Ни один ребенок не должен заслуживать родительское одобрение. И никакими достижениями не заполнить пустоту там, где должна быть безусловная любовь. Сегодня от одной мысли о том, чтобы сесть за фортепиано, во мне пробуждаются самые ранние и глубинные страхи. Страхи, связанные с матерью. Очень жаль, что даже такие прекрасные вещи, как музыка, могут омрачаться тенями из нашего прошлого.

Глава 4
Ярость внутри

В 2009 году, когда мне было шесть, Руби родила четвертого ребенка, девочку. Три моих тетки с мужьями присутствовали на родах, и, по их рассказам, моя сестра выскочила наружу очень быстро, словно торопилась присоединиться и поучаствовать в вечеринке.

Помню, в день, когда Руби вернулась домой из госпиталя, я стояла в дверях ее спальни и наблюдала, как ее мать преподносила ей подарок – чудесную шелковую пижаму.

Глядя на эту сцену, я почувствовала нечто, чему не могла подобрать названия. Зависть? Желание? Между Руби и ее матерью была неразрывная связь, близость, которой я восхищалась и к которой ревновала. Они смеялись вместе и улыбались друг другу, от чего я чувствовала себя еще более одинокой, чем обычно.

Я спросила:

– А ты мне подаришь шелковую пижаму, когда я рожу ребенка?

– Ну конечно! – радостно воскликнула Руби. – Когда у тебя появится ребенок, мы сможем по-настоящему дружить.

В этот момент все встало на свои места. Одиночество, которое я всегда ощущала, стремление сблизиться с матерью – все стало для меня понятно. Мы с Руби не могли подружиться, пока я не стану женой своего мужа и матерью своих детей. Пока у меня не появится собственная семья. Пока я не буду ей равной. Руби пришлось выйти замуж и родить, чтобы добиться уважения своей матери, и мне предстоит сделать то же самое. Надо подождать, прежде чем меня полюбят.

Наблюдая за тем, как Руби с матерью восхищаются шелковой пижамой, я дала себе молчаливую клятву. Когда-нибудь у меня будет собственный ребенок. Когда-нибудь я получу такую же пижаму. И в этот день, наконец-то, мы с Руби станем подругами.

Руби сразу же начала стараться снова забеременеть – хоть и было ясно, что постоянный стресс от вынашивания детей сильно сказывается на ней. Бывали дни, когда она ходила с прищуренными глазами и губами, сжатыми в тонкую бескровную полоску, любуясь хаосом в доме, полном крошечных человеческих существ. Она осматривала наш дом с холодной расчетливостью генерала, оценивающего поле битвы и решающего, какие приказы отдавать. Тому, кто попадался ей под руку, приходилось несладко. Ваза, сдвинутая с места, валяющаяся на полу игрушка, стакан со следами пальцев – что угодно могло стать причиной ее нападок.

Как только дети начинали ходить, Руби включала их в свою бесплатную клининговую команду. Философия у нее была простая: все вносят свой вклад, все должны быть заняты. Свободные руки – прибежище для дьявола. Одной из ее любимых тактик была блиц-уборка. Она собирала нас перед собой и объявляла:

– Итак, войско! Я ставлю таймер на один час. Мы вычистим этот дом от крыши до подвала. На старт, внимание, марш!

Мы рассыпались по дому и начинали вытирать пыль, драить полы и раскладывать все по местам. Это было шумно, утомительно, но, как ни странно, приносило облегчение. Я с радостью соглашалась на роль маминой маленькой помощницы и брала на себя часть обязанностей младших братьев и сестер, исполняя все возрастающие требования Руби.

С деньгами была напряженка, но карьера Кевина как инженера-геотехника шла в гору. Он по-настоящему увлекался тектоническими плитами и размыванием почв, существуя в научном мире, где время измерялось не днями и часами, а тысячелетиями. Его сфера деятельности являла собой разительный контраст с мелодрамами у кухонной раковины, поглощавшими Руби, и с ее срывами, во время которых мы все ходили на цыпочках.

Однажды в Руби что-то изменилось. Вечная слезливость приобрела какую-то другую окраску, и даже я с моим ограниченным пониманием сообразила, что у нас горе. У Руби случился очередной выкидыш – третий – на семнадцатой неделе. Беременность успела развиться до того, что она ощущала шевеления плода и знала пол – мальчик. Она даже выбрала ему имя. Этот выкидыш ощущался совсем по-другому: она потеряла сына, часть себя.

Руби никогда не давала себе время скорбеть, – ее учили, что, когда жизнь чинит препятствия, надо затянуть пояса и продолжать двигаться к цели. Продолжать беременеть, продолжать печь хлеб, продолжать суетиться по дому.

Как-то ночью ей приснилось, что она пошла за продуктами и увидела маленького мальчика, в одиночестве стоявшего у прилавка с яблоками. Она спросила, где его мама, а мальчик ответил, что мамы у него нет.

– Хочешь пойти со мной домой? – сказала она. – Я буду твоей мамой!

Он кивнул, и Руби посадила его в магазинную тележку поверх хлеба и бананов. Месяц спустя она снова была беременна. Когда у нее начал расти живот, Руби внезапно стала удивительно спокойной. Беременность оставалась для нее наивысшим женским призванием, исполнением священного предназначения. В редкие минуты тихих размышлений, когда рука Руби покоилась на округлившемся животе, я видела ее в самом мирном и удовлетворенном состоянии. Как бы мне хотелось ощутить такое же удовлетворение, пуститься в собственный духовный путь и открыть для себя подлинный смысл жизни!

Глава 5
Пионеры

Когда мне было восемь, мы переехали в первый наш собственный семейный дом. Наконец-то у нас появились качели во дворе! Я часами качалась на них, отталкиваясь ногами и представляя, что могу дотронуться до неба.

Руби в своем энтузиазме немедленно принялась красить стены и двери в разные оттенки желтого – ее любимого цвета.

– Мама, – спросила я однажды, – почему все должно быть таким… ярким?

Цыплячий желтый цвет придавал нашим интерьерам кричащий, раздражающий вид.

Она лишь широко улыбнулась, явно гордясь своей работой.

– Желтый цвет – радостный! Разве ты не чувствуешь себя счастливой, глядя на него?

Мне не хватило духу сказать, что я чувствую себя заключенной внутри гигантского банана.

Дом находился в Спрингвилле – городке на плоской равнине, с населением около десяти тысяч человек, основанном в 1850 году пионерами мормонской церкви. Спрингвилл стоит у подножия гор Уосатч, – долгое время они казались мне границей обитаемого мира.

Если вы любите хорошие рестораны и культурные мероприятия, Спрингвиллу нечего вам предложить: у нас есть супермаркет «Уолмарт», зеленая лавка, пара заведений «Тако Беллз» и «Айхоп», вот и все. За развлечениями надо отправляться в Прово или Спэниш-Форк в пятнадцати минутах езды.

В Спрингвилле нет собственной церкви, поэтому многие его жители посещают церковь в Прово. Раньше она выглядела как космический корабль или свадебный торт – овал со шпилем, похожий на НЛО, – но не так давно там построили и традиционное кирпичное здание. До классической белоснежной церкви СПД придется добираться часа полтора – это потрясающий храм в Солт-Лейк-Сити, самый высокий шпиль которого венчает золотая статуя ангела Морония.

Помню, как я с трясущимися поджилками ступала в купель для крещения, и вода плескалась о щиколотки под кружевными оборками белого купального костюма. Мне было восемь, и я делала первые самостоятельные шаги в мормонской церкви, принимая крещение.

Когда я погрузилась в воду целиком, то ощутила удивительный покой. Я была в безопасности. Под защитой Господа и моей веры мне ничто не угрожало. Что такое крики и выговоры Руби по сравнению с вечной истиной Евангелия? Крещение дарило мне ощущение мира, защищенности и теплоты, и я держалась за это чувство, как за компас в бушующем море. В своем дневнике я написала, что креститься было все равно что оказаться внутри теплой свежеиспеченной вафли.

Примерно в этот период Руби решила, что я достаточно подросла для «того самого» разговора. О пестиках и тычинках. Он произошел на крыльце нашего дома, и я не помню точно, что его спровоцировало, – может, мой невинный вопрос о детях, – но мне запомнилось, как я мучительно пыталась переварить новую и, честно говоря, пугающую информацию.

Я спросила Руби, сколько «он» должен оставаться внутри, чтобы девушка забеременела. Ее туманный ответ – какое-то случайное число – лишь сильнее сбил меня с толку. В своем детском воображении я представила, как пары включают таймер, относясь к этому акту с той же отстраненной педантичностью, что и к выпечке пирога. Ставишь на тридцать секунд – и вуаля! У тебя будет ребенок.

Мой мир внезапно изменился: теперь в каждом взрослом я видела участника этого странного ритуала. Наш сосед, выносивший мусор, совершал половой акт. Когда мимо прошел настоятель церкви с детьми, я окаменела: ужас какой, и он тоже? Сама мысль, что почтенные взрослые люди, столпы нашего общества, занимаются подобными вещами, повергала меня в шок. Я испытывала отвращение и была полностью сбита с толку: секс казался мне странной и грубой штукой, которой взрослые занимаются, очевидно, из чувства долга перед Господом, а не по собственному желанию.

У нас в семье всем детям на крещение дарили собственный том Евангелий. Мой был в дорогом кожаном переплете, с моим именем, выгравированным золотом. Не до конца понимая смысл текстов, я часами размышляла над каждым стихом, подчеркивая любимые отрывки разноцветными карандашами. А когда я начала изучать историю Джозефа Смита, пророка и основателя нашей Церкви, мое увлечение религией превратилось в наваждение.

Я обожала этого дерзкого юношу, бросившего вызов традиционной религии своего времени в 1830-х. Меня чаровали истории о его приключениях в поисках сокровищ, превратившихся в поиски истины, о его трансах и видениях, в результате которых появилась новая религия. Большинство девочек увлекаются «Диснеем», куклами и мультфильмами (и мне все это нравилось тоже), но для меня история Джозефа Смита и золотых листов стояла наравне с «Холодным сердцем».

Ведь он был не каким-то мифическим персонажем из древней истории или ветхозаветным пророком из далеких краев – он был как мы, обычный американец нормального происхождения. И мне нравилось, что его история произошла не в древности, а во времена моих недавних предков, вроде Вдовы из Наву, которая вполне могла быть его знакомой.

Вдова из Наву, мой предок по материнской линии, жила в Наву, Иллинойс, в 1840-х, во время преследований мормонских конгрегаций. Когда толпа собралась сжечь ее дом, требуя, чтобы Вдова отреклась от своей веры, она бесстрашно вышла на крыльцо и встала перед ними.

– Жгите и будьте вы прокляты! – воскликнула она. Взрослея, я слышала эту историю тысячи раз – священную семейную легенду.

Иногда я смотрела в окно и мечтала: представляла себе, как Вдова из Наву шла по этой самой земле, когда решила перебраться на запад, чтобы начать с чистого листа. Она шагала по камням, солнце жгло ей спину, но она стремилась к будущему, свободному от ужасов прошлого…

– Шари! Иди накрой стол к ужину!

Ох. Я терпеть не могла, когда Руби вторгалась в мои мечты, заставляя заниматься домашними делами.

Пока я расставляла тарелки и раскладывала салфетки – строго, как по линейке, – перед моими глазами все еще стояла Вдова, храбро отвечавшая толпе скептиков. Вера светилась в ее глазах. В мечтах я стояла рядом с ней; иногда эти картины казались мне более реальными, чем мир вокруг.

– Нет-нет, вилки слева, сколько тебе повторять? – возмущалась Руби, держа моего младшего брата – еще малыша – у себя на бедре.

Кевин сочувственно косился на меня. Мы всегда были с ним особенно близки – как матросы с одного корабля, попавшего в шторм. Он обладал особым стоицизмом, молчаливой силой, которой я против воли восхищалась. Кевин, может, и не был пророком вроде Джозефа Смита или иконоборцем, как Вдова из Наву, но мне он все равно казался героем – мужчина, взявший на себя неблагодарную задачу быть «хорошим парнем» в нашей семье.