Я вернулась в свою комнату и начала рыться в ящиках в поисках носков. Обнаружив пару черных, присела на корточки и начала быстро их натягивать. Октем опять пришла следом за мной.

– Твоя голова будет еще больше болеть. Ты и так слишком часто пьешь обезболивающие.

– Я надену шапку, а волосы высушу там, – быстро ответила я. Октем обожала играть в дочки-матери. Несмотря на то что из нас двоих более чувствительной выглядела она, на самом деле такой была я; она выглядела более безрассудной, но на самом деле такой была я. Это я играла с огнем.

– Сегодня обедаешь у мамы? Мне нужно знать, сколько порций готовить.

Выпрямляясь, я сделала резкий вдох, сглотнула и на несколько секунд застыла, глядя в потолок. С того дня я ни разу не была у мамы. Я даже не разговаривала с ней. Я просто старалась привести в порядок мысли. Деканат постановил, что я должна приостановить обучение в этом году без потери стипендии, и с тех пор я пытаюсь собраться с силами.

Или, наоборот, я еще больше расслабилась. Не знаю.

Покачивая головой, я положила в сумку сменную одежду, телефон и ключи.

– Я, наверное, приду, соберу чемодан и потом поеду. Автобус отправляется в обед.

Я хотела провести этот Новый год с мамой. Мне хотелось купить килограмм каштанов и поджарить их в деревенской печи, надеть теплые носочки, устроиться на полу в позе лотоса и пить ароматный чай, чувствуя, как изящная армуду^[8] согревает ладони. Мне хотелось выйти из дома и полежать на снежном покрывале, укрывшем сад, надеть сапоги и с рассветом отправиться в соседнюю деревню, купить свежего молока и вскипятить его в котелке. Накрыть на стол завтрак, прежде чем проснется мама, и не вставать из-за стола до самого вечера.

Там мне станет лучше.

– Как твои руки? – поинтересовалась Октем, открывая тюбик с кремом, стоящий на столе, и вдыхая его аромат. Она выдавила немного крема на ладонь и круговыми движениями втерла в кожу рук.

Непроизвольно я перевела взгляд на свои руки. Они были худыми и изящными, с длинными тонкими пальцами. Моя кожа, как и кожа моей матери, была светлой и сияющей, сквозь нее просвечивали вены сине-фиолетового цвета. Несколько недель назад, когда я была занята учебой, работой в больнице и домашними делами, этими руками я писала конспекты, брала кровь на анализ, зашивала трупы и – изредка – готовила макароны. Сейчас же я учусь наносить ими удары. Поэтому мои костяшки кровоточат.

– Все в порядке, – сказала я, сжимая и разжимая кулаки. Мои руки были в порядке. – А ты что собираешься делать на Новый год?

Октем шумно выдохнула. Она прислонилась к дверному косяку и откинула голову назад.

– Не знаю. Возможно, с ребятами с нашего факультета пойдем гулять в Таксим или Бейоглу^[9].

Я кивнула. Даже если бы она сказала, что будет сидеть дома и скучать, я не смогла бы изменить свои планы, потому что они были известны еще несколько недель назад. Но сейчас, зная, что она пойдет гулять с друзьями, мне не нужно терзать себя чувством вины за то, что я оставила свою соседку одну. Несмотря на то что я не отношусь к числу людей, которые легко сходятся с другими и заводят отношения, Октем была рядом со мной с того дня, как я потеряла брата, и поддерживала меня всеми возможными способами.

Я спрятала волосы под темно-красной шапкой. Накинула толстое черное пальто и обмотала шею шарфом. Мой тост немного подгорел, однако был вполне съедобным. Надев сапоги и закинув сумку на плечо, я направилась вниз по лестнице. Тост успел остыть, но я уже съела половину.

Холод сковывал прохожих, заставляя их прятать лица в воротниках пальто. Их дыхание вырывалось клубами пара, растворяясь в морозном воздухе. Работники торговых лавок, вооруженные кирками и лопатами, расчищали тротуары от сугробов. Несмотря на небольшое количество машин на дорогах, город наполнял такой шум, будто по нему мчались сотни автомобилей. Половина проезжей части была занята снегоуборочной техникой и разбрасывающими песок машинами, которые боролись с последствиями снегопада.

Я доела тост, вытерла руки салфеткой и выбросила ее в урну. И дойдя до автобусной остановки, я засунула замерзшие руки в карманы, пытаясь согреться, и в этот момент почувствовала, как в сумке завибрировал телефон. Но поскольку я прекрасно знала, кто звонит в это время, мне не хотелось лезть в сумку даже для того, чтобы отклонить звонок.

– Девушка, – окликнул стоящий рядом мужчина лет сорока, который, как и я, ждал автобус. Он кивнул в сторону сумки, висевшей на моем плече. – Кажется, у вас звонит телефон. Слышна вибрация.

– Я знаю, – произнесла я тихим голосом и, растянув губы в фальшивой улыбке, отвернулась в сторону, так и не предприняв никаких действий.

– Вы не ответите?

Вместо того чтобы отвечать мужчине, я сняла сумку с плеча и расстегнула молнию. Я разозлилась – и на звонившего, и на свой телефон за то, что он так сильно вибрирует, и на стоявшего рядом со мной мужчину, который вмешивался не в свое дело.

Я отклонила вызов и вырубила телефон, убрала его обратно в сумку и повесила ее на плечо. Мужчина не сводил с меня любопытного взгляда, пока я не взглянула на него. Когда он отошел от меня на несколько шагов и спрятал руки в карманы кожаной куртки, я поняла, что все это время тихо фыркала, выдавая свое раздражение.

Автобус медленно двигался по грязным заснеженным дорогам. Я прислонилась головой к окну, надеясь, что теплая шапка защитит меня от холода, а водитель не будет ехать слишком быстро. Автобус был наполовину пуст, и тем не менее было очень душно, но вскоре мне предстояло выйти и идти пешком.

За последние несколько месяцев моя жизнь пошла наперекосяк. Казалось, что за каждым моим удачным шагом следовало сорок неудачных. В такие моменты я думала о девочках и мальчиках, которые поступили в университет на платной основе; их единственной работой было тратить деньги своих родителей. Неужели все, что они делают, – это просто наслаждаются жизнью? Какое наслаждение? От какой жизни?

Что они делают? Они просыпаются в огромных теплых постелях, в которых кроме них самих может поместиться еще три человека, подолгу наслаждаются горячим душем, а затем идут завтракать приготовленной для них едой, половину которой выбрасывают. Во время завтрака они беседуют со своими родителями. Потом, не беспокоясь о пробках, опозданиях и дорожных происшествиях, садятся в свои BMW и приезжают в университет. Они посещают занятия тогда, когда им хочется, но, даже присутствуя на них, витают в облаках. В обеденное время они идут с друзьями в ближайшее модное сетевое кафе, а не в студенческую столовую. Там они едят, пьют и общаются до самого вечера. А вечером отправляются домой, чтобы, нарядившись в одежду, стоимость которой равна месячному бюджету обычной семьи, вновь выйти на улицу. Для чего? Для того чтобы расслабиться и повеселиться. И от чего им расслабляться? Что их так напрягло, что им нужно расслабиться?

Казалось, что они живут только ради того, чтобы наслаждаться жизнью.

В то время как мы ведем войну.

Выходя из автобуса, я подумала, что все-таки нельзя делать выводы о людях, основываясь лишь на поверхностных наблюдениях. Но несправедливость жизни не оставляет нам другого выбора.

Войдя в спортивный комплекс, я ввела пароль и тут же направилась в раздевалку. Там сняла сапоги и надела кроссовки, которые были в сумке, затем высушила феном волосы и собрала их в хвост. Полчаса на разминку, полчаса на проработку мышц и сорок минут с тренером.

Ранним будним утром внутри было немноголюдно. К этому времени в обычный день я, вероятно, выпив несколько чашек кофе и пытаясь скрыть следы бессонной ночи, уже была бы в стенах университета или больницы. Но теперь все не так, как раньше.

Обычно приостановить обучение было непросто, однако, учитывая потерю близкого родственника и эмоциональные срывы в начале учебного года, после предъявления справки из больницы деканат принял решение предоставить мне академический отпуск на один год. Примерно в то же время выяснилось, что несколько известных психиатров пытаются связаться со мной через адвоката моего брата. Их единственной целью было получить финансовую выгоду от той ночи, несколько недель назад ставшей сенсацией на телевидении и в газетах и до сих пор остававшейся предметом обсуждения в желтой прессе. Им не было дела до моего психического состояния. Никого не интересовала моя боль. Все хотели нажиться на смерти и страданиях.

А еще мне не давали покоя те, кто вертелся вокруг этого негодяя… Его адвокаты терзали меня ежедневными звонками, и я знала, что его тренер и другие члены команды тоже пытаются связаться со мной. Но если они так сильно хотели что-то мне сказать, то могли бы написать это на бумаге, свернуть и засунуть себе в одно место. Я не хотела ничего знать и слышать от них, ни единого слова.

Некоторое время я шла в быстром темпе по беговой дорожке, а затем перешла на бег. Подсчитывая количество подходов в каждом упражнении, еще полчаса я отработала на тренажерах, доведя общее время тренировки до часа. Мой тренер, или, скорее, учитель, в возрасте лет пятидесяти, был известным спортсменом. А теперь, достойно завершив карьеру, он делится своими знаниями с другими. Он не знал меня, не знал, чья я сестра.

Обливаясь потом и страдая от жажды, я подошла к стене, вдоль которой выстроились торговые автоматы. В маленьком кармашке лосин я всегда держала одну лиру^[10] как раз на такой случай. За две недели я разбила три фляги с водой, потому что они попались мне под руку во время приступов гнева. Поэтому я решила, что будет экономнее покупать воду в пластиковых бутылках.

Просторный спортивный комплекс был оформлен в смелой цветовой гамме, сочетавшей в себе черный и неоново-зеленый цвета. Я стояла у стены с торговыми автоматами перед выходом в длинный коридор, который тянулся к лестнице, ведущей к раздевалкам и тренерским помещениям. Большой зал с рингом располагался в конце коридора и по площади был сопоставим с залом, отведенным под тренажеры. Там проводились тренировки с боксерской грушей. Большинство занимающихся были мужчинами.

Несколько недель назад, в тот день, когда мой гнев вышел из-под контроля, я проходила мимо этого спортивного комплекса. Заметив боксерские перчатки на гигантском рекламном щите перед входом, я тут же зашла внутрь и записалась в клуб. Мне нужно было заставить тело работать, а кровь быстрее циркулировать. Мне нужно было чем-то заниматься.

Мне нужно было прочувствовать то, что чувствовал мой брат. Тот парень сказал, что это игра разума, а не гнева. И мне пришлось перенаправить мысли и отодвинуть гнев. Я должна была найти способ превратить свою боль в нечто полезное.

Сделав несколько глотков из бутылки, я посмотрела на большие электронные часы и направилась в коридор. Не спеша дойдя до двери, я сделала глубокий вдох, открыла ее, поставила бутылку у стены, выпрямилась и подняла взгляд.

Мой тренер, господин Энсар, стоял, прислонившись к углу высокого ринга, с его плеча свисало белое полотенце. Скрестив руки на груди, он разговаривал с крупным мужчиной примерно своего возраста, который стоял ко мне спиной. Черный спортивный костюм, белое поло от «Лакост» и кроссовки сорок пятого размера.

Когда взгляд тренера переключился с собеседника на меня, я напряглась. Несмотря на то что зал был полупустой и большинство людей занимались своими делами, несколько человек все же с любопытством разглядывали мужчину, стоявшего ко мне спиной.

Когда я перестала покусывать нижнюю губу и вытерла пот с шеи тыльной стороной ладони, мужчина неожиданно обернулся. Я ощутила, как учащенный пульс сковывает мое горло, затрудняя каждый вдох. Это был он. Тренер, присутствовавший в медпункте в ту ночь, когда я ездила на вызов, который остановил меня по дороге к лифтам, чтобы спросить о состоянии пациента.