Медвежий брод (страница 7)
5 июля. Часть I
Электричества не было и на следующий день. Нина поняла это, когда проснулась без привычного жужжания холодильника. Федя рядом сопел, уткнувшись лицом в подушку. Звенящая тишина дома давила на уши.
Затем она ощутила толчок в живот. Маленький незнакомец пинался, приветствуя будущую мать. Нина поморщилась от боли и легла на спину. Живот возвышался под одеялом, будто она зачем-то спрятала там воздушный шар. Вот во что она сейчас превратилась: в неуклюжий круглый шар. Федя что-то пробормотал под нос и повернулся на другой бок. Из его приоткрытого рта донесся храп.
Нина подумала о том, что, по статистике, люди глотают до четырех пауков в год во время сна. Ей вдруг стало так противно, что она резко сбросила одеяло и села.
Звенящая тишина сбежала прочь, стоило ей встать. За окном послышалось щебетание птиц, низкое стрекотание кузнечиков, шелест травы. Нина всунула ноги в тапки и пошла на кухню.
Печь давно остыла: серый пепел высыпался на пол, будто сизые слезы дерева, сожженные в пламени. Кочерга одиноко валялась на полу рядом с маленьким табуретом. Нина вдруг вспомнила, как вчера на нем сидел Григорий – такой огромный и широкий, что табурет под ним исчезал, и он словно сидел на корточках, заполняя собой всю кухоньку.
Нина моргнула и потянулась к плитке, чтобы зажечь ее. Лампочка презрительно темнела. Нина подошла к холодильнику и распахнула его. На нее пахнуло затхлостью и тухлой водой, как всегда пахнет из старых забытых холодильников. Под ним обнаружилась лужа воды.
– Еще не включили? – голос за спиной заставил Нину подпрыгнуть. Она больно ударилась пальцем о край холодильника и зашипела.
– Боже, – выдавила она, поднимая ногу и потирая ушибленный палец. – Чего подкрадываешься?
Федя, в майке и трусах, виновато застыл в дверях: такой тощий и несуразный, что Нину взяла злость.
– Я не… извини, больно ударилась? – заботливо спросил он, протягивая руку к ней.
Нина хотела отдернуть локоть, но потом глубоко вздохнула, и злость провалилась куда-то в желудок, должно быть, прижатый ребенком к позвоночнику. Ладонь Феди легла на ее кожу, и она покрылась мурашками.
– Нет, все в порядке. – Нина тяжело уселась на стул с помощью Феди и посмотрела на открытый холодильник. – Еще не включили. У нас что-то испортилось, – сухо сказала она.
Некогда полные льда, недра чудовища таращились на нее, истекая водой, будто кровью. Словно холодильник умирал. От этого сравнения Нину замутило, и она пошарила глазами по кухне, лихорадочно ища какую-то емкость.
– Что такое? Что? – засуетился Федя. – Плохо? Нина, что с тобой?
Нина помахала рукой перед лицом, и удушливый жар отступил.
– Налей мне воды, пожалуйста, – попросила она.
Федя тут же бросился к канистре с водой, плеснул немного в чашку, держа ее дрожащими руками, а затем поднес ей. Нина сделала глоток, прогоняя тошноту. У нее уже давно не было токсикоза, и она надеялась, что этот кошмар закончился. Но на смену ему пришли толчки.
– Почему так рано проснулась? – осторожно спросил Федя, садясь рядом и поглядывая на нее с такой опаской, словно она могла сейчас же взорваться – или превратиться в злобного зверя, который растерзает его на куски. Словно ее следовало бояться.
Раньше Нина этого не замечала – этой его осторожности. Наверное, она развилась после того происшествия, после беременности, после всего, что с ними произошло. Нине было неинтересно, чего он боится.
– Пинается, – сказала она, даже не пытаясь скрыть недовольство в голосе. – Спать не дает.
– Больно? – спросил он, хотя уже протянул руку к ее животу, чтобы потрогать – почувствовать толчок.
Нина в который раз подумала, что Федя ждет этого ребенка больше, чем она сама. А она была даже не уверена, что в калейдоскопе ее чувств есть ожидание.
– Нет, просто неприятно, – смягчилась она, когда его теплые пальцы легли на ткань ночнушки. – Какой-то жаворонок родится.
Федя усмехнулся, подслеповато глядя на нее без очков. Его карие, напоминавшие два полумесяца глаза становились похожими на ниточки, когда он улыбался, и в их уголках собирались такие же ниточки-морщинки. Он выглядел красиво, когда улыбался. Когда не скалился, не пытался понравиться.
Когда-то Нине нравилось смотреть на его улыбку.
– Если сегодня не вернут, лучше пожить у соседей, – вдруг сказала она.
Федя моргнул, улыбка дрогнула и сдулась, как воздушный шарик, в который всадили тонкую иголку.
– Да, конечно. Ты права.
Он поднялся и подошел к холодильнику, принимаясь выгружать из него продукты. Нина сидела и смотрела, как суетой Федя пытается заглушить свою тревогу, и хотя она это отчетливо понимала, в ее груди растекалось какое-то странное самодовольство – которое усиливалось, когда она смотрела на маленькую табуретку.
– Осталась колбаса, хлеб, масло подтаяло, но вроде еще не пропало, а вот молоко скисло. Вафли еще, – сказала Нина, перебирая продукты на столе. – Яйца есть, но плитка не работает.
– Бутерброды? – спросил он.
Нина равнодушно кивнула, поглаживая живот. Этот живот всегда притягивал его взгляд, как только начал расти, а теперь Федя и вовсе не мог отвести от него глаз. Он знал, что жене это не нравится, но ничего не мог с собой поделать. Там росла маленькая жизнь – его кровь.
Они позавтракали бутербродами, а затем Федя ушел снимать показания приборов. Нина смотрела в мертвый экран телевизора, слыша, как тихонько шелестят занавески на открытых окнах. Это напоминало шипение белого шума, и она медленно погружалась в транс. С тех пор как они приехали сюда, она все время как будто находилась в дреме – непрекращающемся тягучем и очень скучном сне, из которого она не могла вырваться: то ли кошмар, то ли просто видение.