– Ну так прошу. Самое лучше, что есть сегодня в зале, – это сладости. – Осознав, что только что сказала, она спешит добавить: – Не поймите меня неправильно, милорд, вы очень любезны, но вы не кремовое пирожное.

Через секунду герцог начинает хохотать. Затем он подносит их по-прежнему соединенные руки к своим губам и съедает пирожное.

Хоть губами он не дотрагивается даже до перчатки, жест все равно получается слишком спонтанным и интимным для тех нравов, что преобладают в этом обществе, поэтому вокруг раздаются приглушенные возгласы.

В возгласе леди Реммингтон звучит радость. В моем – разочарование.

Я замечаю блеск в глазах Джорджа. Нужно быть слепой, чтобы не увидеть этого.

Очевидно, что он начинает влюбляться в нее.

Ну что же… В глубине души я ожидала этого. Что бы я ни делала, что бы ни происходило, Китти и герцог влюбятся друг в друга. Так написано черным по белому (лучше и не скажешь). В этом романе нет места для новой любовной линии. И уж точно не для меня в роли Лавинии Лабби. Очевидно, что фраза «всегда на вторых ролях» – мой девиз по жизни.

Джордж и Китти удаляются (такие красивые, такие блондинистые, все такие-растакие). Феи на люстрах возбужденно повизгивают, наблюдая за тем, как они готовятся танцевать, и осыпают их золотой пыльцой. Блестки, оседающие на их коже, делают парочку похожими на небожителей. Идеальный Аполлон. Невинная Афродита.

Ахр-р-р, как же они отвратительны.

Через несколько секунд к нам подходит слуга с бронзовым подносом, на котором сверкают два кубка. У одного позолоченный ободок, у другого – посеребренный.

– Прохладительные напитки для дебютанток, – объявляет мужчина, кланяясь.

– О, боюсь, дамы не будут пить, – начинает леди Реммингтон.

– Это вино, разбавленное водой, миледи. Сделано парижскими горгульями.

– Но все же…

Незамужним дамам не рекомендуется употреблять алкоголь. Я знаю, потому что эта сцена есть и в романе. Хотя на этот раз она немного отличается. В оригинале присутствует Китти, потому что (не вмешайся я) она бы уже оттанцевала с герцогом. И к тому же, как и ожидается, она бы деликатно отказалась от предложенного бокала вина.

Но Китти здесь нет. И я не она.

Мне хочется попробовать это французское вино, позволить себе хоть какой-то приз (ведь я явно упустила свой шанс с Джорджем), поэтому я протягиваю руку и уверенно беру бокал с золотистой каемкой.

– Мне передали, что этот бокал для мисс Реммингтон, – комментирует слуга.

– Какая разница? Вкус лучше? – Мужчина молчит. – Спасибо, можете идти.

Он так и поступает. И прежде, чем леди Реммингтон успевает отчитать меня за мое поведение, я выпиваю содержимое залпом.

– Лавиния!

– Что, неужто вы сами хотели попробовать?

Леди Реммингтон надувает губы, баронесса усмехается, а Джон Китинг удивленно моргает.

Только Сэмюэль Хаскелл, который, должно быть, является чемпионом мира по покер-фейсу, осмеливается что-то сказать.

– Вам понравилось, мисс Лабби?

– О да. – Я взмахиваю бокалом; пыль феи оседает на ободок кубка и заставляет его блестеть еще ярче. – Хотя и не так сильно, как мне хотелось бы…

Мой голос обрывается. Я чувствую… что-то странное в горле. Его словно сжали.

В то же мгновение я начинаю слабеть с поразительной скоростью. Рука с бокалом вяло опадает, бокал падает на пол и разбивается на тысячу осколков. Другой рукой я хватаюсь за шею.

– Лавиния?

Я не могу ответить. У меня такое же чувство, как тогда в переулке ведьмы Олвен. Как будто что-то неизвестное течет по моим венам.

Это магия. Это огонь. Сначала слабый. Едва заметное пламя. Но вскоре под кожей вспыхивает настоящий пожар.

Первым реагирует лорд Хаскелл. Этот проклятый стервятник должен был бы радоваться моей беде, но он выглядит еще более злым, чем раньше.

Он подхватывает меня, осторожно кладет на пол. Холод плитки не помогает погасить жар и облегчить судороги, парализующие тело. Не помогает и лед в голубых глазах Сэмюэля, которые ни на секунду не отрываются от моих.

Дамы в атласных платьях, джентльмены в кожаных сапогах, гномы и феи, порхающие среди аристократов, – все столпились вокруг, наблюдая за разворачивающейся сценой.

Стоящий на коленях рядом со мной Сэмюэль – единственный, кто не выказывает ни шока, ни ужаса по поводу моего состояния. Настоящий дьявол посреди обезумевшей толпы.

– Кто-нибудь, сделайте что-нибудь! О, я знала, что не стоило привозить ее в Лондон!

Мое тело неподвижно как у куклы. Я вижу, слышу, чувствую, но не могу пошевелиться.

– Что случилось, Сэм? Что она выпила?!

Мои веки беспомощно, закрываются. Гаснут огоньки свечей. Одна за другой.

– Лала?! О боже, моя дорогая Лала! Очнись!

Какой высокий голосок, такой полный любви, такой… мерзко невинный.

Я ее не выношу. Я ее ненавижу. Все это случилось со мной из-за нее. Бокал был для нее. Бокал…

Бокал.

Яд растекается по моему одеревеневшему телу. Мышцы напрягаются все разом в предсмертных судорогах. Голоса становятся все более далекими.

Я едва могу разобрать, что говорит мне тот, кто находится ближе всех, – тот, кто не раздумывая первым подхватил меня, чтобы не дать упасть.

«Идиотка».

Это последнее, что я слышу. А его руки, держащие меня, – последнее, что я чувствую.

Эхо его пренебрежительного тона до сих пор звучит в моей голове, когда, задыхаясь, я открываю глаза в чужой кровати.

Я нахожусь в той же чертовой комнате, что и сегодня утром.

Проклятие, опять?!

Призрак полковника Реммингтона выплывает из позолоченного зеркала (целого, как будто я лично не разбила его несколько часов назад) и высокомерно улыбается мне.

Я больше не поведусь на его глупые речи. У меня есть дела поважнее, так что в этот раз я игнорирую его – вытягиваю руки (они больше не окоченевшие от только что пережитой смерти) и встаю с кровати. Медленно я подхожу к зеркалу.

Красивое лицо в отражении по-прежнему не мое. Янтарные глаза (а в них усталость, разочарование, что придется начинать все сначала) – единственное, что осталось от меня прежней. На правом виске – родинка, которая появилась после моего второго пробуждения. Теперь на левом виске есть еще одна, точно такая же.

Я провожу по ней пальцем. Она не исчезает.

Что ж, я не идиотка: это очень явный знак. Он обозначает каждую мою попытку быть героиней этого романа, которая закончилась не так, как должна была.

Что, черт возьми, произошло? Я снова умерла, но почему?

В прошлый раз это была на сто процентов моя вина, но в этот раз я всего лишь выпила один бокал…

Бокал, который предназначался не мне, а Китти Реммингтон.

Кто-то хотел убить ее? Но почему?

Я расхаживаю по комнате со сложенными на груди руками, размышляя о случившемся. Тем временем призрак повторяет, чтобы я поторопилась одеться и помогла его внучке, которая нервничает из-за представления королеве.

Но успокаивать здесь нужно меня! Ну же, Лаура, думай! Ты застряла в своем любимом романе. Это хорошо. Но он превратился в лабиринт. А вот это уже плохо. Решение простое: нужно найти выход. Каким бы он ни был.

– Тот, кто не уважает историю, обречен ее повторить.

Я поднимаю голову. После своей стандартной реплики полковник Реммингтон продолжает читать мне лекцию об истории моей семьи, точнее семьи Лабби, и о безмерных амбициях, из-за которых они потеряли все свое состояние и положение.

Тот, кто не уважает историю…

Ладно, я поняла. Я должна обставить все так, чтобы «Бриллиант сезона» шел своим чередом, слово за словом, не пропуская ни одной запятой.

Отлично, это легко. Я выучила урок. С этого момента больше не буду пытаться очаровать герцога. Буду держать рот на замке и знать свое место, обещаю!

Хотя на самом деле, даже когда я танцевала первый танец с Джорджем Китингом, я не помешала ему заинтересоваться Китти. Проблема возникла позже, когда случилось то, чего никогда не было в истории Гарден.

Китти не пила вина из того бокала на балу, но он определенно предназначался для нее. Бокал с ядом, приготовленный для мисс Реммингтон и только для нее.

Очевидно, что кто-то пытается ее убить.

Мне не нравится Китти. Более того, я ее терпеть не могу. Она бестолковая и банальная, и для нее всегда все заканчивается хорошо, без каких-либо усилий с ее стороны. Но совершенно очевидно, что если я не сохраню ей (и себе самой) жизнь, то никогда не выберусь отсюда.

Вот дерьмо! Теперь, помимо сопровождения, я должна следить за тем, чтобы неизвестный убийца не отправил ее на тот свет!

– Лавиния! – Леди Реммингтон врывается в комнату и недовольно кривится при виде меня в ночной рубашке. – Немедленно одевайся! Давай, давай, давай! Нужно подготовить Китти, чтобы та покорила королеву. Если она преуспеет, то преуспеем и все мы, ты понимаешь?

Я понимаю одно: мне крышка.

Глава 9
Кто будет, тот будет (да начнется игра!)

Кто мог желать Китти смерти? Все ее любят. Да и слуга, который предложил нам бокалы с вином на балу, вряд ли имел что-то против нее; он просто выполнял чей-то приказ.

Я размышляю об этом, пока, уже одевшись, провожаю леди Реммингтон в комнату ее дочери.

За всем произошедшим может стоять главный злодей этой истории, граф Седдон. С другой стороны, хотя у него и есть свои коварные цели, вряд ли он поставит под угрозу свой план покушения на королеву, так грубо отравив дебютантку, до которой ему нет никакого дела.

Может быть, в этой истории есть еще один злодей – тот, кто завидует Кэтрин Реммингтон (я и сама такая, так что могу понять).

Хотя в моей голове зарождается новая теория.

Если я, читатель, проворачиваю здесь свои дела, то кто сказал, что в этой эпохе не может быть еще одного фаната, с гораздо худшими намерениями, чем у меня?

Не задумываясь, я прикладываю палец к родинке рядом с глазом. Она едва заметна, похожа на капельку чернил, но это, бесспорно, метка. Возможно, если я хорошенько присмотрюсь ко всем присутствующим на балу, то смогу найти такую же родинку. Или что-нибудь подобное, что выдаст читателя.

И есть у меня на примете один парень, который очень даже может быть ответственным за случившееся. Заносчивый фигляр, чье имя начинается на букву «С», который назвал меня «идиоткой», пока я умирала (какое дурновкусие), и которому, я уверена, доставляло удовольствие лапать меня…

– Лавиния, ты меня слушаешь?! – Я поворачиваюсь к леди Реммингтон, которая все это время болтала без умолку, идя по коридору. – У тебя есть мнение по поводу платья или нет?

А, черт. Платье.

– Китти должна надеть белое.

Я говорю так решительно и уверенно, что леди Реммингтон на секунду теряет дар речи.

– Что? Белое? Это абсурд! Розовый – это…

– Любимый цвет королевы Шарлотты, – перебиваю я ее.

– А ты откуда это знаешь?

– Я слышала, как ваша мать, баронесса Ричмонд, говорила об этом вчера. – При упоминании баронессы леди Реммингтон изгибает бровь, выражая еще большее удивление. – Сказала, что «даже самая глупая из виконтесс, а к этой категории я отношу туповатую Лили Эллисон, одевает своих трех дочерей словно пышные розовые помпоны – весьма пошлый трюк, который не впечатлит Шарлотту».

Боже, благослови мою хорошую память.

– О. Без сомнения, звучит как слова баронессы… – Она делает паузу, и только тут я понимаю, что мы стоим перед дверью Китти. – Так ты считаешь, что белое платье – хороший выбор?

– Наилучший. – Я выдавливаю из себя улыбку. – А ведь именно этого мы все хотим для Китти, не так ли? Лучшее из лучших.

Леди Реммингтон кивает, убежденная, и тянется к ручке. К счастью, я успеваю сделать шаг вперед и дважды постучать в дверь.

– Китти, это мы! – предупреждаю я. – Можно нам войти?

– О, да, да, да! Только дайте мне секундочку.

Мы слышим шум. Шепот, шаги, сладкий голосок и в конце – фырканье, которое звучит не по-человечески, а по-драконьи.

– Можете войти!