Пока моя мать возилась с десертом, бормоча проклятия себе под нос, я сидела у отца на коленях, вечно полная вопросов.

– Пап, почему мы платим десятину? – спрашивала я, недавно узнавшая, что все последователи нашей веры отдают десять процентов своих доходов церкви. – Разве у Бога недостаточно денег?

Кевин цокал языком и ерошил мне волосы.

– Дело не в том, что Господу не хватает денег, дорогая. Десятина – старинная традиция, продолжающаяся тысячелетиями. Мы отдаем одну десятую того, что заработали, Ему в дар, чтобы выразить свою благодарность и почтение.

– Но что церковь делает с этими деньгами? – не отставала я.

– Ну, деньги идут на строительство храмов и церквей, на финансирование миссионерской работы во всем мире. Но десятина – это не просто жертвование денег. Это завет, то есть особый договор, который мы заключаем с Господом. Отдавая ему часть своей собственности, мы показываем, что верим: Он в ответ позаботится о нас.

Я какое-то время подумала над этим, пытаясь своим детским разумом охватить непонятные мне принципы.

– Значит, мы делимся с Богом своей собственностью, а Он делится с нами своим благословением?

– Именно! – Кевин улыбнулся. – Когда мы соблюдаем завет, он благословляет нас путями, каких мы и вообразить не могли.

Я кивнула, ощущая гордость за то, что являюсь частью чего-то очень важного.

– Я тоже хочу платить десятину, пап! Когда вырасту и начну зарабатывать деньги, я буду отдавать Господу одну десятую, как ты.

Руби, молча слушавшая нас, радостно воскликнула:

– Это правильно, Шари! Первая обязанность женщины – заботиться о муже и о семье, но, если помимо этого она зарабатывает деньги, Господа еще сильнее радует ее десятина. Так женщина показывает, что ставит Господа впереди всего остального – даже финансового благополучия.

Я подняла глаза на мать, удивленная и польщенная ее одобрением. Приятно было знать, что существуют разные способы для девушки быть преданной слугой Бога. Она может не только заботиться о муже и детях, но и делать в церковь финансовый вклад.

– А ты не хочешь заработать много денег, чтобы отдать Господу? – с любопытством спросила я Руби.

Она закатила глаза.

– Хотела бы, не будь с вами столько работы! Знаешь, как тяжело быть вашей мамой? Но материнство – это божественное призвание, и я знаю, что, растя вас в нашей вере, я тоже служу Господу. Это и есть мой вклад.

Пока она говорила, я думала про своих теток, которые начали снимать себя на видеокамеры, выкладывать ролики в Интернет и зарабатывать на этом деньги. Некоторые видео мы смотрели вместе, и я гадала, что будет, если моя мама начнет снимать себя для YouTube, как они.

«Нет, – подумала я. – Вряд ли она захочет, чтобы люди видели, какая она постоянно злая».

Глава 6
Гнев Руби

Руби вечно была сердита на нас, постоянно на взводе, готовая нанести удар в ответ даже на малейшую провинность. Ее недовольство я еще могла терпеть, но материнский гнев сопровождался настоящей жестокостью.

Помню, я как-то была в ванной, экспериментировала со своей детской косметикой. Мне было, наверное, лет девять – и, как все девочки, пробующие краситься, я немного перестаралась: намазала губы алой помадой, веки – тенями металлик таких ярких цветов, что ими можно было наносить опознавательные знаки на борта самолета, а лицо – тональным кремом, не подходившим по оттенку. Получилась такая мешанина цветов, что оставалось только дивиться.

Руби позвала меня вниз, репетировать дуэт на пианино: ей нравилось играть вдвоем со мной. В дуэте один из исполнителей должен был петь, и эта роль неизбежно доставалась мне. Я всегда боялась наших импровизированных концертов, чувствуя себя актрисой, вытолкнутой на сцену против своей воли.

Я неохотно спустилась по ступенькам, похожая на попугая, и с сердитым лицом уселась за пианино. Начала механически играть, но петь себя заставить не могла.

– Шари, какого черта ты не поешь?! – закричала она, лупя пальцами по клавишам.

– Я не знаю, мам… – ответила я еле слышным шепотом.

– Может, из-за краски на лице ты решила, что можешь не слушаться матери? – сказала она с презрением. – Может, мне тебя в раковину макнуть?

Ладони Руби, похожие на острое жало, вонзающееся точно в цель, всегда были готовы дать пощечину. Ее удары были выверенными – они никогда не оставляли заметных следов, по крайней мере, на мне, но внушали настоящий страх. По ее извращенной логике, она с их помощью учила нас почтению, добивалась послушания каждым жалящим ударом. Мне кажется, мы служили ей боксерскими грушами, позволявшими выпускать пар: она всегда успокаивалась, ударив кого-нибудь из нас.

Как-то я сидела на полу у себя в комнате, погруженная в чтение, и тут почувствовала укол в затылок, а потом услышала щелчок.

Удивленная, я быстро развернулась: у меня за спиной стоял Чед, мой семилетний братец-хулиган, с ножницами в руке и хитрой усмешкой на физиономии. Я схватилась за волосы на затылке – оттуда пропала небольшая прядь.

Ой-ой.

– Чед! – закричала я, вскакивая на ноги и бросаясь за ним. – Что ты натворил?

Но он уже сбежал – его хохот разнесся по коридору. Чед всегда любил подшучивать над другими и изображать из себя клоуна, как часто делают маленькие мальчики. Казалось, ему нравится всюду устраивать хаос и неразбериху, и он постоянно находил новые способы нас позлить.

Я вернулась к себе в комнату и, посмотревшись в зеркало, оценила ущерб. Я знала, что расплата будет жестокой: Руби обожала мои густые длинные каштановые волосы, которые запрещала стричь или еще что-нибудь с ними делать. Она всегда говорила, что, когда я вырасту, многие захотят на мне жениться только из-за моей чудесной шевелюры.

Внезапно Руби влетела ко мне, держа в руке ту самую прядь.

– Как ты могла их отрезать!

– Я не отрезала! Это Чед, пока я отвернулась.

От гнева лицо Руби перекосилось, словно ее ударило током.

– Он просто шутил. Ничего же не видно, вот, посмотри! – заторопилась я в попытке сгладить ситуацию. Но Руби считала по-другому.

– Чед, а ну-ка сюда! – крикнула она, и ее голос эхом разнесся по дому.

Я зажмурилась. Ну и достанется сейчас Чеду!

Увидев, как брат бочком входит в комнату с перепуганными глазами, я сразу же захотела его защитить. Да, временами он хулиганил, но все равно оставался моим братом, и мне невыносимо было смотреть, как на него обрушивается гнев Руби.

– Как тебе в голову пришло отрезать волосы сестры? – ледяным голосом поинтересовалась она.

Чед затоптался на месте, уставившись в пол.

– Не знаю, – он пожал плечами. Его нижняя губа дрожала.

Я сделала шаг вперед, решившись вмешаться.

– Мам, да ничего страшного. Волосы отрастут.

Но Руби проигнорировала меня, полностью сосредоточившись на Чеде.

– Ну-ка, давай, иди за мной в ванную. Пора и тебя немного подстричь.

Остолбенев, я смотрела, как Руби ведет Чеда по коридору, крепко вцепившись ему в плечо. Секунду спустя загудела машинка для стрижки волос. Я затаила дыхание, боясь даже предположить, что случится дальше. Потом дверь ванной распахнулась, и оттуда, низко повесив голову, на заплетающихся ногах вышел Чед. Руби выстригла ему широкую неровную полосу прямо посередине черепа, оставив с уродливой голой бороздой ото лба до затылка. Клочья волос торчали под причудливыми углами, придавая Чеду сходство с ощипанной курицей.

– Ну вот, – заявила Руби, удовлетворенная своей работой. – В следующий раз ты подумаешь, прежде чем играть в парикмахера.

Она жестким взглядом посмотрела на меня.

– И тебе, Шари, это тоже будет уроком. В этом доме мы не оправдываем плохое поведение.

Я молча кивнула. Ком в горле мешал мне говорить.

Когда Руби спустилась вниз, я крепко обняла брата и погладила по изуродованной голове.

– Прости, Чед, – прошептала я, ощущая себя бесконечно виноватой.

Глава 7
Убежище

Мне было одиннадцать – почти подросток, – и с моим телом и разумом происходили перемены, которые я не до конца понимала. Руби опять была беременна – своим шестым и последним ребенком, снова девочкой, – и наш и без того переполненный дом готовился к появлению нового малыша.

У нас установился собственный порядок: мы просыпались около шести или половины седьмого, и из комнат раздавались звуки пианино, скрипки и арфы – все репетировали. Потом мы спускались на кухню, где Руби варила овсянку или жарила яйца. Иногда за завтраком мы читали Писания, потому что вечера были заняты разными кружками.

Мы сами собирали себе ланчи в школу – ежедневное упражнение на ответственность и самостоятельность. Помню, как я смотрела на братьев и сестер, встающих на цыпочки, чтобы дотянуться до кухонного стола: они делали сэндвичи и выбирали фрукты.

– Только так и можно вырасти ответственным взрослым, – повторяла Руби.

Дальше мы отправлялись в школу. Руби никогда нас не подвозила: дорога до школы была еще одним ежедневным упражнением в самостоятельности, которое, как ей казалось, помогало в воспитании характера. Из-за разницы в возрасте мы посещали разные школы и шли разными путями. Некоторые садились в автобус, гремящее желтое чудовище, которое поглощало нас каждое утро и выплевывало каждый вечер. Я на тот момент должна была добираться до школы пешком. Идти было около полутора километров, которые тянулись бесконечно в морозные утра, когда ледяной ветер задувал под куртку. Я шла быстро, иногда сбиваясь на бег, и рюкзак стучал по спине.

Однако в дни рождения Руби баловала нас, забирая из школы на машине. Радость от вида ее машины в очереди к подъезду от сознания того, что не придется тащиться домой пешком, была лучше любого подарка. На один день мне доставалась мама, какую я всегда хотела, – внимательная, заинтересованная, заботливая.

Мы редко приглашали друзей к себе. Не то чтобы нам запрещалось приводить в дом гостей, просто сама атмосфера не способствовала таким посещениям. Тесные комнаты, постоянное присутствие братьев и сестер, вечная раздраженность Руби естественным образом препятствовали дружеским визитам.

Большинство моих братьев и сестер нашли выход – общаться с соседскими ребятишками и играть на улице. Так было безопаснее и проще, и чужие не вовлекались в нашу сложную семейную жизнь. Лично мне сама идея пригласить друзей казалась странной и неуместной. Не то чтобы у меня вообще не было подружек, но не хотелось смешивать школьную жизнь с домашней, внушавшей ощущение тревоги, причину которой я не могла выразить словами.

На следующем месте по важности после школы стояли семейные ужины, хотя по мере того, как мы росли, устраивать их становилось все сложнее. Домашние задания мы обычно делали на кухне, потому что рабочие столы не помещались в наши крошечные спальни.

На телевизор времени почти не оставалось, да и большинство передач считались неподходящими для нас. У меня до сих пор есть пробелы в области популярной культуры. Но мне позволялось смотреть «Губку Боба Квадратные штаны» и «Симпсонов»; оба мультика мне очень нравились. Еще мы любили вместе, всей семьей, смотреть кино. Это стало общим способом справляться с напряженностью и находить успокоение. Мы собирались в гостиной, мерцающий свет экрана отбрасывал мягкие отблески на наши лица, и на пару часов в доме воцарялся мир.

«Холодное сердце» и фильмы про Гарри Поттера были у нас самыми любимыми. Я предпочитала «Гарри Поттера и Орден Феникса», пятую часть серии. Было нечто экзотическое в потаенных уголках Лондона и в секретной штаб-квартире Ордена. Но больше всего мне нравилась история профессора Долорес Амбридж – властолюбивой и беспощадной садистки и тиранши, встречающей отпор и терпящей поражение.