Слезы безгласных. Она вырвалась из мира амишей, где боль называли смирением (страница 6)
Он часто кричал на меня и говорил, что я бесполезна. Из меня, мол, никогда ничего не выйдет. Однажды, когда мне было десять, он сказал маме, что я его соблазняю, и что она должна приказать мне прекратить это делать. Помню, как горело мое лицо и как я смаргивала слезы, пока мама выговаривала мне, что нехорошо соблазнять мужчин. Я хотела рассказать ей, что это Брайан меня растлевает; я хотела, чтобы она поверила мне, обняла меня и сказала, что все будет хорошо. Но я чувствовала, что она уже и так знает, и если я что-то скажу, она свалит вину на меня. Не представляю, как мать может смотреть в полные слез глаза десятилетней дочери и говорить ей, чтобы она перестала соблазнять своего отчима, который старше ее на сорок с лишним лет.
Поэтому, забираясь по лестнице на верхний этаж, я отпускала свое сознание в лучший мир. Я научилась отключаться, уплывая в более приятные места, когда происходившее вокруг меня становилось невыносимым. Большую часть времени я представляла себя врачом-миссионером, спасающим больных СПИДом в Африке. Иногда мои грезы были настолько реалистичными, что я почти чуяла запах тропического леса и слышала, как перекрикиваются обезьяны, прыгая с дерева на дерево. Это была отличная фантазия, но недостижимая для девочки, о существовании которой никто не помнил.
Однажды в октябре мама вернулась из службы выдачи пособий с встревоженным видом. И сказала Брайану, что, поскольку она, заполняя правительственные бумаги, писала, что мы с Самантой получаем домашнее образование, власти штата хотят, чтобы мы приехали на стандартизированное тестирование. Пару дней мама и Брайан спорили и ссорились. Потом она смахнула пыль с наших позабытых учебников по математике и правописанию. Мы должны были заниматься в перерывах между своими обязанностями. Брайан злился и обвинял нас в лености – мол, сидим и бездельничаем, пялясь в книжки. Однако мама, по всей видимости, опасалась, что их с Брайаном могут отправить в тюрьму за то, что они не пускают нас в школу.
Брайан неохотно согласился, чтобы мы занимались, но выделил на это не больше часа в день; за это время мы должны были успевать как можно больше.
Хотя мы пытались следовать инструкциям из учебников, это было трудно, и большинство задач мы решали неправильно. К сожалению, эти занятия длились только около двух недель: маме каким-то образом удалось увильнуть от государственного тестирования.
Мы все же изредка продолжали садиться за уроки – на тот случай, если кто-то из чиновников начнет задавать вопросы или захочет посмотреть наши учебные материалы. Не знаю, много ли было от этого пользы, поскольку мы занимались неправильно и нерегулярно.
Последняя неделя октября принесла с собой метели и холодный северо-восточный ветер, который с воем проносился через ущелье и горы, словно глашатай, объявлявший о прибытии старухи-зимы. Я с тоской смотрела на снежные хлопья и поплотнее закутывалась в свой тонкий черный блейзер.
Хотя был еще только конец октября, в рассветные часы и по ночам температура падала до двадцати с небольшим градусов[8]. Тонкий слой льда появлялся на любой стоячей воде, и зубы у меня постоянно стучали от холода.
У меня было низкое давление и плохая циркуляция крови, из-за чего я была чувствительна к холоду. На руках и ногах у меня образовались цыпки первой степени. Тыльная сторона рук и верхняя часть стоп ужасно чесались, и я расцарапывала их до тех пор, пока не начала сходить кожа. Стопы ужасно болели. Я обкладывала ватными шариками каждый окровавленный палец, прежде чем надеть тонкие носки и такие же тонкие черные парусиновые туфли. К счастью, Саманта была не так чувствительна к холоду и ей, в отличие от меня, не приходилось страдать от насмешек Брайана, который дразнил меня слабачкой.
Однажды Брайан и мама наконец вернулись домой с куртками и сапогами, которые купили в городке со склада армейских излишков. Мы с Самантой радовались темно-зеленым тренчам, которые были той же длины, что и наши длинные платья. Они были не особенно теплыми, поэтому мы импровизировали, поддевая под них блейзеры. Толстые, тяжелые кожаные сапоги тоже были прекрасны, потому что мы могли надевать под них по четыре пары носков, и ступни у нас перестали неметь от мороза.
Даже кутаясь в новую зимнюю одежду, я никак не могла согреться. Ветер, который стегал щеки и задувал под платье, заставлял меня стучать зубами, пока я занималась повседневными делами. Пока не лег снег, мама непреклонно соблюдала правило, по которому я и Саманта должны были мыться под открытым небом. Когда начал валить снег, она стала позволять нам мыться в доме. Но там было ненамного теплее. Когда наступили холода, мама на некоторое время сама забыла о купании. Было слишком холодно. Позднее мы начали ездить в городок и принимать душ в парке. Там в туалетах были платные душевые. Хотя мыться там было приятно и удобно, после теплого душа леденящий ветер заставлял меня безостановочно стучать зубами.
Той зимой потертости на моих ногах покрыли все пальцы и болели настолько, что я не могла ходить. Грубые армейские сапоги и постоянное расчесывание истончили кожу. Когда я по вечерам снимала сапоги, приходилось с болью отдирать окровавленные ватные шарики и обрабатывать каждый палец перекисью водорода.
К середине декабря у меня на пальцах ног начала развиваться инфекция. Как ни удивительно, мама повезла меня к врачу в Уэнатчи, и мы узнали, что у меня обморожение. Хотя это может показаться странным, маме нравилось ходить к врачу. Каждый раз, прибыв в Уэнатчи, она сама записывалась на прием. Когда у нее закончились поводы для визита, она начала брать с собой меня. Эти посещения были бесплатными. Я сидела полностью одетая и молчаливая, в то время как врачи расспрашивали о моем расстроившемся желудке, головных болях и т. д. Мы никогда не следовали предписаниям по лечению, но я видела, что мама получает удовольствие от повышенного внимания.