– Что-то не так? – спросила Элинор.

– Нет-нет. Просто мисс Крушенк. Мы ведь говорим о ведьме Федоре Крушенк? Она ведет такую уединенную жизнь… Едва ли у нее можно что-то выведать. Я не говорю, что она не осведомлена… скорее, даже наоборот, но она не желает обычно делиться своими мыслями или знаниями.

– Что тебе о ней известно?

– Немного. – Пегги щелкнула сразу несколькими костяшками. – Она резка и неуживчива, так что никто не знаком с ней близко. Но одно я знаю: куда бы ее ни приняли, вскоре изгоняют. С ней не хотят иметь дело ни художники, ни ведьмы.

– Я слышала, произошла какая-то история с ее картиной…

– О да, – ухмыльнулась Пегги. – Она изобразила нечто отвратительное. И невообразимое. Чему не место в нашем мире. В Академии решили, что подобное надругательство над искусством терпеть не станут. Ну а ведьмы не любят, когда выдают их секреты.

– И что же мисс Крушенк написала? – спросила Элинор.

Пегги прикусила губу. Ей не особенно, кажется, хотелось распространяться. Ведьмы не любят, когда выведывают их секреты, это уж точно.

– Пир. Это был пир Старых Богов. И вся их неприглядная пища.

– И что же это такое? – уточнила Элинор, заранее зная, что ей ответ не понравится.

– Люди. – Пегги отвернулась к окну. – Что же еще?

Остаток пути проделали молча. Пегги достала из сумки вязанье, что-то цветастое и бесформенное, она не была в этом особенно искусна. Элинор ничего с собой не взяла, поэтому могла только смотреть в окно на проносящиеся мимо поля и рощи. Мысли ее текли сплошным потоком, и уцепиться было не за что. Вся ее жизнь, до того такая логичная и ясная, представлялась теперь чередой фрагментов. В них не было ни ясности, ни смысла.

Вот детство: угрюмый отец, почти не обращающий внимание на единственного ребенка; и мать – бледная тень. В памяти Элинор она так и осталась бессловесной и ко всему безразличной, почти прозрачной. Отец иногда боялся чего-то или кого-то, но ни разу не заговаривал о своих страхах. И не любил похороны, а равно и крестины.

Его проповеди, Элинор помнила, были полны страсти. Но вот сами их она так и не вспомнила, ни одной строчки, ни слова.

Иногда приезжала из Лондона тетушка, но и ее Элинор до определенного момента помнила плохо. А затем тетя Эмилия, наоборот, стала заполнять собой каждый уголок воспоминаний.

В памяти детских лет отчего-то отпечаталось только синее небо и яркое солнце, и она в белом платье сидит на цветущем лугу.

Элинор тряхнула головой и поднялась. Приехали.

Дом Федоры Крушенк выглядел все так же неприветливо и необжито, как и в прошлые разы. Элинор постучала, и снова никто не ответил. Элинор постучала настойчивее. Еще и еще раз, показывая, что уходить не намерена. Прошло несколько минут, прежде чем дверь приоткрылась.

– Это опять вы? – Федора Крушенк глянула мрачно исподлобья. Стрельнула глазами на Пегги, с преувеличенным интересом изучающую противоположную сторону улицы. – Что вам нужно?

– Поговорить.

Федора Крушенк скривилась, но все же пропустила гостей в дом. Устроив их в уже знакомой комнате, она на несколько минут вышла и вернулась с горячим чаем. Создалось впечатление, что она ожидала визита. Как и прежде, чай был с ромашкой, а к нему – колотый шоколад. Пегги пугливо и воровато огляделась и утащила сразу несколько кусочков. С Федорой она старалась не встречаться взглядом.

– Так что вам нужно?

Элинор взяла чашку обеими руками, грея озябшие ладони.

– Правду.

Федора рассмеялась своим хрипловатым грудным смехом.

– Она всем нужна, мисс Кармайкл. Полезна, во всяком случае.

– Я опасна? Дженет Шарп говорит, что я… что меня нужно убить.

– А мне-то почем знать? – Ведьма сощурилась.

– Вы сказали, что на мне печать смерти. Или просто хотели напугать меня?

Федора Крушенк налила себе чаю, и по комнате поплыл пряный аромат корицы, навевающий воспоминания о далеком детстве, о Рождестве, печенье и яблочном пироге. Немного заинтригованная, Элинор склонилась к горничной, но ее чай ничем не пах, кроме собственно чая, притом довольно скверного. Элинор решила, что таково своеобразное ведьминское гостеприимство.

Некоторое время Федора Крушенк молчала, пила свой чай маленькими глоточками, и взгляд ее бесцельно скользил по комнате. Наконец она заговорила:

– Я сказала то, что сказала. На вас печать, но преступница вы или жертва, я не знаю. Это вам решать. Что же касается слов миссис Шарп… Понятия не имею, что она хотела этим сказать. Я лично не чувствую в вас зла, мисс Кармайкл. Что-то странное в вас определенно присутствует, но я не назвала бы это злом ни при каких обстоятельствах. Вам просто нужны амулеты, чтобы защититься. Найдите себе подходящий оберег и держитесь его крепко. Особенно если ваш враг умеет переселяться из тела в тело, живое или мертвое.

Элинор вздрогнула.

– Что вы об этом знаете?!

– Немного. Но достаточно, чтобы предостеречь вас. Если Тень единожды войдет в тело, ей будет открыта дорога, и с каждым разом ей все проще будет проникать в вас. И однажды она вас, вашу собственную душу вытеснит.

– А если Тень живет во мне? – спросила Элинор. Холодок пробежал по позвоночнику. Вспомнились слова миссис Гиббс. «Избавьтесь от девчонки, – сказала она. – Она вам больше не нужна». И де Брессей говорила почти о том же самом.

– Так не бывает, – покачала головой ведьма. – Не может у тела быть две души. Она приходит откуда-то.

– Откуда?

– Это вы должны выяснить самостоятельно. – Федора Крушенк поднялась. – Может быть, из вашего прошлого. Оно у вас темно, я туда заглянуть не могу. Ну, вы узнали все, что хотели?

– Не совсем. Я… – Элинор осеклась на мгновение. – Я пришла взглянуть на то, что так сильно встревожило Дамиана.

– Вы уверены, что хотите это видеть? – спросила Федора, рассматривая свою гостью, прищурившись.

– Нет, – честно ответила Элинор. – Но, думаю, я должна.

– Хорошо. Идите за мной. А она, – Федора Крушенк указала на Пегги, – пусть останется здесь.

Идти пришлось сперва в заднюю часть дома, где располагалась кухня, по небольшой лестнице вниз, а затем – в подвал. Элинор поежилась. Она испытывала инстинктивный страх перед темнотой и холодом этих помещений. Как в склепе, подумалось ей. И всегда есть опасность остаться тут навсегда. Все боятся быть погребенными заживо.

Пришлось спуститься еще ниже, в зловещую темноту, на самое дно. Здесь было сыро и холодно; темно – лампа в руках Федоры Крушенк давала немного света, неприятного желтого; и пахло просто отвратительно. И зловоние становилось все сильнее, пока они шли узким коридором.

– Что это за место? – спросила Элинор.

– Схрон. Чтобы прятать.

– Кого?

– Папистов, – пожала плечами Федора Крушенк. – Или протестантов. Или роялистов. Или колдунов. Или беглых каторжников. Просто это место создано, чтобы прятать.

– И что прячете вы? – спросила Элинор.

– Увидите, мисс Кармайкл.

Зловоние все усиливалось, пока не стало почти невыносимым. Элинор прижала к лицу платок, слабо пахнущий лавандой. Свежий умиротворяющий аромат никак не мог перебить ужасающий смрад этого места. Между тем коридор наконец закончился железной дверью с прорезанным в ней зарешеченным окошком.

– Смотрите, – велела Федора Крушенк глухо и поднесла к окошку лампу.

Элинор осторожно заглянула внутрь, справедливо опасаясь увидеть нечто неприятное или жуткое. За окошком была темнота. Сперва Элинор показалось, что комната пуста, но затем она разглядела на полу нечто бесформенное, похожее на кучу тряпья.

Тряпье зашевелилось.

Элинор бросила взгляд на Федору Крушенк, невозмутимо глядящую перед собой. Зачем ей держать в подвале человека? Да еще под замком? Была ли мисс Крушенк безумна? Не опасно ли находиться рядом с ней?

А потом тот, кто сидел взаперти, подполз ближе. Зловоние ударило в нос. В свете лампы блеснули белые кости, жир, гниющее мясо. Элинор отвернулась, прижимая ладонь ко рту. Тошноту удалось перебороть, но на языке остался вкус горечи.

– Что… это? – выдавила Элинор.

– Па… па… – услышала она. Скорее чпоканье и хлюпанье, чем голос. – По… за… па… па…

– Что это? – повторила Элинор, глядя на довольную каверзой Федору Крушенк. – Отвечайте! Кто это?!

– Мисс Найтингейл, очевидно. То, что от нее осталось.

Элинор прикусила губу, развернулась и посмотрела на гниющую плоть. Еще можно было рассмотреть подобие лица, клочья волос, неестественно белые зубы.

Мисс Найтингейл была блондинкой, Элинор помнила ее фотографии. Те клочья, что удалось разглядеть, были каштановыми.

– Кто это?

Федора Крушенк тяжело вздохнула и растолковала внятно и медленно, как ребенку:

– Разум, душа, если хотите, принадлежит мисс Найтингейл. Плоть же… Если Дамиан Гамильтон признал ее, то мне не сказал.

– Женевьев Лемаж… – Элинор закусила палец. Он составил письмо во Францию, спрашивая о сохранности могилы Женевьев Лемаж. И это имеет какое-то отношение к Франку. В противном случае Дамиан продиктовал бы письмо ему. – Можем мы выйти на свежий воздух?

Они поднялись наверх, в гостиную, и Элинор с благодарностью приняла чашку чая. Любимая ромашка помогла избавиться от отвратительного привкуса тлена и от горечи во рту.

– Мы встретились с Найтингейлом во Франции, – проговорила Федора Крушенк, садясь на диван и складывая руки на коленях. – Он обратился ко мне за помощью. Я отказала, тогда я не желала связываться с этим делом. Я вообще не люблю иметь дело с мертвыми. А потом я увидела сон: что я должна прийти в этот дом и хранить то, что в нем найду. И искать для него спасения.

– Сон? – переспросила Элинор.

– Я доверяю снам, мисс Кармайкл, – сухо сказала Федора Крушенк. – Они лгут мне реже, чем люди. Тем более если сны так конкретны и показывают, куда я должна идти и что делать. Я приехала сюда, но, увы, слишком поздно. Найтингейл был уже при смерти, но, умирая, этот шельмец ухитрился взять с меня клятву, что я найду способ спасти его дочь или прервать ее мучения. Как вы понимаете, я не могу отвлекаться и помогать Гамильтонам. Пусть даже мне симпатичен Дамиан, да и вы мне нравитесь. Кроме того, по моему мнению, вы прекрасно со всем справитесь сами. Теперь вы удовлетворены?

– Да, – ответила Элинор. Однако то, что она увидела, дало еще больше вопросов. Кто была эта женщина? Почему ее вид, вне всякого сомнения, отвратительный, произвел на Дамиана такое впечатление? У самого Дамиана ответ был, но едва ли Элинор решилась бы его спросить. Это ведь явно было нечто личное.

Она распрощалась с Федорой Крушенк, пообещав с большой неохотой впредь ведьму не тревожить. На обратном пути Элинор, размышляя об увиденном, пришла к выводу, что ответов на множество вопросов так и не получила. Сплошные разрозненные фрагменты. И зародившаяся благодаря словам Федоры Крушенк внутри убежденность, что Дженет Шарп ошибается. Во многом, если не во всем.

Мысль, что красавица-актриса не права, доставила Элинор истинное наслаждение. Хотя, нельзя этого отнять, мелочное.

Элинор прикрыла глаза. Единственное, что ей было известно достоверно: первый раз с не-Элинор она столкнулась на приеме, затем в школе миссис Гиббс. Пряталась ли эта тварь там, дожидаясь приезда Элинор, или сидела где-то внутри, выжидая? Откуда ее выманила Дениза де Брессей своими ароматами?

Ничто не связывало Элинор с миссис Гиббс, кроме того сеанса, но сколько Элинор ни пыталась вспомнить подробности, пустота. Тот день словно изгладился, стерся из памяти. Прошлое Элинор, как и сказала Федора, было темно. Его нельзя было не то что провидеть – вспомнить. А, Элинор теперь это ясно понимала, вспомнить было необходимо.

– Пегги, ты не знаешь ли гипнотизера? – спросила она у не менее задумчивой горничной. – Настоящего, не шарлатана.

Пегги хмыкнула.

– Постараюсь вам помочь, мисс Элинор.