– Ты убил его! – кричала я под ливнем, ощущая, как градины ударяются о мою голову, но не обращала внимания на боль. – Ты убил его!

– Госпожа, пожалуйста… Пройдемте в машину. – Один из трех полицейских стоял рядом с ним, в то время как двое других держали меня за руки и пытались увести. Я потеряла сознание? Или была в себе? Мне казалось, что я рухну, если они перестанут меня держать.

Я не хотела уходить, но ноги сами шли туда, куда их направляли. Я попыталась оглянуться и посмотреть на человека, столкнувшего под откос деревянную тележку, в которой лежала вся моя жизнь. Посмотреть на человека, который, замахнувшись кулаком на моего брата, направил пистолет на меня и выстрелил мне в грудь. В сторону человека, который сжег меня заживо в тонком пальто посреди леденящего холода.

– Ты убил его, – прошептала я, пытаясь встретиться с ним взглядом, но пелена окутывала глаза, скрывая его от меня. Он еще был там? Да, он по-прежнему стоял там. Он стоял там, повернувшись в мою сторону, и его взгляд был прикован только ко мне. Несмотря на то что он слушал полицейского, стоящего рядом с ним, взгляд его неотрывно следовал за мной.

– Ты убил его, – шептала я, глядя на забрызганное каплями дождя стекло двери, которая захлопнулась за мной, когда я села на заднее сиденье машины.

Через запотевшее стекло я увидела пару карих глаз, мерцающих золотистым блеском. Ты убил его.

– Я убил его, – прочитала я в этих глазах в ответ.

2. Слова – оружие

Самое удушающее утро на свете начинается с того, что ты открываешь глаза, но пробуждение приносит только мучения; ты с трудом выползаешь из постели, поднимаешься на ноги… И ждешь вечера, чтобы снова лечь спать.

Уткнувшись головой в подушку, я начала задыхаться, и проснулась, как обычно, закутанная в плотное одеяло посреди запущенной грязной комнаты. Моя шея была влажной от пота, а волосы казались насквозь промокшими. Пытаясь выпрямиться и сглотнуть, чтобы избавиться от першения в горле, я посмотрела в сторону окна, через которое в комнату проникал городской шум. Черные шторы были плотно задернуты. Дом был настолько старым, что его способность выдерживать тряску, вызванную проезжающими грузовиками, вызывала удивление.

Откинув одеяло, я встала с кровати и пошла босыми ногами по паркетному полу, усыпанному крошками от крекеров. Окинув взглядом комнату, я осознала ее плачевное состояние. Она напоминала трущобы. Я раздернула шторы, и, несмотря на пасмурную погоду, мою темную комнату залил дневной свет. В это трудно было поверить, но уже три дня подряд в Стамбуле шел снег. Белый снежный покров, подобно мягкому покрывалу, окутал крыши, дороги, козырьки зданий и автомобили. Казалось, что я вернулась в детство.

С несколькими потерями.

Нужно позвонить помощнице по дому, которая приходила время от времени, но у меня не было желания что-либо делать. Мне хотелось просто лечь в постель и пролежать там весь день. Я хотела все делать в постели: есть, смотреть фильмы и даже открывать дверь, если бы в нее позвонили.

Сделав несколько шагов назад из-за яркого света, я невольно вскрикнула от боли: маленькая заколка вонзилась в мою голую ступню. В таком беспорядке я могла бы наткнуться на что-то еще более острое и опасное. Ухватившись за край кровати, я помассировала ногу. Глаза уже почти привыкли к свету. Беспорядочно блуждая пустым взглядом по комнате, я остановилась на большом зеркале, которое красовалось в центре старого трехстворчатого шкафа. Я увидела свое отражение.

Оно было похоже на руины древнего города, заброшенного и разрушенного.

Я всегда говорила себе, что никогда в жизни не буду такой слабой. Чем чаще я это говорила, чем громче звучал мой голос, тем лучше мне удавалось убедить себя в этом. И я убедила. Я одурачила не только себя, но и всех вокруг. Те, кто смотрел со стороны, видели неприступную стену, которую я возвела. Кирпич за кирпичиком я создавала этот барьер, чтобы отгородиться от других, чтобы скрыть свою уязвимость.

Теперь и я не смогла бы пройти через него, даже если бы захотела. Тех, кто мог бы преодолеть барьер, не осталось.

Мои длинные черные волосы были сальными. Я не могла вспомнить, когда в последний раз принимала душ, но помнила, что перетянула волосы резинкой, когда они были мокрыми, и с тех пор не прикасалась к ним. Если сейчас я осмелюсь высвободить волосы из плена без помощи ножниц, то рискую потерять половину из них. На мне была длинная выцветшая желтая футболка с потрепанным воротом и черные трусики. Запах, который я почувствовала, когда поднесла футболку к носу, был столь отвратительным, что заставил меня поморщиться.

Я потянулась за телефоном, который почти разрядился, и бросила взгляд на экран – восемь часов утра. Ослепительной вспышкой перед моими глазами пронеслась дата: двадцать девятое декабря.

Я всегда воспринимала время как метафору: оно проходит сквозь нас, но не касается, движется только вперед и никогда не оглядывается. Время как сигарета. Когда вы берете сигарету и прикуриваете, она горит, пока не превратится в пепел, а дым, который вы вдыхаете, проходит через легкие и покидает вас с каждым выдохом.

Но, оказывается, время – это черная дыра, которая поглощает все, не давая ничего взамен. Вы не можете попасть ни в прошлое, ни в будущее; вы просто плывете по течению.

Открыв дверь и шагнув в коридор, я почувствовала, как ноги мгновенно замерзли: дома, как всегда, было очень холодно. Проведя рукой по растрепанным волосам, я потерла правое веко ладонью, зевнула и окинула взглядом коридор: судя по всему, Октем еще спит. Я не слышала, когда она вернулась домой прошлой ночью, но все равно точно знала, что она вернулась, потому что Октем никогда не оставалась ночевать в других местах. Совмещение стажировки, учебы и работы в кафе выматывало ее, и однажды она заснула на автобусной остановке, проспав несколько часов, пока ее не разбудил мой телефонный звонок.

Отвлекшись от мыслей, я подняла глаза и встретилась взглядом с парнем, выходящим из гостиной. Мои брови в изумлении поползли вверх, я непроизвольно поджала губы. Парень вышел из комнаты и остановился в коридоре. На нем были потрепанные ботинки «Харли Дэвидсон», из-под мятой рубашки, небрежно застегнутой на пару пуговиц в районе груди, выглядывало нижнее белье.

– Ты кто? – спросил он, проведя рукой по кудрявым волосам.

Я изо всех сил пыталась сохранить серьезное лицо. Он выглядел так, будто страдал от похмелья; возможно, это был тот журналист, с которым общалась Октем. Она рассказывала, что они учились на одном факультете и проходили стажировку в одной и той же компании, поэтому большую часть времени проводили вместе. Нет, это было не похмелье – он был настолько пьян, что в его голове не осталось ни одной пары трезвомыслящих клеток.

– Выход там, – строго сказала я, указывая на железную дверь. Да, дверь все еще стояла на месте, но закрывалась по-прежнему с большим трудом. Мне не терпелось, чтобы он скорее ушел, потому что я уже очень хотела попасть в ванную и принять душ.

Однако вместо того, чтобы направиться к двери, парень уставился на мои обнаженные ноги. Я оставалась невозмутимой, продолжая смотреть ему в лицо. Окинув меня взглядом, он наконец поднял голову и встретился со мной глазами. Я вспомнила о проклятии, заставляющем меня скрывать истинные эмоции, – сколько бы он меня ни рассматривал, увидит только маску безразличия. Парень был не в том состоянии, чтобы понимать, что я могу испытывать дискомфорт, да и, скорее всего, если бы он был трезв, то разглядывал меня только исподтишка.

– Красивые ножки, – сказал он, ухмыляясь, как обезьяна.

Не знаю, что в нем нашла Октем, но я не вижу ни одной причины, по которой он мог бы задержаться в моем доме еще хоть на секунду.

– Дверь, – повторила я ровным голосом, скрестив руки на груди, плотно сжав губы и слегка наклонив голову вбок.

Парень кашлянул, покачал головой и направился к выходу.

– Ну ладно, пойду…

Я закрыла дверь и посмотрела в зеркало на свои длинные спутанные волосы, напоминающие войлок. Я стянула с себя футболку и бросила ее к стиральной машине, после чего мои хрупкие руки снова повисли. Я еще раз посмотрела на себя в зеркало, внимательно вглядываясь в свое отражение, но не узнала себя. Сбрасывая одежду, я обнажала только физическую оболочку, а не свою сущность.

Прошлое обвивалось вокруг моих ног, словно ядовитая змея, впрыскивая смертоносный яд в мои вены.

Я неподвижно стояла под струей горячей воды, наблюдая, как она стекает по коже и исчезает в сливном отверстии. Пар клубился вокруг моего тела, но я пребывала в ледяном безразличии, не ощущая обжигающих прикосновений воды. Мне было холодно. Казалось, что холодно будет всегда. Казалось, что зима никогда не закончится. Казалось, что эта зима не уйдет, пока не обглодает мою плоть до костей и не заберет меня в вечный холод.

Я намылила голову шампунем, тщательно потерла мочалкой тело и смыла всю грязь. Нет. Не всю. Невозможно вымыть голову изнутри.

После душа я завернулась в полотенца и вышла из ванной комнаты. Направляясь на кухню, я увидела Октем, одетую в длинный и теплый кардиган. Она зевала и сонно протирала глаза. Мы были знакомы всего несколько месяцев, но я с первого дня поняла, что мы поладим, потому что Октем была очень непринужденной в общении и никогда не осуждала мои решения. Мы познакомились, когда она искала в университетском общежитии девушку, чтобы вместе снимать квартиру.

После нескольких предупреждений за нарушение правил общежития меня выселили, и мне пришлось искать жилье. Меня огорчала эта ситуация, ведь, чтобы оплачивать квартиру, мне придется продать свой мотоцикл. Тогда я увидела на доске объявлений написанное размашистым почерком сообщение Октем о том, что она ищет девушку для совместной аренды квартиры. Все совпало: она испытывала трудности с оплатой аренды, а я не могла смириться с этими нелепыми правилами.

– Проснулась? – спросила Октем, потирая сонные глаза. Ее темно-каштановые волосы, украшенные двумя яркими голубыми прядями, сохранили легкий рыжеватый оттенок от прежнего окрашивания в оранжевый цвет.

– Здесь был этот бестолковый, – сказала я, входя в свою комнату. Сбросив полотенце, я надела черные трусики, спортивный бюстгальтер и лосины. Надевая футболку с эмблемой моей любимой команды, я заметила, что Октем подошла к двери в мою комнату.

– Ничего себе негодяй, неужели он провел здесь всю ночь? – выражая недовольство и возмущение, она собирала волосы в пучок, используя резинку, которая была у нее на запястье. – Вчера вечером он проводил меня домой. Ты уже спала. Когда он уходил, у меня не получилось закрыть дверь. Он сказал, что проверит, но ничего не смог сделать. Потом мы решили что-нибудь выпить…

– Октем, мы не приводим домой парней. Мы обсуждали это. – Я быстрыми движениями расчесывала волосы. У меня не было времени их сушить.

– Я знаю, но мне очень хотелось спать, и я просила его уйти несколько раз. Наверное, он уснул рядом со мной. Мне жаль, что вы столкнулись утром. Он тебе что-то сказал?

– Ему не нужно было ничего говорить, его глаза говорили за него, – проворчала я, выходя из комнаты. Мне нужно было быстро сделать себе тост, иначе я рисковала упасть в обморок прямо на улице.

– Не выходи на улицу с мокрыми волосами: можешь заболеть и будешь мучиться от головной боли.

Я зашла на кухню и обнаружила, что она прибрана. Вчера вечером я оставила здесь беспорядок и не помню, чтобы убиралась.

– Это ты здесь убралась? – спросила я, повернувшись к Октем, которая шла за мной следом. Я положила чеддер, фета и перец капиа между двумя ломтиками хлеба, засунула в тостер и нажала на кнопку.

– Да. Он тоже помогал, – пробормотала Октем, присаживаясь на стул. – Ты будешь сушить волосы?

– Нет. У меня нет времени.