– Полно тебе, – грубовато начала Ожана. – Ты совсем еще дитя, Мирка. С парнями, поди, вообще не понимаешь, как говорить, а что там люди за дверьми закрытыми после свадьбы делают – и подавно не знаешь. Так с чего ты решила, что взгляд Горына правильно истолковала, а?

– Я видела, – упрямо повторила Мирослава, дрожа всем телом.

Ожана опустила огрубевшую от домашней работы ладонь ей на плечо и крепко его сжала. Да только не было в этом жесте успокоения и поддержки. Почудилась Мирославе лишь угроза скрытая.

– Что ты там видела, дурная? – отмахнулась от ее слов Ожана. – Видела она! Дядька твой с утра до ночи на кузнице как проклятый пашет, а ты на него напраслину возводишь. Дура ты, Мирка.

Мирослава, пораженная злыми словами Ожаны, отпрянула от нее, рот ладошкой прикрыла, ни жива ни мертва на соседку уставилась. Как же так? Почему же Ожана не верит ей? Слезы хрустальными каплями скатились по щекам, Мирослава сжала в руках край платка расписного и до боли прикусила губу.

– Мира, – Ожана сдула со своего лба поседевшую прядку волос, которая из-под платка выбилась, и сочувственно взглянула на Мирославу. – Может, показалось тебе, дочка, ну ты же и правда не знаешь ничего. С парнями не гуляешь, взгляды их жаркие не ловишь, вот и померещилось тебе что-то. Ну не может Горын на племянницу родную как на бабу смотреть. Тьфу ты, удумала тоже…

Ожана говорила твердо и так же твердо сжимала плечо Мирославы, словно таким образом хотела лучше донести до нее свои слова. Мирослава вгляделась в морщинистое лицо соседки, силясь отыскать там истину. Лицо Ожаны было хорошо знакомо Мире. С тех пор как мать Мирославы умерла, именно Ожана чаще всего в их терем наведывалась. Сначала Богдану – отцу Мирославы – по дому помочь, позже – чтобы помочь уже самой Мире да обучить ее хоть немного. Чему ее купец научить мог? Не была бы Мирослава хозяйкой хорошей, коль не забота соседки. И подруги верной не было бы без нее. Ведь Храбра именно так в тереме купеческом и оказалась – пришла матери помочь да с Мирославой сдружилась. Доверяла Ожане Мира, как самой себе доверяла. И хоть годы не пощадили соседку, а все равно ее лицо родным Мире было. Оттого и поверила она в слова Ожаны. Подумала, что правда не так поняла Горына.

– Может, права ты, матушка, – отводя стыдливо взгляд, пробормотала Мирослава. – Да все одно что-то с дядькой творится.

– Я поговорю с ним, – твердо произнесла Ожана. – Выясню, что за беда на сердце его лежит. А тебе, Мира, замуж пора. Вот воротится отец твой, так я сразу с ним этот разговор зведу. Засиделась ты в девках да при брате холостом. Давно пора в мужнин дом тебе.

Мирослава покорно кивнула, хоть мысль о замужестве ее вовсе не радовала. Не хотела она как все – без любви замуж выходить. Со страхом ждала, что сваты однажды в дом явятся. Оттого и пряталась в тереме, не ходила с Храброй на гулянья, чтобы не приметил кто дочь купеческую, не позарился на ее косы русые. А все одно родные твердили – замуж пора.

– Сначала Храбры свадьбу сыграть надо, – с трудом находя в себе силы, отозвалась Мирослава. – А там и мне жениха подыскать можно.

Не хотела она сейчас свое замужество обсуждать, проще было с Ожаной согласиться, а как отец воротится, так она его мигом уговорит, что в отеческом доме ей всяко лучше будет.

Встала Мирослава с лавки да плотнее закуталась в платок расписной. Глянула за окно, на снег, что в лучах солнца искрился, да на лужицы с водой талой и задрожала. Может, и права была Ожана, да все равно не по себе Мирославе было домой возвращаться. Знала – то недоброе, что в душе Горына поселилось, однажды наружу выберется, и тогда быть беде.

Глава 3

Медленно текли дни в деревне, так же медленно и зима отступать стала. Морозы вернулись, окрепли, лужицы талые льдом сковали. А Мирослава с каждым днем чахла на глазах оттого, что страх душу ее разъедал. Страх животный, словно чуяла она – беда грядет. И потому старалась Мирослава как можно реже с дядькой видеться. На стол утром накрывала, пока он спал, а потом на улицу убегала, гуляла вдоль кромки леса до тех пор, пока мороз кусаться сильно не начинал, а как совсем невмоготу становлось на улице студеной находиться, в терем возвращалась. Так и пряталась она от Горына, раз другого способа обойти беду не придумала.

Дядька же вел себя как и прежде – по-отечески заботливо, да только Мирослава все равно ловила взгляды его жаркие, отчего щеки ее румянец стыдливый покрывал. Знала, что на уме у дядьки, знала, да сказать никому не могла. Боялась, что люди не поверят ей, как Ожана не поверила. Засмеют да слухи по деревне пустят. Надеялась только на то, что у Горына духу не хватит зло чинить или отец с братом воротятся раньше.

Так и жили они вдвоем какое-то время, друг с другом почти не переговариваясь, пока не пришел как-то дядька с кузницы и платок Мирославе новый не принес. Красивый платок, узорами яркими расшитый, нитями алыми украшенный. Мирослава руку протянула, чтобы платок взять, да тут же отдернула, словно платок змеей ядовитой обернулся.

– Бери, Мира, что же ты? – хрипло пробормотал Горын. – Я же от чистого сердца.

Замешкалась Мирослава, боязно ей было подарки дядькины принимать. Видела, чего душа его почерневшая требует, знала, что неспроста он подарки носить ей начал, да все равно сомнения в ней слова Ожаны поселили. Так и металось сердце ее глупое, словно пичужка, в силки пойманная.

– Балуешь ты меня, дядька, – потупив взор, прошептала Мирослава, все еще не беря платок из рук его огрубевших. – Отец приедет, наругает. Знаешь же, что не любит он подарки без повода дарить.

– Не наругает. Бери платок, Мира. Бабка на площади, что торговала ими, сказала – этот лучше всего на русых косах смотреться будет.

Мирослава помолчала немного, потом щеку нервно изнутри прикусила, кивнула и ладони к Горыну протянула. Всем сердцем хотелось верить ей, что нет в нем мыслей недобрых, что заботится он о ней как о племяннице родной. Надоел ей страх, внутренности сжимающий, устала прятаться на опушке леса холодного.

– Спасибо, дядюшка, – прошелестела тише ветра.

Мирослава платок забрала, руками ткань мягкую огладила. Красивый подарок Горын ей принес. И точно для нее платок расшит был. Цветы яркие губы ее розовые оттеняли, нити золотые на солнце блестели да к косам русым подходили. Накинула на плечи Мирослава платок, покрутилась на месте да улыбнулась несмело.

– Ох, и красивая ты, Мира, – с каким-то сожале-нием в голосе произнес дядька. Мирослава смутилась, но Горын словно и не заметил румянца ее стыдливого. – Люди на площади поговаривали, что скоморохи какие-то проездом в деревне нашей и обещали они вечером народ порадовать. Сходила бы ты с Храброй. А то когда еще праздник такой случайный у нас будет.

Мирослава в платок новый укуталась да на дядьку прямо посмотрела. Не смутился Горын, выдержал взгляд ее пристальный.

– А ужин как же?

– Да что я сам каши не сготовлю? – Горын стянул шапку меховую с головы, к груди прижал и рассмеялся заливисто. – Все ж не младенец я несмышленый. Иди, Мира, да не беспокойся обо мне.

Мирослава кивнула дядьке и бросилась наряжаться на праздник. Редко к ним скоморохи бродячие заглядывали, чаще в города большие, а к ним в деревню разве что на праздники. Не могла она упустить случая такого, так еще и платок новый хотелось показать подругам. Хоть и была Мирослава дочкой купца, да не шибко баловал отец ее, в строгости воспитывал, не привыкшая она была к подаркам без повода, да еще таким шикарным, как платок новый.

Надела Мирослава рубаху самую красивую, волосы в косы тугие заплела да вокруг головы кольцом сложила, душегрею накинула на плечи, а на голову платок повязала. Оглядела себя и засмеялась несмело. Так страх ее измучил, что совсем бледна и худа стала, щеки впали, плечи опустились, но как про гулянья шумные подумала, на душе всяко радостней стало.

Выбежала Мирослава в кухню, покрутилась снова, на дядьку не глядя, да в сени побежала, где и догнал ее голос Горына встревоженный:

– Ты только допоздна не гуляй, Мира. И одна потемну домой не иди. Или с Храброй вместе, или пусть вас проводит кто из парней.

– Хорошо, дядюшка, – крикнула Мирослава из сеней, ноги в валенки засовывая. – Не волнуйся, не поздно ворочусь.

Хохотнула коротко, выскочила на улицу да к избе соседской побежала. Тропинка уже давно в снегу протоптана была. Хоть и сыпала еще крупа с неба изредка, да следы Мирославы засыпать не могла никак.

Уговаривать подругу на гулянья идти не пришлось вовсе. Храбра как услышала, что скоморохи на один вечер в деревню забрели, так и бросилась в комнату за душегреей.

– Ох, девки, куда ж вас понесло? – по-доброму ворчала Ожана, глядя на то, как дочь ее волосы переплетает. – Тебе вообще дома сидеть надобно, Храбра. А то вернется Святослав, услышит, как ты ни одной гулянки не пропустила в деревне, и не женится на тебе.

– Да ладно тебе, матушка, – укорила соседку Мирослава. – Коль любит ее брат мой, ни в жизни не поверит в слухи глупые.

– Наивная ты, Мирка, ох и наивная, – покачала головой Ожана. – Иной раз слухи во́йны развязывали, а тут свадьбу одну расстроить. Повзрослеть тебе надо да поумнеть.

Не обратила внимания Мирослава на слова ее колкие. Верила, что Свят ни за что не станет слушать наговоров злых, да и не собирались подруги с парнями по округе расхаживать. Вся деревня судачила про то, что Храбра почти сноха купеческая, а дочь купца и подавно никто не посмел бы обидеть. Все же не последним человеком здесь Богдан был.

– Ох, матушка, да что про меня говорить? – рассмеялась звонко Храбра. – Я же на площадь схожу, на скоморохов погляжу да в избу сразу ворочусь.

– Смотри мне, – Ожана погрозила дочке пальцем и к Мире обернулась. – А ты следи, чтобы ничего не натворила голова ее бедовая. Ясно?

– Ясно, матушка, ясно, – улыбнулась Мирослава.

Так тепло на душе ее стало от брани Ожаны. По-доброму она бранилась, от беспокойства и заботы искренней. Дочку свою любила и судьбы ей счастливой желала. Так это трогательно было, что у Миры сердце защемило от тоски по матери своей. Она на Ожану глянула и бросилась соседку обнимать.

– Полно тебе, – пробормотала Ожана, по голове Миру поглаживая. – Все, идите уже, а то не протолкнуться будет на площади скоро.

Храбра, звонко смеясь, ухватила Мирославу за руку и потянула к двери. До площади почти бежали они, так хотелось им на скоморохов поскорее посмотреть. А как добрались, так и ахнули от удивления.

Соморохи те в Княжий Град на праздник ехали, а в деревне всего на ночь остановились, но решили деревенский народ порадовать, отблагодарить за гостеприимство, потому и праздник настоящий устроили. Все там было: и песни дивные, и костюмы расписные. Даже медведя живого скоморохи с собой привезли.

Так понравился праздник Мирославе, что совсем про время она позабыла. Взгляда не отрывая, она с восторгом следила за акробатами, слушала песни заморские и звонко смеялась от шуток скоморошьих.

– На, держи, – Храбра протянула Мирославе напиток, медом пахнущий, и та, не задумываясь, сделала глоток да закашлялась от горечи нежданной.

– Ты что, Храбра, – утирая рот от напитка терпкого, пробормотала Мира. – Это же медовуха.

– Так я знаю, – Храбра, ни капельки не смутившись, захохотала. – Праздник же! Что от кружки-то одной будет?

Мирослава лишь головой покачала осуждающе. Ей одного глотка хватило, чтобы напиток хмельной в голову ударил, а Храбра будто и не замечала, что с подругой ее делается.

– Пойдем домой, – потянула подругу за рукав меховой Мирослава. Враз настроение веселое улетучилось. – Устала я, да в голове теперь шумит.

– Ну так не кончился праздник еще, Мира! – воскликнула Храбра.

– Так поздно уже. Матушка твоя наругает, и Горын волноваться будет, – продолжала тянуть подругу Мира.

Храбра окинула взглядом площадь гудящую, на скоморохов тоскливо посмотрела и голову понурила.

– Права ты, пора нам. А то и правда соседи потом брату твоему глупостей наболтают.