И еще остановились сны. С того дня Эмилия перестала их видеть – ни в полудреме, ни крепко заснув, – а это, пожалуй, самое худшее, что может случиться с тринадцатилетней девочкой. Черные ночи. Черные дни, полые, как мертвое дерево. Пусто тянулось время, поверяемое успокоительными, антидепрессантами. Но однажды, два десятилетия спустя, без предупреждения и без всякой причины сны вернулись. Точнее, один сон: неизменно повторяющийся, наполненный безмятежностью и светом. Там был зеленый плющ и распахнутые ставни, прохладные ручьи, каштановые деревья, звезды, мерцающие в вязкой нефти ее жизни.

Но я хотел написать, что на той встрече с известным психиатром – на одном из сеансов, задачей которых было составление ее психиатрического досье, – Эмилия протянула профессору рисунок человеческого органа, каким его изображают в учебниках по анатомии – с правым и левым желудочками, коронарными артериями, мышечной тканью, и с большой дырой в центре, закрашенной карандашом так, что порвалась бумага. Профессор поднял очки и польщенно кивнул.

– Тебе никогда не говорили, что ты прекрасно рисуешь?

Эмилия надела куртку, ботинки, подошла к двери.

Подождала.

Одна Эмилия внутри нее громко смеялась, другая была готова описаться от страха. Повернула ключ: щелк. Обычный щелчок, легкий, приятный, как щебет, звук. Она погладила ручку, прикусив до крови нижнюю губу. Набрала полную грудь воздуха и резко нажала на ручку. Дверь широко распахнулась и… бум!

Мир, вот он.

Всё здесь, всё рядом.

– Черт! – выдохнула Эмилия.

Перешагнула через порог. Почувствовала, как солнечные лучи и свежий воздух ласкают кожу. Сделала шаг, потом еще один и еще.

Она бежала мимо тридцати с лишним необитаемых домов Сассайи, самозабвенно, как большая девочка, по поросшей мхом мостовой, по пустынным переулкам, оставив дверь открытой, ведь никто не мог у нее ничего украсть, не мог ее одернуть, отругать или наказать. Дул ветер. Каштановые деревья шумели облетающими листьями. Одиноко высилась колокольня. Горы упирались в небо. Она чуть не расплакалась, ее легкие разрывались, а в голове зазвучали две фразы:

Ты должна простить себя за то, что жива, Эмилия.

Нет, я ничего не должна делать, чтобы заслужить это.

За три минуты она обежала пол-селения. Она узнала место из своего сна – мойку, общественную прачечную, сложенную из камней у родника, где тетя Иоле по субботам стирала и полоскала белье, болтая с подругами на непостижимом диалекте, колючем, как заросли ежевики.

Здесь больше не было женщин, которые, согнувшись, полоскали белье или сидели на скамейке. Не было детей, играющих в прятки и догонялки. Однако безмолвие не было пустым, оно бурлило: щебет птиц, шуршание ящериц, даже карканье ворон вдалеке.

Медленным шагом Эмилия вернулась обратно. Прошла мимо своей двери и закрыла ее. Заметила на подоконниках дома напротив цветущие белые и розовые цикламены – окна были распахнуты настежь, ветер колыхал чистые занавески – и представила соседку, столетнюю старушку. Подумала, что момент знакомства нужно оттягивать как можно дольше. Нет, она не станет называть свою фамилию, а если придется, придумает другую. Нет, нет… не родственница Иоле Инноченти!

Она пошла в другую сторону и оказалась на площади у церкви. Хотя «площадь» – громко сказано, скорее «дворик». Дверь церкви забита досками крест-накрест, на колокольне не видно ни колоколов, ни часов. Эмилия внимательно рассматривала каждую деталь, удивляясь, что так хорошо все помнит: маленький фонтанчик, плющ, вьющийся по фасаду, – будто и не пролетело лето ее детства. Как будто все, что было до, здесь осталось целым и невредимым.

Она побрела дальше, прошла мимо поля Базилио и увидела кур, гусей. Снова с досадой подумала, что придется знакомиться еще с одним жителем: «Здравствуйте, меня зовут Эмилия…» И о том, как бы получше соврать: «Я исследователь, пишу диссертацию о депопуляции… Я не буду вам мешать. Никаких мальчиков, никаких наркотиков, обещаю!» Ей пришло в голову, что в этом месте, на расстоянии чертовой тучи световых лет от всевозможных проверок, можно посеять целое поле конопли. Только как продавать? Нужно связаться с Афифой через соцсеть.

Маленькая Сассайя очень уютная, ты здесь в безопасности, как в утробе. Узкие дорожки, дома с крепкими каменными сводами, похожими на плечи. На краю деревни, там, где начиналась тропа на Пиаро, Эмилия вдруг вышла на возвышенность с естественной террасой, глядящей на долину.

Отсюда Эмилии открылся простор бескрайних гор, осени, бесконечного неба над головой. У нее закружилась голова, она почувствовала себя пылинкой, затерянной в космическом пространстве. Дыхание перехватило, земля ушла из-под ног. Эмилия потеряла сознание.

Я возвращался из школы. По вторникам я вел первые два урока, на перемене прощался с тринадцатью учениками единственного класса начальной школы в Альме, отпускал их побегать во дворе под присмотром Патриции, моей коллеги, и шел через лес домой. Обычно, если не останавливался собрать каштанов или грибов, к одиннадцати я был дома. В то утро было искушение набрать каштанов, но я ему не поддался. Я хотел зайти к Базилио купить яиц. Вот почему решил срезать путь и прошел через террасу, где и увидел ее.

Я ее не узнал. Она лежала, свернувшись калачиком, такая беспомощная, что нельзя было определить ни пол, ни возраст. Походила на брошенный мешок с тряпьем.

Стоя в отдалении, я услышал свой голос:

– Эй! Ты в порядке?

Она пошевелилась. Открыла глаза и с трудом поднялась на ноги. Ее лицо выражало недоумение, пряди мокрых от пота волос прилипли ко лбу. Отряхнула джинсы, похлопав себя по бокам. Наверное, на солнце было градусов двадцать, а она была в теплой ярко-зеленой куртке. Я был в одной рубашке. Признаться, я тогда подумал, что это какая-нибудь бедолага, сбежавшая из богадельни, которую недавно открыли неподалеку от Альмы.

Потом она подняла голову и увидела меня.

И замерла, как олень ночью в свете автомобильных фар.

Я смог хорошенько ее рассмотреть. И вдруг понял: тот силуэт, качавший бедрами, мучительно соблазнительный в мягком свете окна напротив, и есть эта лохматая, дикая и, по правде говоря, не столь красивая, как я себе представлял, девушка.

Не то чтобы я хотел с ней замутить. Я взял себе за правило не ввязываться в истории. Просто фантазировал, чтобы сладко заснуть.

Только теперь не было занавесок. Ни стекла, ни окон, разделяющих нас. У меня в голове крутился вопрос: пахнет ли от меня лесом, чувствует ли она этот запах? Мне было чертовски неловко. И ей тоже, поэтому она дала стрекача.

Повернулась ко мне спиной и бросилась бежать. Так же делают мои ученики, услышавшие звонок с урока. Она как будто увидела монстра.

Не знаю, сколько времени я стоял там, разочарованный. В ней и в себе. Почему я так себя повел? Боялся быть неправильно понятым. Дурак. Парень, которому в школе говорили, что он сделает карьеру в лучшем университете Европы, так и живет там, где родился. Единственный, кто вернулся сюда.

Зачем она заявилась в Сассайю? Я надеялся, что она уедет, что она немедленно соберет свои вещи. Я был зол. Настолько, что забыл и о яйцах, и о Базилио. Вернулся домой, громко хлопнув дверью.

Однако сразу же пошел в душ, сунув голову под горячие струи. Намылил мочалкой каждый участочек своего тела. Несмотря ни на что, я был жив.

4

Через три дня после нашей первой встречи, если ее можно так назвать, на кухне Иоле повисла холодная, черствая тишина. Воздух был пропитан сигаретным дымом и одиночеством. Пообедав кока-колой и чипсами, Эмилия упала на диван, набрала номер отца и раздраженно закричала, едва он ответил:

– Разве этот чертов Альдо не должен был прийти сегодня утром вместе с электриком?

– Доброе утро, Эмилия! Ты как? Я в порядке, спасибо. Просто к сведению: если что-то хочешь, не факт, что немедленно это получишь. Особенно если живешь в горной деревне. Можешь пока послушать радио.

– Его нет, я искала.

– Я оставил тебе книгу.

– Ты издеваешься?

– Успокойся.

– Нет, я не успокоюсь! – взорвалась Эмилия. – Я не сплю уже четыре ночи, так с ума можно сойти!

Ничего себе, она закатывает истерику. Там ей бы такое и в голову не пришло. Ни ей, ни другим. Если ты чувствовал, как нарастает яростный гнев или раздражение и не мог совладать со своими нервами, то резал себе руки бритвой, спрятанной в матрасе. Или бился лбом о стену до тех пор, пока струйка крови не начинала стекать по носу. Пока не появлялся кто-то, у кого можно было выпросить успокоительные.

– Я попрошу доктора выписать электронный рецепт. Сходишь в аптеку, купишь снотворное, – ответил отец.

– Больше никаких капель и таблеток. Я обещала.

– Господи! – воскликнул Риккардо, теряя терпение. – Тогда не знаю, что тебе сказать! Мне кажется, мы возвращаемся в те годы, когда ты была подростком.

«Я им вообще когда-нибудь была?» – подумала Эмилия.

– Я просто хочу телевизор, это так сложно?

– Ты ходила в город?

– Да.

– Не ври.

С той минуты, как шаги отца затихли в вечерней Сассайе, Эмилия только и делала, что множила в доме грязное белье и посуду, бросала где попало распотрошенные пакеты от чипсов, окурки. Она даже не пыталась начать жить. Эмилия подумала об этом сейчас, когда услышала в телефоне звуки города, где она родилась: шум машин, рабочий ритм офисов, фабрик, школ – упорядоченное время других, всех остальных. Кроме нее.

– Я же сказала, что ходила…

– У нас был другой уговор, Эмилия. Мы договаривались, что ты начнешь искать работу. Ты не должна сидеть дома и бездельничать, так не годится.

Отец разговаривал по громкой связи из машины. Эмилия слышала, что он включил поворотник и сбавляет скорость. Она представила, как он злится, ищет место, чтобы остановиться, выпустить пар. Больше всего на свете она боялась разочаровать отца и ненавидела себя за это.

– Не указывай, что мне делать. Терпеть не могу, когда мне приказывают.

– Ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое, хочешь сама распоряжаться своей жизнью – так докажи, что можешь. Найди работу, стань независимой. Ты обещала, что во вторник сходишь в город, а сегодня уже пятница. И продолжаешь канючить телевизор.

– Ладно! – вскипела Эмилия. – Пойду в агентство, продам свою задницу!

Нажала отбой и выключила телефон.

И сразу пожалела и о том, что сказала, и о том, чего не сделала… Вечно она косячит! Сбросила с дивана все подушки, пытаясь найти фонарик и ключи.

После первой вылазки в Сассайю Эмилия закрылась в доме, задернула шторы, боясь, что ее заметят немногочисленные обитатели деревни, а она определенно не желала иметь с ними никаких дел, особенно с тем бородачом. Она часами болтала по телефону с Мартой или переписывалась, отправляя смайлики. «Помнишь подзатыльники, которые я тебе отвешивала, когда ты не хотела учиться? Смотри, доберусь до тебя, получишь как следует!» – грозила подруга. Изредка Эмилия звонила отцу и виртуозно врала. И все, в ее телефоне не было других номеров.

Она валялась на диване и слушала музыку диско, представляя себя другой – юной, сексуальной, изгибающейся в танце. Представляла, как курит, посасывая фильтр. «Ты не куришь, Чудо-Эми, ты отсасываешь у сигареты». Снова ставила диск, чтобы заняться аэробикой – пресс, бедра, ягодицы, как в старые добрые времена. Покачивала телом, гладила себя, мастурбировала. «Сдохни, мудак», – шептала в темноту.

«Ну, все, хватит!» – сказала она себе. Нашла фонарик и ключи, закатившиеся под спинку дивана, где было полно крошек и пыли. Бросила их в сумку. Проверила, на месте ли кошелек. Зашла в ванную и посмотрела на свое лицо. Под глазами темные круги, глаза тусклые, как у снулой рыбы в коробке со льдом, а кожа такая бледная, что веснушки на ней проступают, как чечевица, брошенная в молоко.

Ей вспомнилась их последняя встреча с Ритой. Прощаясь, та крепко, по-матерински обняла Эмилию. «Позвони, ладно? – попросила Рита. – Я знаю, такой день настанет. Ты будешь жить там, где захочешь, ты сможешь начать все сначала. Позвони мне, хорошо?»