– Да, тот, что до Федора был. Дмитрий. Он у нас три года прожил, – попадья задумалась, будто вспоминая.

– А почему уехал? – спросила Нина.

– Жизнь по-всякому поворачивает, пути Господни неисповедимы, – неопределенно отозвалась попадья, и ее лицо как-то скуксилось. – Бог слушает того, кто сам слушает Бога.

Нина поджала губы, ничего не говоря. Серебрилась река, резвились дети, а ей казалось, будто ее Бог не слушает.

– А теперь вы вот тут. Остаться не хотите? – попадья улыбнулась, и от этого ее лицо будто состарилось, словно не привыкло к этому выражению.

Нина стиснула яблоко, глядя на ее широкую улыбку.

– Да мы как-то еще не думали…

– У нас тут хорошо. Тихо-мирно… Вадик, куда поплыл! – громкий рев снова заставил Нину вздрогнуть.

Голоса у тропы к деревне привлекли ее внимание.

Она повернулась в ту сторону, и вместе с ней будто повернулся весь пляж. На берегу показались мужчины, того, кто шел впереди, она узнала – Григорий. Одетый в одни спортивные штаны, он скинул шлепанцы, стянул штаны по пути к воде и щучкой нырнул с когтистого берега. Его поджарое сильное тело пролетело по воздуху и рухнуло в реку с громким плеском. Дети завизжали громче, восторженнее:

– Гриша! Гриша пришел! Гриша, давай бомбочку!

Нина увидела, как из воды – в добрых трех метрах – вынырнула темная голова. Григорий выпустил фонтанчик воды и встал на ноги на мелководье. Мальчишки тут же облепили его со всех сторон, цепляясь за плечи и шею.

– Эй, потише! – рассмеялся он, подхватывая одного мальчика поперек скользкого туловища.

– Гриша!

– Закончил, значит, – вдруг сказала попадья рядом с Ниной, и та отвлеклась от бисерных капель на широких плечах Григория.

Нина перевела взгляд на нее и увидела, что лицо снова сморщилось, улыбка пропала.

– Закончил медведя? – спросила Нина.

– Ага, языческого этого… идола, – выплюнула попадья, будто это было оскорблением. – Язычники, принося жертвы, приносят бесам, а не Богу ^[2], – она забормотала тише что-то, похожее на молитву.

Нина промолчала.

– Господь – царь навеки, навсегда…

Мышцы Григория на солнце казались медовыми, будто отлитыми из бронзы. Острые черты лица сгладились, улыбка притаилась в бороде.

– Бомбочку! Бомбочку!

Григорий подкинул мальчишку в воздух, и тот с веселым визгом полетел в воду.

– Вадик, – попадья поджала губы, прекратив бормотания. – Ох, получит у меня. Всем мозги задурил.

– Григорий не местный? – спросила вдруг Нина, отводя взгляд от мощной фигуры в воде.

– Отчего ж, местный, – тут же переключилась попадья. – Папаша его охотником был, мамка его, сколько себя помню, здесь жила. Отец его уважаемый человек был. Гришка еще мальчишкой с ним ходил в лес, а потом как перемкнуло, и с тех пор вот. – Она махнула рукой. Видимо, «вот» относилось к медведю. – Заладил одно и то же.

– А отец Петр с ним разговаривал? – с любопытством спросила Нина.

– Что с ним говорить, как об стенку горох. Ему одно – а он все свое. – Попадья поднялась с места, зорко глядя на Вадика, что сидел на шее у Григория. – Пойду уши надеру мелкому… – Она грузно двинулась вперед, проседая в песок как верблюд: ее бока колыхались, словно горбы, а массивные ноги проваливались и тяжело поднимались.

Нина наблюдала, как попадья приблизилась к берегу, как звонко взвизгнул Вадик, падая в реку, а потом хлебнул воды и закашлялся, смешно махая руками. Григорий подхватил его под мышку и побрел к берегу. Дети плыли за ним, хватая за кожу. Григорий перевернул Вадика и поставил перед попадьей. Та схватила его за ухо, потянув за собой. Нина даже издалека слышала, как та шипит сквозь зубы:

– Я тебе что говорила? Не якшаться с ним! Уже и губы синие, все, выходишь и, пока не высохнешь, не зайдешь.

– Ну, мам! – жалобно возмущался Вадик. – Ухо! Ухо отпусти! Ну, мам! Я же просто!

– Все у тебя просто. Все всегда просто…

Нина посмотрела за их спину: Григорий будто не слышал этого шипения, о чем-то разговаривая с детьми. Он расхохотался – громко, мощно, во всю силу легких, – и Нина вздрогнула, когда темные глаза уставились на нее. Григорий улыбнулся и махнул ей рукой.

Нина стиснула юбку, подавляя желание помахать в ответ.

* * *

Нина вернулась домой, тяжело поднимаясь по склону. Живот мешал, колени прилипали к его низу, жара преследовала ее, хотя самый пик дня уже прошел. Она так и не искупалась. Григорий ушел сразу же после своего единственного заплыва, попадья еще долго отчитывала Вадика, заставляя и мальчишку, и Нину сидеть с самым унылым видом. Затем Нина принялась за «Преступление и наказание», и Вадик остался скучать один.

Как выяснилось, у местного священника пятеро детей и Вадим самый младший, школьник двенадцати лет, родившийся уже в эпоху заката попадьевской жизни. Худенький, бойкий мальчик был на десять лет младше своих братьев и сестер, а потому получал всю безраздельную заботу Варвары. Он долго разглядывал Нину, ее большой живот и платье в цветочек, а потом безучастно спросил:

– Мальчик или девочка?

Нина не знала. Она намеренно не узнавала пол, а потому пожала плечами.

– Если мальчик будет, назовете Вадиком? – спросил он без особой надежды.

– Может быть, – ответила Нина.

– Назовите, пусть даже узкоглазый будет, все равно пойдет.

– Вадик! – рявкнула попадья так, что Вадик тут же вжал голову в плечи. – Ты что такое говоришь!

– Извините, – быстро бросил он и вскочил на ноги. Песок взметнулся, падая на страницу Достоевского. – Я высох, теперь могу купаться?

– Пошел отсюда! – попадья замахнулась полотенцем и повернулась к Нине: – Вы простите его, язык как помело. Он не хотел вас обидеть.

Нина сдержанно кивнула. Может, и не хотел. Дети впитывают то, что слышат от взрослых.

– Отец ваш Небесный даст блага просящим у него ^[3], – сказала Варвара на прощание, снова давая ей яблоко – будто в знак извинения за слова Вадика.

Федя суетился по дому, и, когда Нина зашла, он вихрем пронесся мимо нее со своей тетрадью:

– Привет-привет!

Нина пропустила его, поставила пляжную сумку и посмотрела в сторону кухни. Электричества так и не было.

– Приходил Иван Борисович, – крикнул Федя с улицы. – Сказал, что генератора сегодня не будет, людей из города тоже не ждать. Пятница все-таки. Не раньше понедельника все будет.

– И что делать? – спросила Нина, выходя на крыльцо. Федя поднял глаза от расчетов.

– Иван Борисович предложил переночевать у тех, у кого есть генератор. Или… – Он замялся.

– Или? – подняла брови Нина.

– Или готовить в печи, – закончил Федя.

Нина оглянулась: в углу кухни стояла дровяная закопченная печь, которую они ни разу не топили. Потому что ни Нина, ни Федя не знали, как делать это правильно. С электричеством в доме было проще: и обогреватель, и плитка, все работало на нем. Воду для рукомойника Федя набирал в колодце каждое утро, а небольшая баня на участке использовалась ими как душевая. Нина снова вздохнула. Мало ей деревянного туалета на улице, теперь еще и печь.

Ее равнодушное лицо заставило Федю нахмуриться.

– Я спрошу, у кого есть генератор. Ты беременна, будет нехорошо, если дым от печи пойдет не туда. Может, все-таки кто-то одолжит на день.

Он подошел к ней и протянул руку, мягко поглаживая по выступающему животу. Она опустила глаза на его горячую руку. У Феди всегда были слишком теплые руки, почти потные.

– Там у нас творог и сметана, поешь пока. – Он убрал руку и перехватил блокнот. – Я спущусь в деревню.

* * *

Староста сказал, что генератор никто не даст. Федя этого ожидал – жители казались дружелюбными, но совсем не доброжелательными. Иван Борисович извиняющимся голосом добавил, что генераторы всего у трех жителей, а остальные на печи так и готовят. Он предложил отправить кого-нибудь растопить печь. Федя несколько мгновений сомневался, но вспомнив лицо Нины, согласно кивнул.

Когда он вернулся домой и сообщил об этом Нине, та лишь угукнула в ответ. Она всегда оставляла за ним принятие всех решений – малых и больших, будто сама ничего не могла, хотя, скорее, не хотела. Федя от этого нервничал, переживал еще больше и суетился. Он тут же развел бурную деятельность: натаскал воды, почесал голову, разглядывая пустой дровник, нашел покрытый ржавчиной топор и вернулся в дом. Нина все сидела на том же месте – в кресле напротив телевизора, забравшись на него с ногами. День клонился к вечеру, и ее длинная круглая тень вытягивалась от окошка, подползая к двери. Федя со звоном поставил топор у проема. Нина подняла голову.

– Нам бы еще свечей, – сказал он, и Нина покорно кивнула. Это означало, что Федя волен искать свечи, а волен оставить это дело.

Раздался громкий стук в дверь. На пороге оказался Григорий, держащий за спиной вязанку дров.

– Здорово, соседи, – хмыкнул он, проходя внутрь без приглашения.

– Вас Иван Борисович послал? – спросил Федя, идя за ним так, будто это он гость. Григорий стянул вязанку и грохнул ее о деревянный пол.

– Вестимо, – согласился мужчина. Он осмотрел дом хозяйским взглядом и уставился на Нину в кресле. Феде захотелось инстинктивно встать между ними, закрыть ее от темных глаз, но Григорий уже перевел взгляд на Федю: – Где печь?

– Здравствуйте, – вежливо сказала Нина.

– Спасибо вам большое, мы сами бы не сумели, – забормотал Федя, махая рукой в сторону кухни. – Вон там, вон там.

Григорий хмыкнул и больше ничего не сказал. Он прошел на кухню, присел на низкий табурет и взялся за работу: взяв ржавый топор, он ловко разрубил поленце на щепы на железной плите и принялся растапливать печь. Время от времени он что-то бормотал себе под нос, вставал, обходя печь со всех сторон, и даже бесцеремонно зашел в спальню, куда стеной примыкала печь. Простучав кирпичи, он сделал какой-то вывод и вернулся к табурету. Федя, сложив руки на груди, наблюдал за ним.

– Ловко у вас выходит, – сказал он, разрушая тишину.

– Я с деревом на «ты», – сказал Григорий, прикусывая одну щеку зубами. – Это вы, городские, в деревне как телята. Без электричества померли бы, – он хохотнул, будто довольный своей шуткой. – Горло промочить есть чем?

– Нет, мы не пьем, – отозвался Федя, мечтая, чтобы печь скорее растопилась, либо электричество магическим образом включили. Даже сидя на низком табурете, Григорий казался выше и мощнее его. В разрезе его рубашки спутанная цепочка тряслась, и Иисус тоже трясся от его смеха.

– Да воды б хоть, – ухмыльнулся он.

– Держите, – бледная рука вытянулась сбоку от Феди, протягивая кружку.

Федя обернулся – он и не заметил, как подошла Нина.

– Темно стало, – она поежилась, будто поясняя свои действия.

Григорий принял кружку, опрокинул в себя воду и сказал:

– Сейчас зато тепло будет.

Федя стоял неподвижно в дверях, глядя на широкую спину Григория. Весело трещала печь, и с кухни потянуло жаром и дымом, задувая ему в лицо. Федя не мог дышать, но все равно вдыхал запах гари, дерева и разогретого железа, не отрывая взгляда от ярко-оранжевых языков пламени, что плясали по плечам Григория.

– Готово, – мужчина хлопнул себя по коленям и поднялся. – Подбрасывай, как наполовину прогорит, а то затухнет. Поддувало широко не открывай, не то прогорит быстро. Запомнил?

Федя кивнул и протянул руку:

– Спасибо большое.

Григорий всего мгновение смотрел на его ладонь, а потом крепко пожал ее с ухмылкой.

– Бывайте, соседи. Двери запирайте, а то пора такая, что медведь себе невесту ищет.

Его большая фигура протиснулась в двери и растворилась в вечернем сумраке. Федя обернулся на Нину: она уже была замужем, и никакой медведь ее не отнимет. Никакой – ни настоящий, ни выдуманный.