанно пробивает на смешок.

– Это заметно, – прокашливаюсь, взяв себя в руки. – Бери, – сухо киваю на стеллаж с книгами.

«Что ты делаешь, Ратмир?» – снова кипишует голос в голове.