Мы вышли из леса к окраине города. Лепились друг к другу облезлые заборы, за ними виднелись крыши одноэтажных домов. Кое-где вместо домов торчали вагончики и деревянные остроконечные столбики туалетов. Видимо, это всё были дачи. Около леса стояли машины, люди садились в них и уезжали. Наверное, они приехали сюда группами и так же возвращались в город. Некоторые шли куда-то пешком. Ни о чём особо не думая, просто стараясь не выделяться, я пошла по обочине дороги вслед за всеми.

– Э! – окликнул меня какой-то старичок из окна автомобиля. – Ты на автобус?

– Да!

– Подвезти не надо?

– Нет! Спасибо! – я энергично замотала головой.

– Ну гляди!

Я нарочно шла медленно, отставая, дожидаясь, пока все они разъедутся и уйдут. Когда никого не осталось и по дороге мимо меня стали проноситься только случайные машины, я повернула обратно. Я шла по обочине дороги к лесу, под футболкой у меня сидел живой птенец. Мы с птенцом шли по дачной улице, окружённые весной. Заборы были невысокие, так что я хорошо видела, что делается внутри.

Раньше я часто замечала, что дома, стоящие рядом, точно соревнуются, кто выше и красивее: «У тебя два этажа? Ха, а у меня три! И ещё веранда, видал?» Конечно, это соревновались не дома, а их хозяева, но иногда вещи кажутся абсолютно самостоятельными.

Здесь никакого соревнования не было. Все дома и заборы словно говорили друг другу: «Эх, чего там, мы люди простые. Вот построились кое-как, и слава богу, а могли бы и вот так, без ничего, с голыми грядками». Мне это нравилось. Нравилось, что кое-где на грядках стояли, согнувшись, дачники с тяпками. Нравилось, как в одном месте пахло жареным мясом, а какая-то тётенька зычным голосом звала Васю помочь со шлангом.

Я вошла в лес, тут было всё так же тенисто и так же звонко посвистывали птицы. Тропинку, по которой мы выходили, я помнила, но вот как найти точное место, не знала. Поэтому просто шла и шла, и ноги как-то сами собой вывели меня туда, где валялись обломки чёрного гнезда. Кстати, я так и не поняла, что за дерево это было: листья напоминали липовые, но не совсем. Я оглянулась по сторонам и аккуратно сняла толстовку. Потом вынула птенца. Мне не верилось, что это правда, что я видела то, что видела. Но мне ничего не померещилось, у птенца было крохотное личико с глазками, носиком и ротиком – чёткими, будто нарисованными тоненькой кистью. Сирин и Алконост. Так назывались волшебные птицы, я видела картину. Этот птенец тоже был волшебным, и я не верила, что он может принести кому-то проклятие. Я вообще не верила ни в какие проклятия, а вот в то, что люди могут делать ужасные вещи, – да.

Я положила птенца на траву и сняла футболку. Она ещё хранила тепло моего тела, и я поскорее свернула её гнездышком, чтобы ткань хоть на какое-то время удержала это тепло. Я устроила птенца в серединке мягкого домика и накрыла краешком футболки. Он закрыл глаза, и я осторожно коснулась пальцем его пушистой головки.

– Спи.

Надев толстовку, я села рядом и прислонилась спиной к дереву. Неизвестно, прилетит ли птица и что она вообще будет теперь делать с детёнышем, но почему-то мне стало спокойно. Как будто кто-то сказал, что я всё делаю правильно. Я устроилась поудобнее и прикрыла глаза. Под веками плыли золотые пятнышки, похожие на бабочек. Я подумала, что главное – не заснуть. И заснула.

Я спала недолго – поняла это по свету, который нисколько не потускнел, – но птенца уже не было. Рядом лежала моя футболка, всё так же свёрнутая гнездышком, но его не было. Я стала испуганно осматриваться: подумала, вдруг подкрался хищник или те люди до него добрались, но почти сразу поняла, что ничего такого случиться не могло. Во-первых, они точно разбудили бы меня. А во‑вторых, в траве лежало большое чёрное перо. Птица забрала своего птенца, а перо оставила мне, чтобы я не волновалась. Откуда-то я точно это знала. Мне стало хорошо, спокойно. Вот, значит, зачем Старуха отправила меня сюда – спасти птенца!

Тело затекло: сидя всё-таки нормально не поспишь. Я встала, покрутила шеей и размяла плечи, потом завернула перо в футболку и пошла по знакомой тропинке. Я уже приближалась к выходу, впереди ясно виднелся широкий просвет между деревьями. И вдруг в этом просвете я увидела коренастую фигуру человека. Меня окатило страхом. Я разом вспомнила все те истории, что рассказывала мама – о том, что нельзя, нельзя шариться по заброшкам и гаражам, и в лес тоже нельзя без взрослых…

Я сказала себе, что со мной точно ничего не случится, и уверенно пошла вперёд. Просто человек, подумаешь… Главное, чтобы он не заметил, что я его боюсь! Это был мужчина, он подходил всё ближе, я плохо видела его лицо, потому что солнце светило ему в спину. Мы поравнялись, я старалась не смотреть на него.

– А ну, погоди! Это же ты, да?

Я замерла. Это был тот седоватый человек, что вёл нашу группу.

– Ты чего здесь делаешь? Это что?

Он смотрел на свёрнутую футболку, которую я держала в руке. Я спрятала её за спину.

– Просто футболка.

– А ну дай.

Я отступила на шаг в сторону. Он грубо дёрнул меня за руку, футболка развернулась, и из неё выпало перо. Я рванулась вперёд.

– Ах ты дрянь! Из-за тебя мы все… сдохнем!

За моей спиной захрустели ветки. Он так сильно и резко толкнул меня в спину, что я чуть не перелетела через голову. Вскрикнула, задохнулась, грохнулась в прелые прошлогодние листья, в свежую молодую траву, проехалась щекой по корявому сучку и заплакала. Это невозможно: он же взрослый, здоровый дядька, как же так… Мне стало по-настоящему страшно.

– Ты смотри, а… А я ещё думаю, как так, пустое гнездо.

Я приподняла голову – он рассматривал перо. Я вскочила и бросилась бежать по тропинке – понеслась изо всех сил, так быстро, как в жизни ещё не бегала.

– А ну стой! Что там было, а? Что было?!

Он топал и сопел за спиной, и каждую секунду казалось, что вот сейчас он снова ударит меня. Мне повезло, что он был такой грузный, иначе догнал бы меня за пару секунд. Я бежала, бежала и выбежала из леса. Наверное, нужно было позвать на помощь, но я боялась потерять скорость. Задыхаясь, я летела к ближайшему дому.

– Помоги мне, ну помоги мне… Ты такой хороший, милый и простой, ты так мне понравился, ну! – мысленно просила я этот дом.

За забором произошло какое-то изменение, там что-то двинулось. Навстречу мне к калитке шла встревоженная пожилая женщина.

– Что такое?

Я была уже в двух шагах, она приоткрыла калитку, но я вскрикнула:

– Закройте! Закройте, только не запирайте…

– Держи её, ах ты дрянь!

Ничего не понимая, женщина отшатнулась в сторону. Жёсткая грубая рука скользнула по моему плечу, но преследователь опоздал. Я рванулась вперёд, со скрежетом распахивая калитку.

Глава 3

Наступила тишина, и в ней я ясно услышала щелчок – это закрылась наша входная дверь. Со всхлипами восстанавливая дыхание, я пошла на кухню, потом в прихожую. Открыла дверь и выглянула на лестничную площадку, но там, конечно, никого не было. Аромат кофе стал гораздо слабее, но всё ещё ясно чувствовался в воздухе.

– Дождалась меня, называется…

Я чувствовала себя какой-то замороженной. Может, у меня шок? Вроде бы такое бывает: реакции замедляются. Но в целом чувствовала я себя нормально. Пошла в ванную, умылась холодной водой и рассмотрела своё лицо в зеркале. Царапина на щеке оказалась неглубокой, но выглядела уродливо. Хоть бы шрама не осталось. Я протёрла её перекисью и вяло подумала, что у меня проблема: надо как-то всё объяснить маме. Но это потом, когда она приедет. Пока что мне хотелось выпить горячего чая. Для этого нужно поставить чайник.

Руки и ноги двигались как-то вяло, но я заставила себя приготовить чай и даже бутерброд. Потом я взяла всё это и влезла на диван, под плед. Я жевала хлеб с колбасой, крошки падали на плед. Руки начали сильно дрожать, и я поставила горячую кружку рядом с собой прямо на диван, не переживая, что она может опрокинуться. У нас вообще-то не принято есть в комнате, мама всегда строго за этим следила и делала исключения, только если мы все вместе смотрели вечером фильм. Но это было очень, очень редко.

И мама, и папа обожали порядок. У папы это, правда, обычно проявлялось какими-то вспышками, в основном под плохое настроение. Он заходил и с порога начинал возмущаться, что я опять бросила кроссовки как попало или сдвинула коврик. А мама постоянно следила за тем, чтобы вещи стояли и лежали на своих местах и нигде не было пыли. Сейчас мне казалось, что это было очень давно.

Я вдруг отчётливо поняла, что меня некому отругать, совершенно некому. Мама приедет в субботу, а папа придёт неизвестно когда – может, через неделю или месяц. И получается, я могу делать что угодно, и никто ничего не узнает. И со мной тоже может случиться что угодно… Появится странная старуха – кто она такая, скажите мне?! Может, у меня галлюцинации. Или в каком-то нереальном лесу на меня набросится здоровый мужик, и на память об этом останется вполне реальная царапина на щеке. Никакие созвоны и переписки тут не помогут. Нужно, чтобы они пришли и наорали на меня и за крошки на диване, и за раскиданные кроссовки. Наказали бы как-нибудь – не знаю как, меня никогда по-настоящему не наказывали… Лишили бы прогулок или ещё что-то. Я поняла, что плачу, лишь когда кожу на ободранной щеке стало щипать.

Мама приехала на следующий день, как и собиралась, – это была суббота, счастье, что не идти в школу. С царапиной обошлось: я сказала, что ехала от репетитора, автобус резко затормозил, и все попадали. Мама рассердилась на неаккуратного водителя и выдала мне заживляющую мазь. Она, как всегда, действовала очень собранно – отметила проблему, нашла решение и немедленно начала действовать. Она и раньше была такой, но сейчас стала просто человеком-ракетой: ни единого лишнего слова или движения. От этого в последнее время я чувствовала себя рядом с ней каким-то разваренным пельмешком, которому хочется, чтобы его поменьше трогали, а то развалится.

Мама привезла какой-то особенный ягодный мёд, который, как говорили, прекрасно помогает от простуды: я же говорила, что мёрзну, и мама об этом не забыла. Она всё-таки думала, что я простужена. Я сидела, привычно накрыв колени пледом, и смотрела, как мама ходит из комнаты в комнату и делает несколько домашних дел одновременно. Я слушала, как гудит пылесос и шумит вода, и вяло думала, что надо бы помочь, но не могла заставить себя встать.

Ещё я думала: интересно, чувствует ли мама, возвращаясь из своих командировок, то, что всегда чувствовала я после лагеря? Когда я приезжала домой, то некоторое время ощущала себя немного чужой. Здесь без меня шла жизнь, а я в ней не участвовала. Эта жизнь показывала себя не в лоб, а так, краешками: новыми вещами (мама небрежно махала рукой: а, тебя же не было, это я купила), переставленной мебелью (мы подумали, так удобнее) или просто новостями, которых я не знала (а я уже неделю прохожу обучение, будет новая работа). Про последнее думать не хотелось.

Мама, наверное, ничего такого не чувствовала, потому что, во‑первых, она обычно уезжала ненадолго, на три-четыре дня. Во-вторых, у меня не происходило ничего нового, поэтому она не могла думать, будто что-то упустила. Правда, именно в этот раз её что-то насторожило.

– Ты какая-то не такая, – сказала она, останавливаясь и всматриваясь в моё лицо, – точно всё нормально? Головой не ударилась в этом дурацком автобусе?

– Конечно, – сказала я, – всё нормально. Я не ударилась.

– Н-ну, хорошо.