– Известно, что. Статья сто пятьдесят четвертая УК РСФСР. Дали год за спекуляцию. Хорошо еще, что не два, и без конфискации имущества. Хотя у него и конфисковывать было нечего. Пацану только-только восемнадцать исполнилось, за полгода до того школу окончил, уже и повестка в армию пришла. Но вместо казармы на нары отправился.

– Так, может, надо было его пожалеть? – робко ввернула Юлечка. – Молодой, глупый, в первый раз, наверное, попался…

– Его и так пожалели, – железным тоном молвила Эмма Анатольевна. – Могли дать в два раза больше, еще и штраф выписать. Знаю я этих спекулянтов, у нас среди студентов тоже попадаются. Вычищать их надо безжалостно из рядов общества!

Услышав про чистку, Юлечка вздрогнула. На ум опять пришла Веста-Ванда со своими раскосыми восточными глазами, полными слез. Ее тогда не пожалели, не сделали скидку на молодость и глупость.

– А ведь без твоих показаний его б не посадили, верно? – поддел товарищ Калинников. – Глядишь, если б не ты, то и не поймали бы.

Славик взвился, как ужаленный, и закричал:

– Я выполнял свой долг! Гражданский, понимаете? Был приказ патрулировать и ловить нарушителей – я патрулировал и ловил. А на суде ничего не придумывал, сказал то, что видел. В чем вы меня хотите обвинить?

– Да я-то тебя ни в чем не обвиняю, – товарищ Калинников грустно ухмыльнулся, – но кто-то, видать, иначе мыслит…

Тут снова заговорила Эмма Анатольевна – жестко и безапелляционно:

– Вячеслав поступил совершенно правильно. По-советски. Ему не в чем раскаиваться.

Товарищ Калинников посмотрел на нее с прищуром и проговорил все с той же ехидцей:

– Ему не в чем. А вам?

Она вспыхнула.

– Это что за намеки? Вы о чем?

– О билетике, который вам подсунули. Неспроста же, а? Дайте угадаю: завалили какого-нибудь студентика на экзамене, оставили без стипендии…

Как она разозлилась! Обожгла товарища Калинникова взором медузы Горгоны, прошипела сквозь зубы:

– Экзамен был вступительный. А насчет «завалила»… Прошу не применять ко мне этот жаргон! Так выражаются только невежды!

– А, память таки прорезалась! Ну-ка, ну-ка, давайте поподробнее!.

Эмма Анатольевна не была расположена к откровениям, но случайно проговорилась, и отвертеться от произнесенных слов уже не могла. Дулась, как большая толстая лягушка, пыхтела, но потом, под прицелами устремленных на нее глаз, не выдержала и сдалась.

– Ладно… Допустим, я помню. Если, конечно, это оно… Пришла ко мне на экзамен девица, начала что-то мычать. А я, слава богу, преподаватель со стажем, сразу вижу, готов абитуриент или нет. Не скажу, что она вообще ничего не знала, видимо, все же успела полистать учебник накануне, но этого недостаточно. Нам и так ректорат пеняет, что мы слишком миндальничаем. К нам в Сельскохозяйственный кто только не приходит! Считают, если не поступил в престижный вуз, то уж в этот-то обязательно примут.

– А разве нет? – бормотнул Славик.

Увидев, что кроме него есть еще кому исповедаться, он перестал истерить и больше не кричал, сидел на краю скамьи, сжавшись в комок, как еж, разве что иголок не хватало.

– Нет! – с жаром заверила его Эмма Анатольевна. – Мы никому ничем не обязаны. У нас солидное заведение, с регалиями, а не приют для бездарностей.

– Короче, турнули вы девчонку, – констатировал товарищ Калинников без особой деликатности.

– Не турнула, а указала ей на то, что она еще не готова к поступлению.

– И что она? Поди, рыдала?

– Нет. Гордая попалась. Забрала документы и ушла. Еще и глянула на меня презрительно, будто я какую-то подлость совершила. Паршивка эдакая… – Эмма Анатольевна неожиданно повернулась к Юлечке и гаркнула: – Что, ее тоже надо было пожалеть? У нас в инструкциях, милочка, слово «жалость» отсутствует. Его ни в одном законе нет, и в Конституции тоже.

– Да мы не про законы, – вздохнул товарищ Калинников. – Мы по-человечески.

– Тогда и вы покайтесь, человек с большим сердцем, – съязвила Эмма Анатольевна. – Или здесь только мы с Вячеславом изверги и нелюди, а вы с Юлей ангелы?

Товарищ Калинников повздыхал, налил в чашку из кастрюли уже порядком остывшую воду и под треск мерцающих лучин, косо воткнутых в раму на портрете бородатого лешего, приступил к своему повествованию:

– У меня все проще. Купил я себе машину. Восемь лет на нее в очереди стоял, шесть с половиной тыщ выложил.

– Это ж какая у вас зарплата! – подивился Славик.

– Не министерская. Когда копить начал, двести рублей получал, а когда начальником поставили, подняли до трехсот. Но даже с таким доходом надо было, почитай, два года каждую получку до копейки в кубышку откладывать. А у меня семья, всем есть-пить-одеваться надо, за квартиру платить, в отпуск ездить…

– Считайте, что мы вас пожалели. Валяйте дальше, – проговорила Эмма Анатольевна, которая с удивительной легкостью переходила от интеллигентских речевых оборотов к мужланской грубости.

– А дальше выехал я на своем жеребчике в первый раз в магазин. Поставил его возле тротуара. Отвернулся и вдруг – бац! Придурок малолетний на велике в него врезался. Зеркало снес, дверцу помял, краску содрал в пяти местах. Еще и стекло треснуло…

– А с придурком что? Живой остался? – поинтересовался Славик.

– Хоть бы царапина! Велик всмятку, а ему ни шиша… Везучий!

– И что вы с ним сделали? – спросила Юлечка.

– Хотел в милицию отволочь. Но он несовершеннолетний, лет пятнадцать ему было… Пугнул я его как следует, говорю: веди к родителям. А у него только мать, больная вся. Говорит, он за лекарствами для нее в аптеку ехал, потому и торопился так. Ну, я ж не зверь. Говорю, давайте договоримся по-хорошему. Не буду я в милицию заявлять, но вы мне ущерб возместите.

– И много вы им ущерба насчитали? – скривила губы Эмма Анатольевна.

– Сколько было, столько и насчитал. Ни полушки не прибавил. Сто восемнадцать целковых.

– А вам в голову не пришло, что для них это, может быть, целое состояние?

– И что теперь? Почему я прощать должен? Мне деньги, между прочим, не с неба падают. Я пусть и начальник, но у себя в кабинете штаны не просиживаю. Мотаюсь по объектам, слежу, чтобы всё вовремя делали и качественно. Иной раз и сам за сварочный аппарат берусь, показываю, как надо… Так что цену рублю знаю.

– И чем закончилось? Заплатили они вам?

– А куда б они делись! Заплатили. Плакались, что в долги пришлось залезть, последнее продать, но мне какая печаль? Они мне не родня, не друзья… А за свои ошибки каждый должен сам расплачиваться. Разве не так?

Помолчали. Если кто и не был согласен с товарищем Калинниковым, то не нашел нужных доводов, чтобы опровергнуть его суждения.

Эмма Анатольевна вперила взгляд в Юлечку.

– Остались только вы. Говорите. Не факт, что мы все доживём до завтра, так что у нас сегодня вечер признаний.

Юлечка не противилась. Во-первых, бестактно было отмалчиваться, когда все вокруг без утайки поделились своими историями. А во-вторых, что ей было скрывать?

Она честно рассказала о поведении Весты-Ванды, о ее нерадивости, о комсомольском собрании и общественном вердикте.

– Получается, и ты вся такая невиноватая? – произнес со смешком товарищ Калинников.

Юлечка не удостоила его ответом. Кто бы говорил! Если и у нее, и у Славика, и у Эммы Анатольевны имелись моральные оправдания, то он повел себя как натуральный жмот. Семь шкур содрал за свой поцарапанный драндулет…

– Я одного не понимаю, – заговорил Славик, когда откровения подошли к концу. – У каждого из нас были конфликты с разными людьми. Почему же нас собрали вместе?

– Погодите, – остановила его Эмма Анатольевна и обратилась к Юлечке: – Вы сказали, у этой вашей Ванды внешность была нерусская?

– Да. Что-то восточное, ближе к арабскому.

– Девица, которая сдавала мне экзамен, тоже была откуда-то из тех краев. Кожа смуглая, волосы черные… очень характерное лицо, такое сложно забыть.

– Может, это и была Ванда… или Веста? Ее исключили из университета, и она подалась к вам.

– Нет. По времени не совпадает. Но они могли быть родственницами.

– Но тогда мозаика складывается! – воскликнул Славик. – Парня, которого я поймал в Девяткино, звали Рашидом. У него и кличка была Падишах.

Товарищ Калинников кивнул.

– Мой тоже был нерусских кровей. Это одна семейка, тут и к бабке не ходи.

– Чему же мы удивляемся? Мы разрушили жизнь четырех человек, которых некому было поддержать. И то, что с нами сейчас происходит, – это возмездие.

Эмма Анатольевна недобро покосилась на Славика.

– Экий пафос! «Разрушили… возмездие…» Неуместные слова, юноша. Начнем с того, что ничего мы не разрушали. И карать нас не за что, мы не уголовники какие-нибудь.

Пристыженный Славик умолк. После этого беседа сама собой угасла, и все тихо разошлись по комнатам.

Укладываясь спать, Юлечка думала над высказыванием Эммы Анатольевны. Старушка права: они не уголовники, действовали в рамках закона, справедливо. Но почему же после всего, услышанного сегодня, Юлечке стыдно и не хочется больше видеть этих людей, ставших вместе с нею пленниками треклятого коттеджа…

Следующим утром, бледные, осунувшиеся и вконец обессиленные, они, по обыкновению, собрались в столовой. Товарищ Калинников выложил на стол полтора пряника и жестянку с дюжиной леденцов.

– Это все, что есть, – подытожил он. – Дробить не вижу резона. Доедаем.

– А что потом? – апатично спросила Юлечка.

Ей никто не ответил.

Днем Славик и товарищ Калинников вытащили в коридор единственную уцелевшую тумбочку и принялись курочить ее, чтобы бросить в печь и поддержать в доме приемлемую температуру. Задняя стенка тумбочки оказалась с секретом, из нее выпала сложенная вчетверо газета «Выборгский коммунист» за 18 апреля 1978 года. На четвертой полосе была отчеркнута красным карандашом малюсенькая заметка в рубрике «Происшествия». Там говорилось, что в одной из квартир в доме на улице Гагарина отравилась газом семья Рагимовых – мать и четверо детей в возрасте от шестнадцати до двадцати одного года. Спасти никого не удалось. Предварительный вывод – коллективное самоубийство. Среди отравившихся был и только что освобожденный из колонии Тимур Рагимов, ранее осужденный за спекуляцию дефицитными товарами, а также две его сестры и младший брат. Обстоятельства происшествия выясняются, идет следствие.

Заметку вслух прочел Славик, после чего газетный номер пошел по рукам. Все для верности пробежали глазами текст, теперь уже беззвучно, каждый про себя. Последней перечла его Юлечка и, мышкой проскользнув к печке, сунула газету в огонь. Облегчения это не принесло.

За неделю до Нового года в милицию города Подпорожье поступил анонимный звонок. Некто мужским голосом сообщил, что на территории района, в безлюдной местности, погибают четыре человека. По нелепому стечению обстоятельств они оказались в неотапливаемом коттедже, без съестных припасов, на значительном расстоянии от населенных пунктов и не могут выбраться. Проговорив все это, аноним повесил трубку. Дежурный сначала не придал звонку значения, решил, что кто-то уже перебрал, отмечая грядущие праздники, и куражится над правоохранительными органами. Однако, поразмыслив, он все же доложил о поступившем сигнале по инстанциям, и вышестоящее руководство перестраховалось – отправило по указанному адресу наряд.

Милиционеры с великими трудностями по глубокому снегу добрались до коттеджа и обнаружили там двух мужчин и двух женщин с признаками истощения и переохлаждения. Двое из них были уже без сознания, а те, что помоложе, пребывали в состоянии крайней угнетенности и даже не обрадовались, когда явились спасители. Всех вызволенных из снежного плена доставили в стационар Подпорожья, где они около двух недель приходили в себя.