– Ну и глазастый ты, капитан, – рассмеялся Соколовский, – глазастый и памятливый. И любопытный, да?

– Я бы не был разведчиком, если бы не был глазастым, любопытным, памятливым, – заметил Глеб. – Просто я помню Миколу еще с сорок второго года. Вот и хочу свою догадку, а вернее, предположение насчет того, что он вам принес, проверить.

– Вот даже как? – усмехнулся Соколовский. – Тогда, прежде чем я отвечу на твой вопрос, скажи мне, что ты сам думаешь по поводу этого свертка.

– Думаю я, товарищ гвардии полковник, что Микола достал вам… – Шубин чуть замялся, но потом все-таки решился высказать свою версию. – Могу только предположить, что это было сало.

Соколовский удивленно глянул на Глеба, покачал головой и некоторое время вел машину молча.

– Прямо в цель, – наконец сказал он. – И как ты догадался? По запаху и по форме не мог – шмат был завернут плотно и нельзя было увидеть или учуять, что именно в этом свертке находится. Наверное, сам Микола проговорился?

– Если бы он проговорился, я бы у вас сейчас не спрашивал, что он вам принес, – сдерживая улыбку, ответил Шубин.

– Резонно, – только и смог ответить Соколовский. – Тогда как догадался?

– Не догадался, а предположил. Вот и хотел у вас правильность своего предположения уточнить. Значит, все-таки сало?

– Оно самое, – признался Соколовский. – Причем это не я попросил его достать, а он сам вызвался. Сказал, что, когда мы через один какой-то там хутор шли и в одной избе на ночевку останавливались, он видел, как старая хозяйка прятала в чулане здоровый шмат сала. Тогда он промолчал и не стал старушку корить за негостеприимство. Но когда при переправе через реку я простудился, он вдруг пришел ко мне и сказал, что самое лучшее лекарство от простуды – это соленое сало. Я и говорю ему: где ж его сейчас возьмешь? А он мне и рассказал про ту старушку, сказал, что может к ней в гости наведаться и попросить ее поделиться. Я, конечно, сначала возражал, но понимаешь, какое дело… – Соколовский виновато посмотрел на Шубина, но тот, продолжая улыбаться, искренне ответил:

– Понимаю.

Далее до самого штаба ехали молча. Разбудили Клименко, хотя полковнику и жалко было его будить.

– Ты уж извини, Иван Николаевич, что пришлось тебя разбудить, – извиняясь, развел руками полковник.

– Ничего страшного, после войны высплюсь, – потягиваясь и расправляя затекшие плечи, ответил Клименко и, выпрямившись перед Соколовским, как и положено стоять перед командиром, спросил: – Разрешите идти? Надо бы посмотреть, что там мои ребятки поделывали без меня.

– Все свободны, – устало махнул рукой полковник. – Шубин, зайдешь ко мне через час. Сходите к Семенихину… Помнишь, где находится землянка завхоза?

– Конечно, помню.

– Вот сходи к нему, пускай выдаст сухпаек и… В общем, ты сам лучше знаешь, что вам может понадобиться.

Глеб кивнул, и они с Клименко отправились к Семенихину. По дороге завернули к навесу, под которым стояли уже загруженные ящиками с оружием и боеприпасами телеги, а рядом отдыхали партизаны. Часть людей, пришедших с Клименко, отдохнув и проснувшись, разбрелась по стоянке и общалась с бойцами. В большинстве своем выходцы из крестьянского сословия, партизаны заинтересовались мастью и статью лошадей из конно-механизированной бригады и быстро нашли с солдатами общую тему для разговоров и споров.

Глеб отыскал глазами Лесю. Она сидела в тени невысокого деревца прямо на траве неподалеку от навеса и что-то шила, склонив голову. Почувствовав взгляд Шубина, девушка подняла голову и, встретившись с Глебом глазами, чуть заметно улыбнулась и снова опустила голову. Глеб вздохнул. Он-то думал, что больше не увидит эту красивую, с чарующими темно-вишневыми глазами женщину, пробудившую в нем давно уснувшие чувства, но судьба, как видно, имела на этот счет свои планы. И хотя Шубин знал, что сердце Леси не свободно, у нее есть возлюбленный в партизанском отряде – Гарась Швайко, он ничего с собой поделать не мог, поэтому с большим трудом отвел взгляд от Леси и начал высматривать Клименко среди собравшихся в небольшой кружок бойцов.

– Что ты пристал ко мне как банный лист?! – неожиданно услышал он его голос где-то за своей спиной. – Володя, я ведь тебе уже сказал, что не могу решить этот вопрос никаким образом. Даже не проси!

Повернувшись, Шубин увидел Ивана Клименко, рядом с которым смущенно топтался шестнадцатилетний парнишка по фамилии Теткин. Этого подростка Глеб заприметил еще в первый свой день появления в расположении бригады, и, насколько помнил, все бойцы, включая и Миколу Яценюка, к которому мальчишка явно тяготел как к отцу, называли паренька только по фамилии. И вот новость – оказывается, у Теткина было имя – Володя.

Глеб подошел к Клименко и спросил:

– О чем спорим?

– Да не спорим, – махнул тот рукой в сторону еще больше смутившегося Теткина. – Вот просится с нами идти. Говорит, что нет для него у гвардии полковника Соколовского настоящего боевого дела. Приставили парня к лошадям, чтобы ухаживал за ними, но ему, видишь ли, хочется воевать, а не кобылам, как он выражается, хвосты крутить. Так ведь ты говоришь? – строго глянул он на подростка.

Тот кивнул и, переведя взгляд на Глеба, сказал:

– Я давно уже прошу у гвардии полковника определить меня к настоящему боевому делу, а он меня на кухню к повару Гуляеву посылает или к Семенихину на склад. А Семенихин гонит за конями присматривать. За ними и без меня есть кому присмотреть. Я к Котину в разведку просился, а меня и туда не взяли, говорят, малой еще. А какой я малой, если мне уже шестнадцать лет в прошлом месяце исполнилось, – с обидой в голосе говорил мальчишка.

– Вот, – показал на него Клименко, словно этим коротким «вот» подтверждал все слова Теткина. – Теперь он решил пойти в партизаны. А все почему? А потому, что кто-то из моих бойцов сказал ему, что у нас такие, как он, пацаны в разведку ходят, и вообще… – Клименко снова махнул рукой – мол, о чем тут можно еще говорить, коль и без того все сказано.

– Я так понял, что тебя Володей зовут, – серьезно посмотрел на паренька Шубин.

– Ага, Володей, – шмыгнул носом паренек.

– И хочешь ты, Володя, идти с партизанами и быть у них в отряде разведчиком?

– Ага, точно.

– А родители у тебя есть?

– Не-а, – ответил Теткин. – Мой батька помер, когда я еще мальцом был и в колыбели лежал. А мать со старшей сестрой… – Тут он запнулся, и голос его сел, стал сиплым и грубоватым. – Мать с сестрой немцы убили, когда в село вошли.

– А ты убежал?

– Спрятался сначала в сарае. А потом меня фрицы нашли и в Германию на работы отправить хотели. Я уже по дороге от них сбежал. Повезло, что немец, который на охране стоял, шнапсу напился и вагон, в который нас загнали, забыл запереть. Многие потом на ходу повыпрыгивали из поезда. Кто разбился, а кто, наверное, как и я, спасся. Я год мотался, по лесам и деревням прятался, чтобы на глаза фрицам не попасть. Ну, или к полицаям… Иногда меня тетки подкармливали, иногда, когда сам чего не найду, голодовал. Все ждал, когда наши придут. Думал, не дождусь. Меня дядька Микола в сарае нашел, я… болел сильно и отощал, ходить уже не мог. А он, дядька Микола, меня нашел, в расположение бригады на руках принес и выходил. А теперь мне никто настоящего дела доверить не хочет! – с отчаянием в голосе закончил он и хотел было убежать, но Глеб поймал его за руку.

– Постой, Володя, не уходи. Я поговорю о тебе с гвардии полковником. Иван, – посмотрел он на Клименко. – Может, возьмете его к себе в отряд?

Тот пожал плечами и ничего не ответил.

– Ладно, иди, – сказал Глеб и положил руку на плечо Теткину. – Я поговорю о тебе.

При этих словах лицо подростка просветлело. Он сдержал собравшиеся в глазах слезы и быстро отер их рукавом.

– Я и стреляю хорошо, и на лошади скакать умею, и вообще ничего не боюсь, – с жаром, на который способны только мальчишки его возраста, произнес он.

– Иди, мы потом еще поговорим с тобой, – подтолкнул его Шубин.

Теткин медленно, с оглядкой на Клименко и Глеба направился в сторону Леси. Она, подняв голову, смотрела на него с улыбкой. Ее глаза на мгновение снова встретились с глазами Шубина, и улыбка стала еще теплее и ярче. Но, может быть, Глебу это только показалось? Он отогнал от себя навязчивую мысль о своем отношении к этой девушке, повернулся к Ивану Клеменко и, задумчиво глядя на него, сказал:

– Сколько еще вот таких пацанов и девчат, как этот Володя Теткин, остались неприкаянными сиротами! А сколько их было угнано в Германию – этого и вовсе никто не знает. Никто не считал, да и считать никогда не будет. Не до того сейчас, и не до счета будет потом. А ведь именно им, этим сегодняшним подросткам, тем, кто останется в живых, надо будет восстанавливать страну от разрухи. Именно на них, рано повзрослевших, ляжет вся ответственность и бремя строительства нового, послевоенного мира.

Клименко молчал, глядя на удалявшегося в сторону Леси по-мальчишечьи угловатого и худого Володи Теткина, и думал о чем-то своем. Может быть, даже о своем девятилетнем сынишке, который остался сейчас с матерью в партизанском отряде. Или о том, что когда его сын вырастет, то наверняка всю свою взрослую жизнь будет помнить свои детские годы, проведенные в лесу, в промозглой и сырой землянке. Помнить и разрывы снарядов, и то, как он с матерью и другими женщинами и детьми убегал из лагеря и прятался в лесу, когда немцы сбрасывали на них бомбы из самолета. Помнить очередное возвращение отца с группой партизан из разведки или с боевого задания и постоянный страх матери, что его ранят или убьют и он больше никогда не вернется.

– Пойдем, Иван, заглянем к Семенихину, – вывел Клименко из задумчивости Шубин.

⁂

Сборы небольшого отряда не заняли много времени. Уже через два часа разведчики и партизаны были готовы отправляться. Глеб хотел взять с собой на задание всех троих – Энтина, Жулябу и Воронина, но Котин попросил его:

– Оставь мне хотя бы кого-то одного из этих троих. У меня и так одни желторотые остаются на руках. Опытный боец хотя бы в случае чего сможет принять на себя руководство всем этим воинством, – кивнул он в сторону разведчиков, собравшихся неподалеку и ожидавших результатов совещания командиров.

– Не прибедняйся, Саня, – улыбнулся Шубин. – Все не так уж и плохо, как ты мне расписываешь. Я только что от Соколовского, и он сказал мне, что у тебя новичков только шестеро, а остальные уже не раз в разведку ходили.

– Много он знает… – хмуро пробормотал Котин себе под нос, а громче, уже для Шубина, добавил: – Не Соколовский ведь, а я в разведку хожу, и кто чего из моих людей стоит, лучше его знаю. Самых лучших ребят мы с тобой уже потеряли.

– Ладно, может быть, я и оставлю тебе Воронина, – сказал Глеб и снова улыбнулся.

Но, несмотря на улыбку, сказано это было таким тоном, что дальше спорить с ним Котин не стал. В конце концов, командиром теперь был Шубин, и именно он сейчас решал, кого брать с собой на ответственное задание, а кого не брать.

– Давай мне кого-нибудь на замену Воронину, – сказал наконец Глеб после некоторой заминки. – Но только толкового и чтобы плавать умел, – напомнил он Котину эпизод с Акимом Бортниковым, которого пришлось отправить обратно в расположение бригады, когда выяснилось, что тот скрыл свое неумение плавать.

– Бортникова я из разведки убрал от греха подальше, – понял его намек Котин. – И вообще, всех с пристрастием уже успел допросить на предмет боязни воды. Никто больше не признался, что не умеет плавать. Так что любого можешь брать с собой.

– Не любого. Задание у нас особой важности предстоит, так что мне нужно не абы кого, а толкового мужика. И того, кто в разведке бывал не один раз и знает все тонкости и хитрости нашей с тобой работы. Ты ведь согласен, что быть разведчиком – это ответственная и специфическая работа?