Когда мы приехали в город, Брайан припарковался в дальнем конце стоянки для покупателей торгового центра, как делал всегда. Он выпрыгнул из кабины и подошел к кузову, приказав нам сидеть молча, не издавая ни единого звука. Потом они с мамой ушли в магазин. Обычно они возвращались через несколько часов с продуктами, инструментами или одеждой. Иногда мы с сестрой брали с собой пару старых кукол, чтобы поиграть, но вообще игрушек у нас было мало, потому что они издавали шум, и кто-то мог нас услышать. Иногда мама и Брайан выходили из магазина и отводили нас в туалет. До сих пор помню, как приятно было выбраться из кузова и подвигаться, глядя на других людей и дыша свежим воздухом.

Однако оставаться в грузовике было лучше, чем тогда, когда нам приходилось идти с ними. В тех редких случаях, когда это было необходимо, Брайан заставлял нас нести в руках ремень, чтобы другие люди видели, какие мы непослушные дети.

В грузовике я вставала на колени и смотрела наружу сквозь щели в брезенте. Я видела детей, проходивших мимо вместе с родителями, – маленьких девочек в красивых платьицах, – матерей, которые смеялись и обнимали их. На краткий миг мне представлялось, что я – одна из этих детей. Но это была иллюзия: я была всего лишь маленькой замарашкой с ярко-зелеными глазами и грязными светлыми волосами, украдкой смотревшей на мир из кузова грузовика-пикапа. Люди проходили мимо в считаных футах от нас с Самантой, но не догадывались, что мы рядом. Мы были двумя девочками, которых не существовало, – двумя печальными, полными страха маленькими девочками в абсолютной власти у двух безжалостных взрослых.

То лето постепенно угасло и перешло в зиму. Мои ребра так и зажили неправильно. Было такое ощущение, будто они срослись вместе и превратились в узел, и по сей день после бега я все еще ощущаю боль в этом узле. Время шло, и Брайан с мамой становились все более раздражительными. Это был 1988 год, и золотодобывающей промышленности внезапно стали ставить палки в колеса активисты, устраивающие акции протеста возле шахт и в окружавших их городках. Эти люди были против использования динамита, потому что взрывы разрушали естественную среду обитания животных. Из-за этого Брайану становилось все труднее и труднее получать от штата разрешения на разработку шахты. Его раздражение с лихвой выплескивалось на нас с сестрой. Иногда мы надолго оставались в трейлере одни, и мне приходилось добывать для нас съестное, копаясь в припасах, хранившихся в шкафчике.

Следующей весной Брайан не сумел получить разрешение на разработку и лишился шахты. Вскоре после этого мы собрали все свои вещи, и Брайан поджег инструменты и ствол шахты, чтобы создать проблемы человеку, перекупившему ее. Брайан сказал, что мы переезжаем в штат Вашингтон к его отцу, владевшему небольшой мастерской. Мы с Самантой преисполнились радостного волнения. Нам казалось, что мы начинаем новую и, возможно, лучшую жизнь. Мы больше не будем жить в изоляции. Брайан купил новый трейлер, побольше, и мы погрузили в него свой скарб.

Перед самым отъездом обнаружилось, что в трейлер проник взломщик. Брайан рассвирепел, выхватил ружье, которое всегда возил с собой в грузовике, и ринулся в густой мансанитовый кустарник. Вернулся он оттуда с мальчишкой-подростком, приставив ствол к его голове. Брайан кричал, требуя, чтобы тот рассказал, где наши вещи, иначе, как он говорил, парню не жить. Помню, как стояла перед ними – застывшая, неспособная двинуться с места – и думала, что если Брайан сейчас выстрелит и промахнется, то я окажусь прямо на линии огня. Мальчишка завопил:

– Не стреляйте! Не стреляйте! Ваши вещи вон там, в кустах!

Брайан расхохотался и сказал:

– Мне следовало бы все равно тебя пристрелить!

Но вот он наконец отпустил мальчишку и шутки ради погнался за ним, паля из ружья в воздух. Никогда не забуду тот день. Он навсегда запечатлелся в моем сознании. Мне было страшно – Брайан казался таким хладнокровным и опасным!

Через пару часов мы двинулись в путь и выехали на шоссе в направлении Вашингтона. В дороге настроение у Брайана, похоже, улучшилось, и он стал рассказывать нам истории о своем детстве в «вечнозеленом штате». До Сиэтла мы добрались за три дня. Иногда нам с Самантой разрешали посидеть в кабине, а не в крытом брезентом кузове. Я выставляла голову в окошко и чувствовала, как ветер треплет мои волосы, и вдыхала непривычный запах океана. Мы с сестрой, блестя глазами, указывали друг другу на волнующие новые виды, но старались не издавать ни звука.

Поскольку днем мы были в пути, а по ночам останавливались, стало казаться, что дела пошли на лад. Мама с Брайаном были заняты, и у них не так часто возникало желание нас поколотить. Все эти несколько дней я говорила себе, что, может быть, все уже не так плохо, а будет еще лучше. Мне и в голову не приходило, что надо мной нависла темная туча, масштабы которой я, будучи ребенком, не могла даже вообразить. Это была черная и зловещая туча, которая грозила поглотить меня бесследно.

Поглощенные тенью

Самая ужасная нищета – это одиночество и ощущение, что тебя никто не любит.

Мать Тереза

Солнечным июньским днем мы прибыли в Вашингтон. Мне было шесть с половиной лет, а моей сестре в августе должно было исполниться пять. Наше путешествие завершилось у слесарной мастерской, принадлежавшей отцу Брайана, в маленьком городке неподалеку от Сиэтла. Это было небольшое предприятие, занимавшееся в том числе ремонтом велосипедов, в котором Брайан работал вместе с отцом, когда был подростком. После того как Брайан уехал, его отец по большей части занимался слесарными работами, а потом отошел от дел. Когда мы приехали, нижняя часть здания сдавалась в аренду мелким предпринимателям, а верхний этаж служил квартирой, где жил дедушка.

Пока мы парковались на подъездной дорожке позади мастерской, я с любопытством разглядывала дедушку, который вышел нас встречать. Это был добрый пожилой джентльмен, и при встрече это меня удивило. Я ожидала увидеть состарившуюся копию Брайана, но дедушка оказался полной его противоположностью. Брайан был толстым, громогласным и по большей части злобным, а дедушка – поджарым и спокойным. Он крепко обнял сначала меня, потом Саманту. Мы с сестрой мгновенно прониклись симпатией к этому семидесятисемилетнему мужчине, ухватились за его руки и вместе с ним поднялись на второй этаж.

Квартира на втором этаже оказалась весьма просторной, в нее входили две спальни, гостиная, кухня и большая ванная комната. Мы заселились в спальни, а дедушка сказал, что будет спать на раскладной кровати в гостиной.

Вечером зашла в гости старшая сестра Брайана. Кажется, она сердилась на брата за то, что он почти десять лет носа домой не показывал. Она была одета в деловой костюм, волосы коротко подстрижены и уложены в стильную прическу. Вид у нее был уверенный, и я интуитивно почувствовала, что Брайан ее терпеть не может.

Тетушке Лоре принадлежал небольшой успешный бизнес всего в нескольких кварталах от нашего нового дома, и когда я спросила ее, сможет ли она проведывать нас каждый день, она рассмеялась и сказала, что постарается. Я была в таком восторге, что радостно захлопала в ладоши, но когда обернулась, увидела, что мать прожигает меня злым взглядом. После того как тетушка Лора ушла, мама с Брайаном загнали меня в нашу новую комнату и принялись пощечинами теснить в угол.

– Больше никогда не смей говорить не в свою очередь! – гремел Брайан. – И вообще больше с ней никогда не разговаривай! Она пришла только для того, чтобы разнюхать, какие гадости можно узнать обо мне через вас, девчонок!

У меня упало сердце: возможно, никакой новой жизни не будет, возможно, продолжится все та же игра, только с несколькими новыми, ничего не подозревающими игроками. Мама с Брайаном привели в комнату мою сестру, усадили нас обеих на кровать и принялись излагать новые правила. Мы не должны издавать никаких звуков, когда они нас наказывают. Мы не должны никому рассказывать, что они нас наказывают. Если нас поймают на том, что мы дуемся или жалуемся по какому бы то ни было поводу, нас снова накажут. Еще мы не должны были беспокоить дедушку и куда-либо с ним ходить.

Вот так началась наша новая жизнь. Брайан вступил в профсоюз и стал работать в строительстве; мама сидела с нами и занималась домашним хозяйством. Иногда после того, как были переделаны все дела, мы ходили гулять в парк, расположенный всего в паре кварталов от дома. Мы с Самантой любили такие вылазки, но не умели общаться с другими детьми и обычно просто играли друг с другом. В парке мы проводили около получаса, после чего возвращались в квартиру над мастерской. Стоило мне завидеть впереди дом, как меня охватывал страх. Я как будто возвращалась в тюрьму, и сердце у меня всегда трепетало, стоило переступить порог. Во второй половине дня нам разрешали выйти на улицу и поиграть в переулке за мастерской. Мы обожали играть в этом переулке; это была для нас замечательная отдушина. Когда вечером возвращался с работы Брайан, всё становилось еще хуже. Он всегда находил повод поколотить нас и всегда делал это в полную силу.

Они или безжалостно лупили нас, или заставляли часами стоять в углу, но, как правило, делали это в спальне, чтобы никто не увидел. Поскольку нам не разрешалось плакать, когда нас пороли ремнем или били палкой, дедушка обычно не догадывался о происходящем, но иногда мы не могли сдержаться и все равно вскрикивали. Дедушка делал вид, что не замечает наших заплаканных лиц, но иногда я мельком видела встревоженное выражение на его лице.

Тем летом я научилась читать. Некоторые люди интересовались, почему я еще не хожу в школу, ведь мне почти семь лет, поэтому мама делала вид, что я получаю домашнее образование. Никакой системы в моих уроках не было, и я очень мало что из них понимала, но чтение давалось мне легко, и вскоре я уже брала книжки у дедушки и забывалась в них, с головой уходя в сюжеты романов-вестернов и исторических повествований.

Пропуская длинные слова, я воображала себя героиней книги, и мне удавалось ненадолго забыть, что меня держат в заключении два человека, чьим единственным удовольствием в жизни, казалось, была возможность причинять боль другим. Меня держали заложницей на глазах у людей, которые могли бы спасти меня, если бы знали об этом. Мы с сестрой были пленницами на виду у всех, мечтавшими о спасителе, который так и не появился.

Ближе к концу лета Брайан стал вести себя еще страннее, чем обычно: он заказал целую кипу книг о людях, которые называли себя амишами.

Однажды утром во время завтрака Брайан объявил, что мы станем богобоязненными людьми и будем строго следовать Библии во всей ее полноте. Он велел маме записать нас с Самантой на местные курсы вязания крючком, чтобы мы могли научиться полезному делу, которое будет нас занимать, как и положено послушным девочкам-амишам, которыми нам теперь вменялось быть. Эту науку мы освоили всего за несколько дней.

После того как мы научились вязать, мать повела нас в местный благотворительный магазин и купила нам целый ворох платьев. Мы не привыкли к платьям – да и к красивой одежде вообще. Много ли надо для радости маленьким девочкам? Вот и мы весело кружились в своих новых платьях с пышными юбками в пол. Через пару дней Брайан пришел домой с простыми белыми муслиновыми салфетками, какие используют для сервировки стола. Мама повязала по одной салфетке на голову каждой из нас и сама надела такую же. Брайан отступил на шаг, чтобы полюбоваться нами, и улыбнулся.

– Пока еще не амиши, – сказал он, – но уже очень похоже.

С того дня он взял в привычку каждое утро читать нам Библию, прежде чем уехать на работу. Тетушку Лору, кажется, шокировала наша новая манера одеваться, и она не раз спорила из-за нее со своим братом. Он заявил ей, что она принадлежит к миру порока, частью которого он более не является. Было совершенно ясно, что ему доставляет удовольствие роль самого религиозного и благочестивого члена своей семьи.