Теперь у Брайана и матери появился новый способ заставлять нас слушаться любого своего требования. Мы и раньше были не такими, как люди вокруг нас. А одежда, которую мы теперь носили, еще больше изолировала нас с Самантой от других. Снова и снова повторялся запрет разговаривать с кем бы то ни было, кроме мамы и Брайана, а когда мы хотели поговорить с ними, должны были поднимать руку. Мы почти не раскрывали рта! Мы были похожи на призраков, которых люди едва замечали.

Следующие четыре года мы приезжали на лето в Вашингтон, а зимой возвращались в Аризону. В Аризоне мы жили в трейлерных парках, а когда наступала весна, сворачивались и ехали в Вашингтон, где останавливались то в трейлерных парках, то на морском берегу, то на стоянках дальнобойщиков. Летом Брайан работал на стройках, а зимой вел разработки нескольких маленьких шахт, которыми владел в Северной Аризоне. Мама продолжала получать денежные чеки от правительства, один на себя, а другой на нас с Самантой. Поскольку они с Брайаном не были женаты и она не работала, ей полагались почти все возможные пособия.

Мы с сестрой в основном проводили время в трейлере, занимаясь вязанием и уборкой. Иногда нам разрешали поиграть снаружи или почитать книги. Мы были очень одинокими девочками. Хоть мы и привыкли к такой жизни, все равно не понимали, почему надо быть настолько нелюдимыми.

Той осенью, когда мне исполнилось семь лет, мама, наконец, начала опасаться, что власти штата обратят внимание на то, что я не получаю образования, и записала меня в школу. Я не привыкла к обществу других детей, поэтому в школе обычно большую часть дня сидела за партой. Я читала лучше, чем другие первоклассники, но серьезно отставала по всем остальным навыкам. Хотя в школу мама отправляла меня в нормальной одежде, должно быть, я казалась окружающим странным ребенком. Прошло не так уж много времени, и учителя потребовали встречи с мамой и Брайаном, чтобы поговорить о моем поведении. Похоже, они не понимали, почему на переменках я не бегу играть, как другие дети, и совсем не интересуюсь раскрасками. Я явно боялась всего и всех, шарахалась от учительницы, когда та делала попытку меня приобнять. Нет нужды говорить, что все эти вопросы заставили Брайана нервничать, в результате через пару недель школа для меня закончилась.

После этого мама продолжала держать учебники для домашнего обучения в кухонном шкафчике – на случай, если кто-то из правительственных чиновников вздумает спросить, получаем ли мы с Самантой образование. Раза два в неделю она выдавала их нам, и мы читали инструкции, пытаясь сообразить, как выполнять задания. Чаще всего ответы, которые мы давали, оказывались неправильными. Сколько мне помнится, я хотела учиться, но заниматься самообразованием было так трудно! Я мечтала, когда вырасту, стать великим и знаменитым врачом, как те миссионеры в Африке, о которых я читала в журнале «Нэшнл Джиогрэфик», спасти мир и найти лекарство от СПИДа. Но осуществление этой мечты казалось маловероятным, учитывая бессистемный характер моего обучения.

Даже когда мы с Самантой подросли, на нас продолжало распространяться правило «никаких разговоров». Но, хотя оно действовало много лет, мы иногда забывали поднять руку, чтобы попросить разрешения заговорить, а порой нас ловили на разговорах друг с другом и жестоко наказывали за это.

Когда Брайан и мама оставляли нас одних в трейлере, Брайан ставил рядом с нами включенный на запись магнитофон и говорил – нажимая кнопку, – что, если мы хотя бы шевельнемся, он узнает об этом, и тогда нам несдобровать. В результате мы с Самантой изобрели другие способы общаться друг с другом; у нас был собственный язык знаков, мы шмыгали носом и щелкали зубами. Одно шмыганье означало, что Брайан рядом; два – что они оба идут сюда, а три быстро следующих друг за другом – что они в плохом настроении, так что надо быть особенно осторожными.

Это было безрадостное существование, и его еще больше омрачало сексуальное насилие, от которого я страдала. Большую часть дней, когда Брайан возвращался домой с работы, я должна была сперва вычистить его обувь, а потом массировать ему ступни или делать массаж тела. Мои маленькие руки дрожали от непомерных усилий и страха. Я ненавидела прикасаться к нему и, когда делала массаж, старалась уворачиваться от его загребущих рук. Большую часть времени я пребывала в оцепенении и даже не плакала; оцепенение было для меня единственным способом выживания.

Тем летом, когда мне исполнилось девять, мы официально начали носить настоящую одежду амишей. Из переписки с несколькими общинами Брайан выяснил, что, поскольку они с мамой разведены, им никогда не будет дано разрешение вступить ни в одну общину амишей в качестве полноценных членов. Однако амиши благосклонно относились к общению с людьми, которые желали перейти на простой образ жизни, и Брайану сообщили, что он может получить указания у одного епископа из Пенсильвании. Епископ написал Брайану, что не станет наставлять его, пока мы не начнем полностью следовать дресс-коду амишей. Он прислал название одного швейного предприятия амишей, которое шило вещи для «простых людей». Брайан с удовольствием заказал там платья, чепцы, передники, рубахи и широкие свободные брюки.

Когда прибыли заказанные вещи, мы с сестрой поначалу возмущенно уставились на простые синие платья и неудобные с виду передники и чепцы, но вскоре привыкли к этой повседневной форме одежды. Брайан постоянно твердил нам, что любые узоры на одежде – проявление порока и гордыни. Мама снова начала брать уроки шитья и училась шить платья и другие вещи. Медленно, но верно они с Брайаном выстраивали непроходимый барьер между нами и людьми со стороны, барьер, который мало кто отважился бы преодолеть, чтобы спасти меня и Саманту. Уверена, были люди, которые догадывались, насколько дурно с нами обращаются, но все отворачивались, предпочитая смотреть в другую сторону, прикрываясь свободой вероисповедания.

Я научилась печь хлеб, готовить и убирать кухню. Сестра помогала мне, в то время как мать играла роль нашей надзирательницы, перетягивая нас ремнем всякий раз, когда мы что-то роняли или допускали какую-нибудь ошибку. Нередко мать была еще хуже Брайана. Она злобно хохотала, охаживая ремнем наши щуплые тела. Увы, мать обнимала нас или демонстрировала любые признаки привязанности только тогда, когда на нас смотрели другие люди.

Той осенью, когда мы жили в Прескотте, штат Аризона, мы впервые увидели людей, одетых так же, как мы. Помню, как я удивилась, потому что подобное зрелище было редкостью. Брайан тут же подошел к главе семьи, который, как мне показалось, с таким же удивлением разглядывал нас, как и мы его. Эта семья состояла из отца, которого звали Гэри, матери и двух их дочерей, девушек лет двадцати. Брайан узнал, что они, как и мы, совсем недавно уверовали в «простой» образ жизни. Женщины семейства пообещали научить нашу маму шить простую одежду и пригласили нас тем же вечером к себе на ужин. Возле их дома мы увидели припаркованный во дворе списанный школьный автобус, битком набитый всевозможными продуктами и одеждой. Когда Брайан спросил, для чего им такие запасы, Гэри объяснил, что они в бегах, потому что за ними охотится правительство. Он не стал скрывать этого от Брайана, поскольку уже знал, что Брайан тоже не жалует правительство.

Их дочери мне понравились. Они были очень добры к нам с Самантой. Особенно меня радовал тот факт, что мама ни разу не ударила меня, пока мы были в их доме. Приходя туда, я всегда начинала сонно зевать, потому что с меня спадало напряжение. Девушки учили нас с мамой шить, и вскоре мы уже изготавливали для себя собственную «простую» одежду.

Всего через пару недель после знакомства между взрослыми начал назревать раздор. И Брайан, и Гэри хотели взять на себя роль духовного лидера нашей маленькой общины. Гэри считал, что Брайан должен выплачивать ему десятую часть своих доходов. Еще он полагал, что привлечением в общину новых членов тоже должен заниматься Брайан. А Брайан сам претендовал на роль предводителя, аргументируя это тем, что он старше. Поскольку мужчины не смогли прийти к согласию, наши пути с этой семьей разошлись.

За день до того, как случилось окончательно расставание с новыми знакомыми, мы с мамой зашли в одну из их спален за тканью. Войдя туда, мы заметили, что дверца одного шкафа приоткрыта. Я увидела, что из-под дверцы торчат какие-то волосы, мне стало любопытно, и я потянула за них. Каково же было мое удивление, когда в руках у меня оказался светлый парик! Я с любопытством разглядывала его, а мама тем временем откатила в сторону массивную дверь-купе. У меня даже рот открылся от изумления – перед нами оказался целый склад огнестрельного оружия. На дне шкафа стояло несколько коробок, в которые были свалены разноцветные парики, грим и одежда разных стилей. Мама торопливо закрыла шкаф и подошла к Брайану со словами, что у нее болит голова, и она хочет домой. На следующий день Брайан приступил к Гэри с расспросами, они повздорили и ругались до тех пор, пока мы не ушли. Когда на следующий день мы проезжали мимо дома этого семейства, их уже и след простыл вместе с набитым вещами автобусом. В последующие годы я не раз задавалась вопросом, кто были эти люди, но, полагаю, уже никогда этого не узнаю.

Зимой того года, когда мне исполнилось десять лет, мы купили дом на колесах, и Брайан окончательно ушел из бизнеса золотодобычи. Ему больше не удавалось получать разрешения на работу в шахтах, и к тому же в Аризоне слишком многие протестовали против разработки недр, так что продолжать было бессмысленно. На те небольшие деньги, что удалось выручить за продажу шахты крупной корпорации, он закупил плотницкие инструменты и новые швейные машины. Тем же летом мы, кочуя по местным трейлерным паркам, открыли швейную мастерскую и начали изготовлять вещи на продажу. Мама торговала амишевскими куклами^[4], а мы с Самантой часами сидели в нашем доме на колесах, набивая части кукол кедровыми опилками. Иногда мы работали по восемь-десять часов подряд, набивая и сшивая эти тряпичные игрушки.

Мама некоторое время шила вместе с нами одежду для кукол, а потом усаживалась снаружи торговать ими в любом месте, где мы останавливались. Эти куклы очень хорошо продавались, и благодаря их успеху мы с Самантой стали очень ценными источниками дохода. Нам никогда не разрешали прерываться на обед и редко выпускали на улицу. Меня по-прежнему часто донимали головные боли, которые только усиливались от постоянного запаха кедровых опилок. Кроме того, практически полностью прекратилась и без того бессистемная учеба. К этому времени я до конца прошла учебник второго класса по математике и пыталась подступиться к третьему, но из-за недостаточности базовых знаний мало что могла из него понять.

Так, скучно и утомительно, проходило одно лето за другим. Почти всю работу теперь выполняли мы с сестрой, а мама и Брайан окончательно сделались надсмотрщиками. Они устанавливали временные рамки для разных видов работ – за сколько времени надо помыть посуду, подмести пол, приготовить ужин или набить опилками детали очередной куклы. У Брайана был любимый способ наказывать нас за оплошности: он спускал с нас трусы, а потом, заставив нагнуться, лупил ремнем так, что на коже вздувались огромные волдыри.

По вечерам и в воскресенье мы иногда играли в шахматы и другие настольные игры. Брайан рассказывал, что играл в эти игры в детстве, и они, похоже, поднимали ему настроение. Иногда он даже покупал нам попкорн, и мама тоже играла вместе с нами. Мы с Самантой старались радоваться этим моментам, но на деле они только добавляли непредсказуемости. Брайан с матерью изолировали нас от мира и избивали. Однако порой они пытались делать вид, что мы – нормальная семья и можем вместе веселиться и получать удовольствие. Они казались вполне добродушными и довольными, но потом непременно находился какой-нибудь повод безжалостно избить нас.