Образование, которое мы получаем, не способно подготовить к жизненным испытаниям; мы познаем все на собственном опыте. Каждое пережитое событие подобно семени, посеянному в саду нашего сознания. Его можно полить и, если посчастливится, вырастить из него прекрасный цветок опыта. Но мой сад сожгли. Моя некогда плодородная почва превратилась в бесплодную пустошь. Материнское молоко, когда-то согревавшее меня, превратилось в горький ком, застрявший в горле. Каждое утро я просыпаюсь, ошеломленная тем, что снова наступил рассвет, земля продолжает вращаться, а жизнь идет своим чередом.

Жизнь не измеряется количеством потерь. Жаль. Я первая начала бы рыть себе могилу.

Подняв взгляд, я увидела протянутые ко мне теплые изящные руки Октем. На указательном пальце левой руки была татуировка, напоминающая о ее любимой собаке, ушедшей в лучший мир.

– Караджа, – произнесла она голосом нежным, как шелест листвы. – Нам пора выходить. Сейчас начнется погребение. Все ждут тебя.

Будучи свидетелем множества хирургических вмешательств, я видела пациентов, покидавших этот мир прямо на операционном столе; я не раз наблюдала, как мои преподаватели, стоя в конце коридора и засунув руки в карманы белого халата, без тени сострадания сообщали родным страшные новости. Я никогда… никогда ничего не чувствовала. Я была свидетелем того, как люди падали на колени, сотрясаемые отчаянными рыданиями, но оставалась безучастной, не в силах разделить их боль.

А теперь в глубине души я сама стою на коленях в безмолвном отчаянии.

– Смотри, – прошептала мне жизнь. – Я снова лишила тебя любимого человека. И я могу сделать это еще много раз. Теперь ты как хрупкое здание, разрушенное землетрясением и обреченное на снос.

– У тебя есть обезболивающее? – спросила я хриплым голосом.

В отчаянной попытке найти что-то Октем перебрала содержимое сумки, а затем повернулась ко мне с нескрываемым беспокойством. Она нахмурилась, но затем выражение ее лица смягчилось.

– Думаю, у тебя есть, – сухо произнесла она, показывая на мою черную сумку. Расстегнув молнию, Октем просунула руку внутрь. – Я положила таблетки для твоей мамы вчера вечером, на случай если ты забудешь. Кажется, там были и обезболивающие. – Из кучи пузырьков с разноцветными этикетками она достала тот, что был из темного стекла; звук ударяющихся друг о друга таблеток нарушил тишину, царившую в микроавтобусе.

Я взяла холодный пузырек и пробежалась глазами по надписи на нем. Это был сильный обезболивающий препарат, отпускаемый по рецепту. Я понимала, что не должна принимать его, но в ту минуту ничто другое не могло облегчить пульсирующую боль в голове, поэтому я отвинтила крышку, вытряхнула одну из бело-желтых капсул и проглотила.

Я наивно полагала, что если смогу пережить этот день, то хуже уже не будет.

Не оглядываясь на Октем, я протянула руку и открыла дверь микроавтобуса. Осень в этом году была суровая. Я поднялась с кресла и вышла на улицу. Сильный порыв ветра ударил в лицо, замораживая слезы в острые кристаллы, царапавшие кожу. Мои волосы и тюлевый платок быстро растрепались. Следом за мной вышла Октем. Шмыгая носом от холода, она встала передо мной, поправила сползший с моей головы платок и закрепила его заколкой, которую вытащила из волос.

– Осторожно, не урони, хорошо? Земля мокрая. Вчера был такой ураган, хорошо, что дома не снесло крышу.

Я едва заметно кивнула, вытерла тыльной стороной ладони нос и осмотрелась. Со стороны кладбища доносились голоса людей; их едва можно было разобрать, но мне было безразлично. Я сделала несколько шагов в сторону от машины и попыталась разглядеть господина Хильми, тренера моего брата. Впереди, среди раскачивающихся ветвей деревьев и белых мраморных надгробий, я увидела скопление незнакомых лиц, собравшихся вокруг имама^[7]; без сомнений, это были друзья моего брата и члены его команды.

Потом я увидела три венка, лежавшие на грязной дороге; они были огромными, на их лентах чернели слова соболезнований от Федерации профессионального бокса. Я почувствовала жар в груди. Несмотря на мороз, внутри меня бушевало пламя. Пока Октем закрывала дверь машины, я повернулась и направилась в сторону венков. Пока микроавтобус не остановился у ворот кладбища, я не подозревала, что его прислали из федерации. У входа стояло несколько журналистов. Они стремились запечатлеть сенсацию для своих новостных сюжетов, а лицемерные представители федерации фальшиво выражали мне сочувствие, желая утихомирить шквал критики в СМИ. Это они прислали прессу к воротам кладбища. Я точно знала.

В приступе гнева я перевернула два венка, а затем, стиснув зубы, изо всех сил ударила третий. Я сознавала, что все собравшиеся вокруг холодной ямы, которая станет новым домом для моего брата, устремили на меня изумленные взгляды, но меня это не волновало.

– Караджа, прошу тебя, не делай этого. – Октем схватила меня за руку и потянула прочь от венков, которые я безжалостно топтала. Она встала передо мной и положила руки мне на плечи. – Не надо, прекрати. Это бессмысленно.

– Я знаю, Октем, – прошептала я сухим голосом, потерявшись в своих мыслях. – Но в чем вообще есть хоть какой-то смысл? Где этот смысл? – Я убрала ее руки и пошла дальше; вокруг были разбросаны цветы, оторвавшиеся от венков. Я снова пнула один из них, ударившись ногой об дерево. – Ну и кого я смогла защитить в этом беспощадном мире?

– Караджа, пожалуйста, не надо…

– Что не надо, Октем?

– Не загоняй себя в могилу вместе с ним.

Развевающиеся волосы хлестали меня по лицу, кожу обжигал ледяной ветер, в глазах померкло, мир погрузился во тьму. Я хотела смочить пересохшие губы, но не было сил даже сглотнуть. Тело стало тяжелым, ноги не могли нести его дальше, а легкие отказывались впускать воздух.

– Пойдем, – сказала Октем, протягивая мне руку. – Пойдем, и покончим с этим. Нас ждут. Тебя ждут, Караджа. Давай. – Она сделала шаг в мою сторону. – Ну же, возьми меня за руку.

Я взглянула на ее руку, потом на ее глаза, призывающие идти дальше; но я не хотела идти дальше. Покончить с этим? О чем говорит Октем? Кто меня ждет? Все, кого я мечтала видеть рядом с собой на жизненном пути, покинули меня. Больше нет такой руки, за которую я хотела бы ухватиться.

Горячая слеза скатилась по огрубевшей от холода коже. Соль обжигала кожу, а вода оставляла за собой пустоту.

– Пойдем, малышка, – со слезами на глазах пробормотала Октем, взяла меня за руку и потянула к себе. Она нежно обняла меня, а мои руки болтались, как сломанные ветки. – Мы встретились не так давно и еще не до конца знаем друг друга, но тем не менее мы уже выбрали общий путь, верно, Караджа? Мы решили жить под одной крышей. Я не люблю обниматься и знаю, что ты тоже, но отныне мои объятия всегда будут открыты для тебя. Ты можешь в любое время лить слезы мне в жилетку. Я обещаю, что не буду злиться.

Я резко выдохнула, издав нечто похожее на смех, однако выражение моего лица не имело ничего общего с радостью. Октем обладала такой же силой духа, как и я. При каждом ее появлении я улавливала тонкий аромат духов. Несмотря на то что мы уже некоторое время жили под одной крышей, мы никогда не говорили по душам, поэтому ее приезд сюда и поддержка имели для меня огромное значение.

Люди, которые остаются рядом в момент, когда никого больше нет, заслуживают особого места в наших сердцах.

Встряхнув головой, я отступила, высвободилась из ее объятий, наклонила голову, шмыгнула носом и глубоко вдохнула.

– Хорошо, – сказала я хриплым голосом, не понимая, когда успела охрипнуть. Октем обхватила меня за плечи; мы пошли бок о бок, сошли с тротуара, вошли на кладбище и двинулись по каменной дорожке. Опавшие листья под ногами хрустели, словно эхо шагов тех, кто покинул нас, когда пришло их время. Происходящее казалось каким-то безумием.

Когда пришло их время? Нет. Время для моего брата еще не пришло. Его туда отправили. Оторвали от жизни. Уничтожили. Убили.

– Проходи, девочка, проходи, – сказал господин Хильми, отступая в сторону, чтобы я могла пройти между остальными. Рядом с пустым гробом, прямо перед могильной ямой, стоял имам в белом одеянии. На голове у него был тюрбан, а в руках – книга.

Охваченная ужасом, я опустила взгляд и заглянула в глубину могильной ямы – под деревянными досками виднелась белизна савана. Они мне его не показали. Или, может быть, я не захотела его видеть, не помню. Я не помню того проклятого утра. Я не помню даже своего имени.

– Мой брат был крупным парнем, он не поместился бы в этой узкой яме, – сказала я дрожащим голосом, не отрывая взгляда от могилы. – Вы хороните не того человека.

Отстранившись от Октем, которая нежно гладила меня по спине, я перевела взгляд на имама, а затем на господина Хильми. Товарищи по команде, окружавшие нас, смотрели только вниз.

– Почему вы ему не сказали? – прошептала я. Хотелось кричать, но мой голос был слаб и тих. – Почему вы не сказали ему идти домой?

Ноздри господина Хильми расширились, он отвел от меня взгляд, уставившись в землю.

– Смотрите мне в глаза, – я пыталась сказать как можно увереннее, но голос дрогнул. – Пожалуйста, смотрите на меня, – пробормотала я. – Почему вы не сказали ему сдаться?

– Твой брат был очень гордым человеком, – ответил господин Хильми, сцепив руки перед собой. – Он не хотел прекращать бой, потому что считал это позором.

– Господин Хильми, – перебила его Октем. – Не стоит говорить об этом здесь и сейчас.

– Пожалуйста, не лезь в это, Октем. – Мой голос звучал как удар молотка, вгоняющий гвоздь в уже треснувшую стену. – Чего вы ждете? – спросила я, повернувшись к товарищам брата по команде, двое из которых держали лопаты и стояли рядом с кучей земли. – Разве не вы убили моего брата? Почему бы не закопать его прямо сейчас?

– Госпожа Караджа, – сказал господин Хильми, сдерживая себя. – Что это за слова? Если они в чем-то и виноваты, то только в том, что до конца поддерживали вашего брата.

– И что же произошло в конце? – Испытывая жгучий гнев, я перевела взгляд с господина Хильми на друзей брата, державших лопаты. Я старалась дышать носом. – Что стало результатом вашей поддержки? Гроб, который вы принесли на своих плечах?

Один из его друзей, не отрывая взгляда от земли, закрыл глаза, вдохнул холодный октябрьский воздух и сухо произнес:

– Мы ждали, чтобы вы первой бросили землю. – Он не смотрел на меня.

Я понимала, что мои обвинения очень серьезны и что брат выбрал эту профессию на свой страх и риск, но мне было трудно мыслить здраво!

Я зажмурилась, пытаясь взять себя в руки, и, повернув голову, сделала глубокий вдох. Смогу ли я? Мои руки дрожали, я сжимала и разжимала кулаки, впиваясь длинными ногтями в ладони, пытаясь сосредоточиться. Я прикусила нижнюю губу и почувствовала металлический привкус крови.

Я подняла руку, как бы говоря «Дай», и взялась за деревянный черенок лопаты.

– Ты заставил меня делать это, – прошептала я. – Вы заставили меня делать это.

Звук мокрой земли, падающей на доски, эхом отдавался в моем сознании. Он напомнил мне звук дождя, стучащего в окно летним вечером, когда я сидела за письменным столом в гостиной… Каждый вторник, перед тем как уйти на рынок, мама ставила на плиту кастрюлю и говорила мне приглядывать за ней. А я упорно забывала. За ужином мой брат по подгоревшему вкусу еды понимал, что мама снова доверилась не тому человеку, и ругал меня.

– Я не говорю тебе не учиться, Караджа, учись, но пока ты ищешь квадратный корень из икс, могла бы и за едой присмотреть…

– Я вообще не слышу, как мама уходит из дома, как же я вспомню, что надо выключить плиту?

– Разве я не говорила тебе заниматься на кухне? – говорила тогда моя мама.

А я отвечала:

– Стол в гостиной шире и удобнее.