Могилу моего брата засыпали землей. Сверху положили несколько роз и гвоздик. Прочитали молитвы, а затем толпа исчезла. Его товарищи по команде направились в сторону выхода с кладбища; проходя мимо меня, они что-то говорили, но я слышала только их бормотание. Я была погружена в свои мысли, не воспринимала и не понимала сбивчивые слова; все, что они говорили в тот момент, не имело никакого значения.

Господин Хильми подошел и остановился передо мной; его голова была опущена. Он положил одну руку мне на плечо, словно переводя дыхание, провел другой рукой по бороде и с трудом выдохнул. Его губы шевелились, он смотрел мне в глаза, я слушала его, но ничего не слышала. В ушах стоял гул, как будто рядом взорвалась бомба и от высоких децибелов пострадал слух.

Я рассматривала цветы, лежащие на могиле, когда поняла, что мы с Октем остались одни.

– Караджа, я не была знакома с твоим братом, но, если бы мне выпала такая честь, не сомневаюсь, что увидела бы в нем ту же отвагу, непокорность и силу духа, что и в тебе. Я не сомневаюсь, что он был прекрасен, ведь у него такая очаровательная сестренка. – Октем стояла в одном шаге от меня, ее рука лежала на моем плече. Слушая ее слова, я с трудом сдержала слезы и отвела взгляд от могилы. Начал моросить дождь.

– Он бы сказал, что ты неподходящая для меня подруга, – пробормотала я пересохшими губами, резко выдохнув. – Сначала он осуждал бы тебя за внешность, считая, что раз ты красишь волосы и у тебя пирсинг и татуировки, значит, нас воспитывали по-разному и я не должна с тобой общаться. Не зная о том, что я утопаю в собственной грязи. Потом бы он понял свою ошибку и проникся к тебе симпатией.

– В самом деле, Караджа, – сухо отозвалась Октем. – Ты никогда не рассказывала мне о брате. И я не знала, что он был известным боксером.

– Мы долго не общались. – Когда я слегка повернула голову в сторону Октем, ее рука соскользнула с моего плеча. Она шагнула вперед и оказалась прямо передо мной. У нее было напряженное выражение лица, она поджимала губы – она не знает, что делать или говорить.

Зазвонил телефон, мы обе перевели взгляд на карман ее пальто.

– Извини, – пробормотала Октем, потянулась в карман и достала телефон. – Надо было выключить его. Прошу прощения… – Она смотрела на экран, собираясь отклонить звонок.

Я догадалась, что ей нужно взять трубку.

– Ответь, – сказала я.

– Не буду, – пробормотала она. – Это директор кафе. Если я отвечу, то он обязательно вызовет меня на работу и попросит поработать сверхурочно.

– А если ты не ответишь, он тебя не уволит?

– Пусть увольняет, – строгим и серьезным голосом сказала Октем. – Сейчас я должна быть здесь.

– Октем… – Пытаясь собраться с мыслями, я рассеянно огляделась и вдохнула запах влажной из-за моросящего дождя почвы. – Ты иди. Я хочу побыть здесь наедине с братом еще немного. Потом возьму такси и приеду домой. Увидимся вечером.

– Но Караджа…

– Если мы не будем вовремя оплачивать аренду, есть большая вероятность оказаться зимой на улице. – Телефон продолжал непрерывно звонить, и я кивнула, указывая на экран. – Какой смысл тебе торчать тут?

Я поймала удивленный и обеспокоенный взгляд Октем. Несмотря на ее замешательство, ей следовало прислушаться и уйти. Я говорила искренне: сейчас она не могла мне ничем помочь, а вот если нас выгонят из квартиры, это обернется для нас большими неприятностями.

– Хорошо, – сказала Октем. – Пожалуйста, не задерживайся до темноты, тем более сегодня температура опустится ниже нуля. Можешь заболеть. И обязательно вызови такси прямо к воротам кладбища, потому что у входа все еще стоят журналисты.

Я кивнула. Уходя по мощеной тропинке к широкой дороге, Октем ответила на звонок:

– Слушаю вас, господин Экрем, – после чего развернулась и исчезла между высокими, плотно посаженными деревьями. Микроавтобус федерации стоял на том же месте. В нем оставался только водитель, погруженный в чтение газеты. Это был лысеющий мужчина средних лет. Я не планировала возвращаться вместе с ним.

Мой взгляд блуждал по окрестностям, когда в нескольких метрах от меня я заметила еще одну похоронную процессию. Если бы я пришла сюда однажды на рассвете и бродила до заката, сколько похоронных процессий я бы увидела? Недалеко от меня раскинулось грунтовое поле, на котором стояла строительная техника. Вероятно, рабочие ушли на обед. Когда я приеду на следующей неделе, в вырытых сегодня могилах будут лежать холодные тела людей, которые сейчас живы?

Я подошла к холмику, где покоился мой брат, и опустила веки. Дождь падал на ресницы, словно разделяя мою печаль. Подняв голову, я увидела черный силуэт, возвышавшийся передо мной. Внутри меня вспыхнул ледяной огонь.

Убийца.

Мои глаза опухли от слез, я не могла даже моргнуть. Пыталась набрать воздух, но мне показалось, что невидимая сила обхватила мою грудь, сдавливая ее так сильно, что дышать было невозможно. В легкие попадал не кислород, а пары бензина, которые воспламенялись и причиняли нестерпимую боль. В теле бушевало пламя, но в то же время я ощущала холод, пронизывающий до костей.

Одетый в черное с головы до ног, он выделялся лишь мерцающими карими глазами. Ботинки, брюки, длинное пальто были испачканы грязью… Волосы взъерошены. Глаза покраснели, а губы потрескались. Взгляд стал безжизненным, неподвижным и пустым.

Я сжала замерзшие руки в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.

– Как ты смеешь здесь появляться? – ледяным тоном спросила я. – Что ты тут делаешь? – Я нахмурила брови – они стали как лезвия ножа.

Я двинулась в его сторону. Обходя могилу, я оступилась и угодила в лужу. Грязь облепила мои ноги, но я не колеблясь пошла вперед. Он стоял как вкопанный. Мое дыхание участилось, и я, задыхаясь, выдохнула:

– Убийца.

Он даже не моргнул, его взгляд был прикован ко мне. Стиснув зубы, я сделала шаг вперед и с силой толкнула его в грудь.

– Ты убийца! – крикнула я.

Его веки медленно опустились, как будто он хотел отгородиться от моих слов. Неужели он не хотел их слышать? Или, может быть, они вызывали у него гнев и таким образом он пытался успокоиться? Гнев? Какой у него может быть гнев?

– Зачем ты пришел сюда? – продолжала кричать я, толкая его с такой силой, что он пошатнулся и отступил назад. Чем больше он отступал, тем сильнее я его толкала. – Хочешь успокоить совесть? Для чего? Для того чтобы снова выйти на ринг и продолжить убивать людей? Чтобы принести горе и в другие семьи?

Он ничего не делал. Вообще ничего. Человек, которого мой брат не мог сдвинуть с места своими крепкими кулаками во время поединка, теперь шатался, как картонная фигура, от моих слабых толчков.

– Будь ты проклят! – Я собрала остаток сил и толкнула его в последний раз, отчего он пошатнулся и отступил еще на несколько шагов.

Лучше бы я лишилась рук, чтобы не зашивать твои раны. Лучше бы я пошла и пожаловалась в федерацию, даже если бы за это мне отрезали язык. Я не должна была молчать.

Лучше бы я убила тебя той ночью, тогда ты не смог бы убить моего брата.

Боль подкрадывалась к горлу, словно голодный зверь, царапая и терзая меня острыми когтями. Глаза пылали огнем. Я не могла понять, текут ли по щекам слезы или это дождь хлещет меня по лицу. Он смотрел на мои поникшие плечи.

– Что теперь? – спросила я, сдерживая отчаяние, гнев и ненависть, которые отражались в моих заплаканных глазах. Я снова начала безжалостно колотить его кулаками в грудь. – Что теперь, говори?! Скажи мне, скажи мне хоть что-нибудь! Говори! Открой свой проклятый рот!

Он нахмурил брови. Капли дождя стекали по его волосам, ресницам, кончику носа и подбородку, но он оставался неподвижным и безмолвным. Его место было за решеткой, но он стоял здесь, передо мной, на свободе. Разве справедливо оставлять безнаказанными сильных и влиятельных?

– Как ты посмел прийти сюда? – крикнула я, шмыгнув носом, и закусила нижнюю губу. – Уходи.

Я решительно шагнула к нему и указала на дорогу, ведущую к выходу с кладбища.

– Уходи!

– Я не могу уйти, – хрипло проговорил он, сглотнув и закрыв глаза. Слова, сорвавшиеся с его губ заставили мой пульс участиться. Его голос был таким, каким я его помнила, – низким и звучным. Однако если в ту ночь он вызывал у меня интерес, то сейчас – только отвращение.

– Прости, – услышала я. Извинение повисло в воздухе. Когда звук дождя, барабанящего по мраморным плитам, слился с оглушительным звуком пощечины, я пришла в себя и поняла, что не помню, в какой момент подошла к нему, подняла руку и ударила, не сдерживая ярость. Это произошло инстинктивно, без участия моего сознания. Но если бы я сделала это снова, то вложила бы в удар столько силы, что могла сломать руку.

Я посмотрела на его лицо, от удара повернувшееся в сторону. Его белая влажная от дождя кожа приобрела красноватый оттенок. Он крепко зажмурил глаза, его обветренные губы беззвучно шевелились, а впалые щеки подчеркивали скулы.

– Ты не имеешь права произносить это слово, – прошептала я, слегка покачивая головой и пытаясь сдержать слезы, струящиеся по щекам. – Я же говорила тебе отменить поединок. Говорила. Да, будучи врачом, я пыталась помочь пациенту, – но я говорила это. Ты заявил, что лучше умрешь, чем отменишь поединок, – продолжала я хриплым голосом, гневно глядя ему в глаза. Я подошла к нему вплотную. – Я сказала тебе: ну и умирай. – Я сглотнула, мой голос превратился в хриплый шепот, когда я спросила его: – Почему ты не умер?

Сначала он отвел взгляд, но потом повернулся ко мне и наконец посмотрел мне в глаза. Его лицо было лишено каких-либо эмоций, а глаза казались пустыми. Я чувствовала себя так, будто разговариваю со стеной, что разжигало в моей душе бушующий пожар ярости. Ладонь, которой я дала ему пощечину, горела, словно к ней приложили раскаленный уголь.

Его губы слегка приоткрылись, и я почувствовала, как он вдохнул. Брови были напряжены.

– Мы оба должны были остаться живы в ту ночь.

– Но он умер! – крикнула я, ощущая, как злость вспыхивает внутри меня, челюсть сводит от напряжения, а вена на шее пульсирует, словно вот-вот разорвется. – А почему не умер ты?

Его взгляд оставался невозмутимым, густые брови, нависшие над карими глазами, лишь слегка нахмурились, а линия челюсти напряглась, лицо оставалось непроницаемым.

– Потому что победил, – сказал он глубоким голосом.

– Потому что ты убил, – пробормотала я, смахивая капли дождя с лица тыльной стороной ладони. – Ты убил его!

– Я убил его, – повторил он ледяным тоном.

Иногда признание может быть смертоносным. Ты думала, только хирурги скальпелем могут нанести серьезную рану? Думаешь, теперь он остановит кровотечение и зашьет разрез? Если бы произнесенные слова могли действовать как спусковой крючок, то роковой выстрел мог бы произойти в то самое мгновение, когда человек осознал бы их значение. Или ты наивно полагала, что пуля не сможет пронзить твое тело, если ствол пистолета не нацелен прямо на тебя? Ты думала, что пуля не разорвет твою плоть, не растерзает ее, не окропит кровью?

Иногда слова становятся столь же смертоносными, как пули. Думаешь, если твою рану не видно, то тебя не ранили?

– Будь ты проклят, – пробормотала я, обреченно отступая назад. Я пыталась распрямить плечи, но казалось, что почва ускользает из-под ног, несмотря на то что ноги по-прежнему крепко стояли на земле. – Будь ты проклят! – крикнула я, на этот раз во весь голос. Откуда-то издалека донесся звук приближающихся шагов. Он был размытым и нереальным, словно сон.

Собрав всю свою силу, я толкнула его обеими руками в грудь, пытаясь сбить с ног, но в этот момент кто-то схватил меня за руки и потянул назад, не давая завершить задуманное.

– Госпожа, – обратился ко мне незнакомый мужчина, оказавшийся рядом. В ужасе повернувшись, я увидела полицейскую форму, промокшую под дождем, и темно-синюю кепку. – Госпожа, пожалуйста, успокойтесь.