– Где он? – спросила я с яростью. – Где этот бескровный ублюдок? В какой дыре он прячется, делая вас посредником? Разве он не может постоять за себя и сказать «я не делал этого»? Почему он не говорит, что не убивал? – Я резко вырвала руку из его хватки. – Наоборот, знаете, что он говорит? Он говорит, что это он убил, он признает это. Он убил. Это сделал он. Он убийца.

– Он сказал так, потому что ты это говорила.

Я сделала глубокий вдох и отошла назад.

– Никто не станет приписывать себе поступки, которых в действительности не совершал. Особенно когда дело касается смерти.

– Ты когда-нибудь разговаривала с ним?

Я отвела взгляд.

– Он был на кладбище в тот день, когда мы хоронили моего брата.

– Я знаю. В тот день, когда у тебя случилась истерика.

– Откуда вы все это знаете?

– Тебя увезли в больницу и дали успокоительное. Заключение психиатра, выданное для твоего университета, было также передано в суд, – сказал он строго, а затем наклонился ко мне, положив руки на стол. – У меня есть к тебе предложение.

Посмотрев ему в глаза, я нервно прикусила язык. Не произнося ни слова, я ждала, пока он продолжит. Что он хочет предложить? Если он осмелится предложить мне деньги за молчание, я вряд ли смогу держать себя в руках и тогда лучше сразу уйду отсюда.

– Присоединяйся к нам до завершения дела.

– Что? – Его предложение потрясло меня до глубины души, вызвав одновременно недоумение и ярость. – Какое право…

– Разве ты не хочешь узнать, что происходило в жизни твоего брата последние шесть лет? Познакомиться с его друзьями? Услышать их мнение? Или ты и дальше будешь упорствовать, отказываясь рассматривать любые другие объяснения, кроме своей любимой заезженной пластинки о том, что его убил соперник, о том, что он убийца? – Он смотрел мне в глаза. – Разве ты не хочешь узнать правду, Караджа?

С трудом сглотнув комок в горле, я отвела взгляд от Али Фуата Динчера и уставилась на пустую стену. Встревоженные взгляды, которыми обменивались парень за кассой и девушка, протирающая столы, заставили меня почувствовать нарастающее беспокойство. Как он может такое говорить? Что он несет?

– Его… – начала говорить я, облизывая пересохшие губы и делая вдох. – Его лицензия не приостановлена?

– Федерация его не отстранила. Через два месяца ему предстоит выйти на ринг против всемирно известного российского боксера. В этих делах замешаны политика, государство, мафия. Кроме того, мы почти уверены, что суд снимет с него обвинения. – Увидев, что меня снова начинает трясти, он нахмурился и сказал: – Караджа, успокойся. Он невиновен. Поверь, если бы он убил твоего брата, я бы лично отдал его в руки правосудия. – Он поднял руки. – Я посвятил этой профессии тридцать лет. Я готовлю спортсменов, а не убийц. Если бы он действительно это сделал, я бы явился в суд и признал свою долю вины потому, что не смог должным образом подготовить своего спортсмена.

– У вас твердая позиция, но ваши аргументы недостаточно убедительны.

– Не я должен убеждать тебя в этом, а он. – Али Фуат потянулся за пальто, затем достал из кармана небольшой квадратный листок бумаги и положил его рядом с флешкой в центре стола. – Я слышал, что твоя мать живет в Болу, может, ты захочешь навестить ее. Возможно, если у тебя будет время, ты съездишь и в Кайрадаг.

– А что там?

– Ты что, не понимаешь? – Али Фуат пододвинул ко мне флешку и листок бумаги. – Мы уже несколько недель пытаемся дозвониться до тебя, потому что не можем дозвониться до него.

– А я тут при чем?

– Он исчез на следующий день после того, как вы встретились на кладбище. Я не знаю, что, черт возьми, он делает. Он должен вернуться в Стамбул и продолжить тренировки, но только ты сможешь вернуть его обратно. – Он ткнул указательным пальцем в бумагу, а затем посмотрел на часы. – У его семьи там есть дом, адрес указан на бумаге. Я не знаю, что ты будешь делать: убьешь его или привезешь в Стамбул – но, чтобы решить все вопросы, мне нужны вы оба. Сейчас мне пора идти, я позвоню тебе позже. И надеюсь, что на этот раз ты ответишь.

– Вы что, издеваетесь? – Я не могла скрыть потрясения. – Я не буду разговаривать с этим убий… Я не буду разговаривать с ним.

– Хорошо подумай, Караджа, – сказал Али Фуат, надевая пальто. Он положил на стол двадцать лир. – Твой отказ будет равносилен убийству, потому что в тот день на кладбище твои слова прозвучали смертельным приговором. – Фуат выпрямился. – Ты завела правильное дело на неправильного человека, поэтому груз совершенной несправедливости будет вечным бременем на твоей душе, независимо от того, выиграешь ты или проиграешь.

3. Каира дагы

Когда паутина жизни начинает распускаться, как старый шерстяной свитер, в котором одна за другой рвутся нити, трудно вспомнить, когда был нанесен первый удар, оборвавший это изящное плетение. Жизненные обстоятельства иногда бывают такими же неожиданными и неприятными, как капля оливкового масла, попавшая на чистую футболку. Сначала ты расстраиваешься, а потом перестаешь обращать внимание на случайные пятна, чернильные кляксы или помятости… Тебе становится все равно ведь завтра утром ты наденешь другую футболку.

Но жизнь – это не футболка, которую можно поменять.

Именно поэтому нельзя позволять прошлому вставать у тебя на пути. Не можешь спать ночами? Сможешь. Боль пронзает твою грудь? Остались шрамы? С течением времени память потускнеет, а шрам станет таким же незаметным, как след от прививки, сделанной в далеком детстве. Тебя не будет это беспокоить. Тебе будет все равно.

Я не уверена, понимал ли Али Фуат Динчер то, что говорил, но, когда он оставил меня в кафе в замешательстве, с сердцем, переполненным яростью, мой взгляд еще некоторое время был сосредоточен на том, что он оставил на столе.

– Будем ждать вас снова, – произнесла официантка, забирая чашки с остывшим кофе и оставленную двадцатку, и направилась к кассе.

Насколько хорошо ты знала своего брата, Караджа?

Насколько сильно годы могут изменить человека? С другой стороны, мне показалось, что Али Фуат Динчер имел в виду не личностные качества моего брата, а пройденные им жизненные трудности. В течение многих лет он был членом федерации, его отправляли на разные поединки и мероприятия по всей стране и за рубежом. Другими словами, его продавали боссы и менеджеры. Могла ли с ним случиться какая-нибудь беда? Но разве это имело какое-то отношение к поединку, состоявшемуся в тот вечер?

Он сказал: «Твой брат был загадочным, скрытным человеком. Ни один человек не узнал ничего такого, чего он не хотел бы афишировать».

Запись поединка. Завернув флешку в бумагу и спрятав ее в карман пальто, я поправила шапку, взяла сумку и быстрым шагом вышла из кафе. На улице прогуливались несколько человек, однако я не увидела среди них тренера, покинувшего заведение несколько минут назад. Должно быть, я провела там слишком много времени, либо он взял такси и уехал сразу.

Всю дорогу к автобусной остановке мой взгляд был прикован к грязному снегу, хрустевшему при каждом моем шаге. Грязь была повсюду, а снег продолжал идти, создавая поразительный контраст. Порывы ветра раскачивали ветви дерева, под которым я стояла, и снег, скопившийся на них, сыпался мне на голову. Но я не могла заставить себя вернуться в тот момент, на ту улицу, на ту автобусную остановку; мой разум раскололся, и я блуждала в его разломе, потерянная и сбитая с толку.

Посмотри это. Потом подумай. Подумай, по какой причине запись без каких-либо проявлений насилия, радикальных взглядов или демонстрации оружия была скрыта от общественности и даже от адвокатов, представляющих интересы сторон.

Может ли быть такое, что за смертью моего брата скрываются более серьезные и грязные дела, чем я предполагала? Несмотря на то что ограничение доступа к записи поединка показалось мне странным, я знала, что в тот вечер на арене находилось множество зрителей, наблюдавших за боем вживую, и это заставило меня отбросить все подозрения. Возможно, я ошиблась.

Он сказал: «Мы и так легко отделаемся, потому что мы правы». Как такое возможно? Как они могут быть правы? Мой брат погиб прямо на ринге, его лицо стало неузнаваемым из-за множества сильных ударов по голове. Тот боксер был машиной-убийцей. То, чем он занимался, не было боевым искусством и не приносило никакой пользы. Жизнь моего брата была потрачена напрасно.

Но последние слова Али Фуата Динчера прочно засели в моей голове, не давая покоя. Неужели он действительно так сильно доверяет своему спортсмену? Как он может быть так уверен? Он предложил оказаться в окружении, где мой брат провел бесчисленное количество дней и ночей. Эта мысль крутилась в моей голове. Я проводила в последний путь того, кого потеряла много лет назад и не успела обрести снова; теперь, даже если вселенные соприкоснутся, мы все равно не сможем снова встать плечом к плечу.

Вернувшись домой, я первым делом приняла освежающий душ. Потом высушила волосы и быстро собрала чемодан. Октем дома не было. На кухне я обнаружила блинчики, которые она приготовила. Я их разогрела, смазала ореховой пастой и с удовольствием съела.

Как обычно, я оделась во все черное, лишь красная шапка выделялась в моем образе. На мне были облегающие брюки, ремень с массивной пряжкой, теплый свитер, приталенное теплое пальто и доходящие до колен сапоги на шнуровке. В мой чемодан вмещалось немного вещей, но я знала, что в деревне в Болу осталась моя старая одежда.

Лишь после трех мощных толчков дверь с трудом закрылась. Заперев ее на два замка, я спустилась по лестнице на первый этаж, вышла на тротуар и направилась к автобусной остановке. В сумке завибрировал телефон. По дороге в спортзал я выключила его, но, вернувшись домой, поставила на зарядку и снова включила.

Номер, высветившийся на экране, был знакомым – одним из тех, с которых мне назойливо звонили в течение последних недель. Отвечая на звонок, который я не задумываясь бы отклонила, если бы не события, произошедшие за час до этого, я уже подошла к автобусной остановке, которая в этот раз оказалась пустой и тихой из-за начавшегося сильного снегопада.

– Алло?

– Караджа, это я, Али Фуат, – сказал грубоватый голос. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. – Ты посмотрела запись?

– Нет, еще не смотрела. У меня не было времени. Я боялась опоздать на автобус, потому что погодные условия стремительно ухудшаются и последующие рейсы могут отменить, что обрекло бы меня на одиночество в новогоднюю ночь.

– Ты поедешь в Кайрадаг?

– Вы в самом деле верите, что я поеду туда и привезу вам эту сволочь? В кафе вы производили впечатление адекватного человека, хотя я обратила внимание, что, когда речь зашла о поездке, из ваших слов полностью исчез здравый смысл.

– Караджа, это не игрушки. Если он не вернется в Стамбул, никто из нас никогда не узнает, что на самом деле произошло той ночью.

– Ладно, ладно, – сказала я, тяжело выдохнув. – Допустим, в ту ночь случилось что-то еще и дело не только в его кулаках. Допустим, он не убивал моего брата. Тогда вопрос: с чего вдруг вы так уверены в этом?

Из телефонной трубки послышался звук захлопывающейся двери: вероятно, он решил уединиться.

– Караджа, я разделяю твои сомнения и считаю, что твое скептическое отношение оправданно. Возможно, я кажусь тебе чокнутым стариком, рассказывающим небылицы о ситуации, которая, вероятно, представляется тебе очевидной, но мы находимся в разном положении. Мы смотрим на ситуацию с разных ракурсов. Я кручусь в самом центре этого водоворота, а ты даже с краю не стоишь. Вернее, не стояла до той ночи. Посмотри запись. И сама прими решение. В целом мне все равно, я буду продолжать заниматься своими делами и получать за это деньги. Я известный и востребованный тренер. А вот ты навсегда разрушишь свою жизнь и жизнь того парня и уже никогда не сможешь узнать правду о той ночи. Стоит ли игра свеч?