4 июля

Федя оказался прав: вечером налетели тучи, закрыли небо, и оно потемнело, скуксилось, не видно было ни звездочки. Нина лежала в кровати и слышала, как гремит где-то вдали – будто кто-то стучит в дальнюю дверь, а потом вдруг прогремело близко, и Нина потянула одеяло на себя. Федя давно спал, и его мирное, привычное посапывание сбоку почему-то не успокаивало. Гром растекся по небу, сверкнуло за занавеской, и стены словно задрожали. Нине казалось, что весь холм вздрогнул.

А потом в тишине – когда примолкли все сверчки и кузнечики – разразился ливень. Дождь забарабанил по крыше, и Нина вдруг с испугом подумала, не протекает ли она. Дождь все стучал и стучал, но никто не спешил ему открывать: Федя спал, Нина куталась в одеяло от охватившего ее озноба. Завыл с силой ветер, задрожали стекла, и в который раз Нина подумала о том, как хорошо было бы, если б они не приезжали.

Что-то царапнуло по стеклу, и она вздрогнула. Нина никогда не была трусихой – но новое существо, растущее в животе, отнимало у нее смелость и сеяло семена страха в ее сердце, благо находилось прямо под ним. Сверкнуло раз, два, три, и ей показалось, что за окном кто-то есть.

Нина спустила ноги с кровати, говоря себе, что стены дома толстые, из добротных бревен, которые еще сто лет простоят, а на крыше установлен громоотвод. По стеклу что-то скреблось и било, шумно рыдал дождь. Нина на носочках подошла к окну.

Она отвела занавеску в сторону и на мгновение застыла. Затем – позабыв, что хотела увидеть, – вернулась и забралась под одеяло, прижимаясь к Фединой спине. Его теплое тело успокаивало ее и дарило ощущение безопасности. Она закрыла глаза, чтобы не видеть молний, не видеть грозы, и решила спать.

Потому что за окном точно не могло быть огромного медведя.

* * *

После летней грозы провода, и без того дышащие на ладан, совсем одряхлели и почили, оборванными нитями вися среди веток. Федя узнал об этом раньше Нины – когда с утра обнаружил, что свет не включается и электричества нет.

Пока Нина открывала глаза, Федя уже успел снять показатели со своих приборов, обойти дом, проверить, как сильно размыло дорогу, и совершить самое бесполезное дело – попробовать набрать Ивану Борисовичу по стационарному телефону.

Когда Нина вышла из дома, она первым делом посмотрела в ту сторону, куда выходило их окно. Мокрая трава неприятно щекотала ее голые щиколотки, когда она обогнула дом и встала перед стеной, глядя в сторону леса. Трава шелестела, роса падала на землю, лужи виднелись в рытвинах. Она пошла вперед, внимательно глядя под ноги, – к большому дереву, что росло на окраине поляны. И замерла, увидев то, что хотела – и что страшилась найти: яму размером с ее ногу, затопленную водой.

– Нина, чего ты там? – крикнул сзади Федя.

Нина пару мгновений смотрела на лужу, и ей все казалось, что она круглая, а не вытянутая, как след, потом она моргнула, и лужа показалась почти квадратной.

«Глупости», – подумала Нина. Просто лужа.

– Ничего! – крикнула она, возвращаясь к крыльцу.

По логике вещей, будь здесь медведь, он бы разнес метеостанцию и попытался найти съестное в сарае. Но все было целое – будто ей приснилось.

– Я пойду вниз, в деревню, узнаю, что с электричеством, – сказал Федя, стоя в шлепанцах и шортах посреди размытой дороги. – Ты пока посмотри, как там холодильник. Что-то надо съесть, пока не подключат.

– Ага, – отозвалась Нина.

Она присела на лавку, чувствуя, как уже подступает усталость. Ночью она плохо спала, и потому теперь казалось, будто полдня миновало.

Федя покружился по двору, затем порылся в предбаннике, выуживая старые резиновые сапоги, и натянул их на босу ногу. Сапоги оказались чуть большеваты, и Федя в них смотрелся забавно. Нина даже хмыкнула, глядя на него.

Он махнул ей рукой и пошел вниз с горы. Нина наблюдала за ним, пока его макушка не исчезла за линией земли, затем грузно поднялась, чувствуя холодную влагу на ногах.

Федя шлепал по лужам, пока не вышел в деревню, но никого не встретил: магазин был закрыт, дворы тоже, будто вся деревня разом вымерла, погрузилась в послегрозовую спячку. Он направился по дороге к площади, надеясь переговорить с Иваном Борисовичем – и, к своему изумлению, нашел там всю деревню. Мужчины окружили столб, а женщины столпились у скамеек, о чем-то возбужденно переговариваясь. Издалека Федя увидел, как Григорий несет стремянку к столбу.

Он подошел, различая в гомоне отдельные голоса:

– …сверкало-то, сверкало, всю ночь не могла уснуть!

– …Ага, как же, дрыхла без задних ног, Витька мой выходил проверить, стеной шел…

– Я видела эту молнию из своего окошка…

Федя снова посмотрел на столб и увидел, что верхушка его, там, где топорщились уши медвежьи, будто почернела, обуглилась, и длинная трещина прошла меж черных глаз.

– О, метеоролог, – окликнул его кто-то, и тяжелая ладонь хлопнула Федю по плечу. – Авось пришел узнать, чей-та электричества нет?

Федя обернулся, глядя на Ивана Борисовича. Тот улыбался, но как-то натужно, через силу, а глаза его смотрели за спину Феди – на медведя.

– Да, доброе утро. Провода из-за грозы оборвались? – спросил он, хотя сам видел их.

– Видать. Из города теперь дожидаться ремонтников, – сказал староста, сжимая его плечо. – Вона как сверкало, даже в столб наш ударило.

– Дерево, что поделать. Молния… – Федя пожал плечами, оборачиваясь на тотем.

Ему вдруг стало жалко работу мастера, что с такой любовью вырезал шерсть, а теперь она вся обуглилась, будто медведю голову пеплом посыпали.

– Да, – согласился Иван Борисович, косясь на Федю. Григорий забрался на стремянку, обнимая медвежью голову и разглядывая ущерб. Он что-то крикнул мужикам снизу, что держали его за ноги, а потом полез вниз. – Да, – рассеянно повторил Иван Борисович.

Федя покосился на него, не понимая, почему тот выглядит так потерянно. Он открыл было рот, чтобы спросить про столб, но затем закрыл его. Было очевидно, что тотем играл какую-то важную роль для жителей Солнечного, если все они собрались здесь.

– А когда приедут ремонтники? – вместо этого спросил Федя, наблюдая, как Григорий отдает какие-то указания.

– Скоро. Скоро, – сказал староста. – Сейчас мужики поедут к станции, телефоны все равно не работают. А там уже и…

– Просто у меня приборы, – сказал Федя, поправляя на носу очки. Он пожевал губы, задумавшись, как бы обозначить важность этой задачи. – Показания надо снимать каждые три часа. Без электричества придется вручную…

– Да-да, понимаю, все понимаю, – староста оторвал взгляд от центра площади и снова улыбнулся Феде. – У кого-нибудь найдется запасной генератор. Коли вам совсем невмоготу, одолжим. А пока – ждите у моря погоды, – он усмехнулся. – Выходной у вас, получается.

– Выходной… – повторил Федя. По какой-то причине то, как работали мужики в центре пятачка, завораживало. Они принесли инструменты, и Григорий снова полез по стремянке наверх, держа в руке стамеску и долото. – Это Григорий медведя вырезал?

– Ага, его творчество. Он у нас мастеровитый, башка хорошая, только не в то дело приложенная, – сказал Иван Борисович, и Федя не понял его слова. – Медведь-то наш охранник, надо подлатать, а то как бы чего не вышло.

– Чего не вышло? – не понял Федя.

– Как знать, как знать, – в глазах старосты снова появилась растерянность.

Федя перестал на него смотреть и обратил все внимание на столб. Вся деревня наблюдала, как Григорий добрался до макушки медведя, примерился и аккуратно, почти нежно для такой большой ручищи, тесанул по дереву. Послышался деревянный визг, и крохотная щепка слетела вниз. Взгляды были прикованы к ней, когда она, медленно планируя, перевернулась в воздухе несколько раз и приземлилась на вытоптанную землю. Староста рядом с Федей вздохнул.

* * *

Нина решила сходить на речку, пока электричества нет. Федя остался в доме – теперь без автоматической настройки ему приходилось каждые три часа снимать показания и записывать их. Нина не стала уговаривать его пройтись. Она собрала сумку, надела на голову большую соломенную шляпу и вышла из дома.

Разжарилось. Пока Нина шла до реки, ее преследовал стук долота с площади. Он разносился на всю округу, будто покрывая своим мерным тиканьем все Солнечное. Нина подстроила шаги под стук, но звук ускорялся, и она не поспевала за ним, а потому вскоре отстала, будто опаздывала.

Нина шла по дороге, которая медленно спускалась – мимо нее проходили деревенские, дети, собаки. Казалось, отсутствие электричества выгнало всех из домов, и когда она пошла по еловой аллее, что вилась по полю к серебристой ленте реки, вокруг нее уже собрались мальчишки, оживленно болтающие между собой. Нина прислушалась.

– Да это древнее проклятье! Проклятье!

Посреди яркого солнечного дня слова звучали как карканье, совсем не к месту.

– Точно тебе говорю, это оно! Мне мама сказала.

– Бред!

– Эй! Ты на мамку-то мою не гони, она больше твоего понимает.

– Тогда почему сразу проклятье? Может, предупреждение.

– Потому что, деда мне еще рассказывал… – мальчик понизил голос и оглянулся на Нину. – Потом!

Мальчишки рванули вперед, отрываясь от нее. Нина равнодушно смотрела, как они сгрудились впереди и исчезли за поворотом.

Она поправила шляпу, глядя в сторону, откуда доносился стук долота. Федя рассказал ей про молнию – может, ребята о ней? Нина вспомнила медвежью тень, которую видела ночью в грозу: почему она ей привиделась? Вставала ли она вообще? Живот тянуло вниз, ноги опухали от жары. Нина побрела вперед.

Берег реки усыпали дети, женщины, мужики. Жара гнала всех в воду, и когда Нина ступила на песок голыми ногами и огляделась, то не нашла свободного места. Деревенских оказалось очень много: дети с визгом забегали в реку, женщины щелкали семечки в теньке, несколько мужчин курили под соснами среди выступающих корней. Нина пошла вдоль линии леса, чтобы найти себе местечко на корягах.

– Эй! – окрикнула ее женщина. – Нина! Идите к нам.

Она прищурилась, глядя против солнца на фигуру. Фигура отчаянно махала рукой, подзывая ее. Нина заколебалась, но затем пошла к ней. Это оказалась попадья, но Нина совершенно не помнила, как ее зовут. Ее сморщенное белое лицо приветливо улыбалось, а от ее длинной серой юбки Нине самой стало жарко.

– Садитесь, – попадья похлопала по покрывалу, – вам с пузом стоять тяжко, по себе знаю, ноги гудели как трубы.

Нина поджала губы. Она стояла над покрывалом, и ее тень накрывала попадью, будто большое круглое солнце. Короткие волосы до плеч делали ее тень на песке еще круглее.

– Садитесь-садитесь, – попадья сдвинулась, освобождая место. Потом вдруг резко повернулась к воде и оглушительно рявкнула: – А ну обратно плыви, Вадик! Я все вижу!

Нина от неожиданности вздрогнула и тоже обернулась. Мальчишка в блестящей воде махнул рукой и поплыл обратно к берегу.

– Младший мой, – пояснила женщина. – Спасу от ребятишек этих нету.

Нина молча кивнула, приземляясь на покрывало. Она уже пожалела, что решила пойти к реке. Она разглядывала профиль попадьи, вспоминая ее у костра в первую ночь: деловитая, толстая, активная. Кажется, Варвара. Варвара-как-ее-там. С огромным выводком детей и полным отсутствием такта.

– Правда, хорошо, когда в доме ребятня. Сейчас это редкость, – вдруг сказала попадья, поворачиваясь к ней и глядя на живот. – В первый раз у реки?

Нина растерялась от резкой смены темы.

– В первый. Давно хотела сходить, – ответила она, испытывая жгучее желание уйти. Вернуться в дом и снова смотреть в выключенный телевизор.

Но Варвара оказалась женщиной хваткой, выудила из бездонной сумки яблоко и протянула Нине.

– Держите, наше, с церковного сада, – сказала она.

Нина взяла яблоко, не найдя причины отказаться.

– А где ваш муж? – спросила попадья.

– Работает. Ему нельзя надолго уходить.

– Ах, верно, прошлый таким же был.

– Прошлый?