* * *

В память о моих родителях

В память о моем кузене Бернаре

Посвящается моему мужу и детям

Моей семье

Родственникам моего мужа

Бобби, нашим друзьям и их детям, которые помогали нам и до сих пор нас поддерживают

Нашим адвокатам

Взгляни на свой вклад в беспорядок, на который жалуешься.

Зигмунд Фрейд

Введение

Сегодня днем в тишине кухни, опустевшей после полуденного звона, я приняла это решение. Мне очевидно, как я к этому пришла, как наконец все осознала. И все же поворотным моментом стал разговор, состоявшийся накануне вечером с Бобби, или Робером Пюже де Сен-Виктором, моим боссом. Что же дальше? Предстояло после стольких лет проявлять инициативу такого масштаба, да еще и действовать в одиночку!

Шарль-Анри встречает меня у дверей. Каждый день он сопровождает меня сюда и забирает вечером. На это есть причины. Привязанность – одна из них, но она не все объясняет… Мы возвращаемся домой. На торговых улицах Оксфорда загораются вывески пабов, шумными стайками проносятся на велосипедах студенты. Какое-то время мы шагаем вдоль старых фахверковых домов, затем пересекаем квартал, где здания с обветшалыми неровными стенами окрашены в розовый и бледно-зеленый цвета. Они уступают место элегантным коттеджам с их крохотными садиками и окнами, выходящими на идеально ухоженные лужайки. Так много картинок из реальной жизни.

Мы идем медленно, потому что я сильно хромаю – у меня болит нога. Прохожие не замечают пару, молча и отрешенно бредущую мимо них. Они не смотрят в нашу сторону, мы зомби. Каждый день уходит около часа, чтобы добраться пешком до работы, и столько же на обратный путь. У нас нет денег на автобус и тем более на машину. Наша зарплата урезана на девяносто процентов.

Коттеджи сменяются небольшими кирпичными зданиями, зелени почти нет. Ранняя английская весна не так уж нежна. Вечер, резкие порывы ветра хлещут нас по лицу, пока мы не достигаем Коули-роуд – обшарпанного бетонного дома. Остается преодолеть шестьдесят ступеней черной лестницы. Затем я брошусь на тахту и закрою глаза. Усталость окончательно одолеет меня, я смертельно захочу спать. Шарль-Анри предложит что-нибудь перекусить и разогреет банку супа.

Но сегодня, как бы измучена я ни была, волнение и нетерпение пульсируют во всем моем теле. Пока я этого не осознаю, но по венам снова течет жизнь. Я не могу ничего рассказать Шарлю-Анри, он ни о чем не должен догадаться. Мы укладываемся спать рано, он сразу засыпает, а я еще долго лежу неподвижно в темноте, ожидая наступления следующего дня. На мгновение встаю и запихиваю в сумку необходимые документы – все, что удалось сохранить. Доказательства. Следы. Моя история. Затем снова ложусь, дрожа от мысли, что Шарль-Анри меня видел или слышал. Но нет, он спит.

Но сегодня, как бы измучена я ни была, волнение и нетерпение пульсируют во всем моем теле. Пока я этого не осознаю, но по венам снова течет жизнь. Я не могу ничего рассказать Шарлю-Анри, он ни о чем не должен догадаться.

В шесть утра я поднимаюсь, принимаю душ и поспешно одеваюсь. Ничто не должно измениться ни в моем поведении, ни в моем наряде: я натягиваю старую блузку, джинсовую юбку, свитер, вытертый на локтях, и туфли на плоской подошве, требующей замены. В любом случае это весь мой гардероб. Мы с Шарлем-Анри снова отправляемся в дорогу, повторяем вчерашний путь в обратном направлении. Он провожает меня до кухни Бобби, а сам принимается за свои обязанности садовника.

Вот бы вести себя так, будто ничего не произошло. Заняться бы, как обычно, чисткой и нарезкой органических овощей. Однако об этом больше не может идти и речи. Бобби выдает наличными мою месячную зарплату. У дверей ждет машина с водителем. Бобби обнимает меня и желает удачи. Хлопает дверца. Всю дорогу до вокзала Сент-Панкрас я не могу произнести ни слова из-за тревоги. Водитель паркуется, и мы вместе с ним направляемся к набережной.

В нос ударяет вонь бензина, отбросов и пластика, я утопаю в ярком свете, падающем из окна вестибюля. Запах и свет вновь обретенной свободы. Толпа меня подавляет. Кружится голова, кровь стучит в ушах, сердце колотится так, что перехватывает дыхание. Но я иду – к поезду, где меня ждут двоюродная сестра и лучшая подруга. Я возвращаюсь к своей личности, к собственной жизни. Я готова к борьбе. Меня зовут Кристина де Ведрин.

Часть первая
Паук плетет свою паутину

1

Гислен: «Я знаю человека, который, возможно, нам поможет!»

– Ну конечно! Так и думала, что он притащит ее с собой.

Я иду по лужайке, и фраза ударяет меня, словно пощечина. Шарль-Анри, мой муж, стоит немного поодаль, возле машины, которую он только что запер. Через приоткрытую стеклянную дверь гостиной видна фигура Гислен, сестры мужа. Застыв со скрещенными на груди руками, она наблюдает за нами, не подозревая, что я ее вижу и слышу. Понадобилась секунда, чтобы вспомнить о ее неприязни, которая со временем, кажется, только усилилась. Последние несколько лет Гислен демонстрирует мне свою антипатию, но я с детства научилась сдерживать обиду и гнев. Вхожу с улыбкой, будто ничего не случилось. Сидя на диване, нас ждут моя свекровь и Филипп, старший брат Шарля-Анри.

Гислен обустроила Борденев – старый фермерский дом в Ло-и-Гаронне, в трехстах метрах от нашего семейного поместья Мартель и недалеко от Монфланкена. Все было сделано со вкусом, включая просторную гостиную – помещение с мезонином, куда выходили двери других комнат. Мартель достался Шарлю-Анри, младшему в семье, согласно воле его отца, умершего в 1995 году. На территории площадью в полсотни гектаров расположились сельскохозяйственные угодья и лес. Мой свекор, будучи прагматичным человеком, позаботился о том, чтобы поместье осталось в семье. Завещая Мартель Шарлю-Анри, он знал, что у младшего сына есть средства на его содержание. Из этого не следует, что мой муж назначался вождем племени Ведрин. Семейство живет в режиме матриархата: правящей силой является бабушка – ей девяносто девять лет, и она неизменно прислушивается к Гислен, своему «министру». Филипп, старший сын, и Шарль-Анри, самый младший, обожают мать, относятся к ней с бесконечным уважением и рады признавать ее главенство. Что же касается меня, чужеродного элемента, то вот уже двадцать пять лет, с самого дня нашей свадьбы, я изо всех сил стараюсь быть принятой… к сожалению, это стало еще менее достижимым после смерти свекра, а затем, в 1997 году, и Анны, старшей дочери в семье.

В конце лета 2000 года нас собирают на семейный совет. Дело сложное: около пятнадцати лет назад свекровь и ее сестры продали Лаказ – семейный дом, находящийся в этом районе. Однако покупатель, судя по всему, обнаружил скрытые дефекты конструкции, в том числе проблемы с водоснабжением, и подает в суд. Гислен говорит много и громко. У нее полномочия директора школы – вот самая точная ее характеристика. Четыре года назад Дама Сухарь (так Гислен прозвали коллеги в парижской школе секретарей, расположенной на рю де Лилль, в престижном Седьмом округе) столкнулась с непростым вызовом. В той же школе училась дочь моей золовки Гийеметта – без пяти минут обладательница диплома секретаря высшей квалификации. Родители студентов решили провести реорганизацию. В результате Гислен назначили директором. Возможно, она и не обладала достаточной квалификацией, но ей удавалось блестяще справляться со своими обязанностями. Гислен – парадоксальный персонаж. У нее репутация сильной личности. За ужином она с радостью берет на себя инициативу в разговоре и больше не выпускает ее из рук. Эта женщина лезет во все дела домочадцев и командует ими. Впоследствии Жан, ее муж, скажет: «Гислен – прирожденный лидер, что всегда давало ей ощущение превосходства над родителями и братьями… Думаю, эта ее самонадеянность и позволила Тилли проникнуть в нашу семью… Заполучить Гислен означало для Тилли возможность опутать остальных». И все же! Несмотря на энергичность и готовность свернуть горы, Гислен часто чувствует себя жертвой. Нашей обеспеченной жизни в Бордо она противопоставляет свое непростое существование: непосильная работа, двое детей, муж, которого она называет безработным, что не вполне соответствует действительности. Неприятности никогда не случаются по ее вине. Всегда находится кто-то, кого можно обвинить. Этой лазейкой Тилли и воспользуется с самого начала.

У сестры моего мужа всему есть оправдание. Сначала Гислен потеряла жениха. Затем вышла замуж, но развелась и впала в депрессию. Оправившись, она снова вступила в брак, однако впоследствии ее дети скажут в суде: «Родители переживают непростой период». Это объясняет отсутствие ее супруга на том заседании. Накопившиеся разочарования сделали Гислен унылой. И возможно, успех ее младшего брата Шарля-Анри, а также вид нашей дружной пары усугубляет ее чувство неудовлетворенности. Добавим к этому неприятие самой мысли о том, что я когда-нибудь стану хозяйкой Мартеля.

Мартель – дворянская усадьба XVIII века, отреставрированная прадедом мужа в стиле Виолле-ле-Дюка. Все эти башенки и шпили не особенно в моем вкусе, но мне здесь комфортно. Поместье расположено недалеко от Монфланкена, к северу от Ло-и-Гаронны, менее чем в двух часах езды от Бордо. Оно представляет собой бастиду^[5], каких много на юго-западе. В поселке, раскинувшемся на холмах, проживает около двух тысяч человек. Когда-то здесь были укрепления, и в Нантском эдикте это место упоминается как безопасное для протестантов. Надо сказать, что мы живем в самом сердце реформатской Франции. С отменой Нантского эдикта Мартель утратил крепостные стены, но сохранил прямые улочки, ведущие к центральной площади, окруженной аркадами и большими белокаменными домами. Из дома Черного Принца открывается прекрасный панорамный вид – холмы и равнины уходят за горизонт. Эти края называют Французской Тосканой. Готова согласиться. Я люблю их и особенно Мартель с его полями, рощами и лужайками, которые окружают дом и спускаются к пруду.

Пока мой муж и его брат снова пересказывают историю продажи поместья, я вспоминаю недавнее лето, проведенное в Мартеле. Месяц семейных каникул много значит для меня: я мечтаю, чтобы мои дети познакомились со своими двоюродными братьями и сестрами, которые живут иначе, чем мы в Бордо, и наладили связь друг с другом. Мне бы хотелось, чтобы они были близки с единственной оставшейся у них бабушкой, чтобы у них появились общие воспоминания. Долгое время, пока дети не стали подростками, Мартель был домом счастья. Мы собирались все вместе, по любому поводу устраивали праздники. Бесконечные танцы, беготня, детский смех, велосипеды, купание, пикники и прогулки с друзьями. Лето детства – воспоминания, которые хранишь всю жизнь. Милая пастораль.

С другой стороны, несмотря на хорошие отношения с бабушкой, с тех пор как Шарль-Анри унаследовал Мартель и стал его хозяином, для меня начался сложный период. Не проходило дня, чтобы я не выслушивала скептических замечаний по поводу сделанных мной улучшений, недостаточно хорошего вкуса и плохой организации питания… Что тут скажешь. Семейная критика – вещь достаточно распространенная. Со временем Гислен становилась все жестче. Она жаловалась на гнетущую атмосферу в школе: у нее за спиной шепчутся, плетут интриги. Все происходящее воспринималось ей как постоянная угроза. Даже на их сына Франсуа напали в метро. Гислен бросалась на всех, кроме своей матери.