Надтреснутым голосом она описала стерильный медицинский кабинет, холод геля на своем животе, а потом… оглушительную тишину вместо сердцебиения ее маленького сына. Рассказывая, как она поняла, что ребенок умер и его крошечное тельце придется извлечь из ее живота, она испытывала неподдельную боль. Руби вспоминала, как очнулась в машине Кевина, чувствуя себя полностью опустошенной, морально и физически. Ей даже не дали взглянуть на тельце ребенка, прежде чем избавиться от него. От ее нерожденного сына не осталось даже пепла, который она могла бы привезти домой.

Она злилась на врачей за то, как они с ней обошлись, и в конце видео заплакала, изливая годами копившуюся скорбь.

– Не знаю, поможет ли это видео кому-то из вас, – сказала она, вытирая слезы. – Боже, мне оно очень помогло.

Вирусным тот ролик не стал, но вызвал большой отклик, и я до сих пор испытываю к нему смешанные чувства. Я рада, что Руби смогла так откровенно поделиться той историей. В сфере семейных блогов искренность и демонстрация своей слабости – лучший способ привлечь подписчиков и обеспечить каналу процветание. Но там, где дело касается детей, грань между откровенностью и эксплуатацией стирается, а это опасно. Мой нерожденный маленький братик на небесах никак не пострадал от того, что Руби рассказала о том эпизоде. Но как же мы, остальные, историями которых она делилась день за днем?

Каковы отдаленные последствия взросления под камерами, без возможности возражать и сопротивляться? Как жизнь напоказ влияет на самоощущение ребенка, на его будущие отношения, на его личностные границы? И как должно выглядеть согласие, когда ты еще слишком мал, чтобы сказать нет? Лично я жалею, что потратила те драгоценные годы на прислуживание интересам другого человека. Руби может сколько угодно заявлять, что ее дети были с ней заодно, но правда в том, что нам никогда не предоставляли выбора.

И что сама Руби? Какие эмоциональные изменения она претерпела с ростом своего успеха в Интернете? Да, она стремилась заработать денег для семьи и потешить свое эго. Но ни то ни другое не могло исправить поломку в ней. Вместо этого популярность подкрепляла замкнутый круг, подталкивая ее искать еще больше одобрения, больше просмотров, делать больше контента – зачастую за счет собственной семьи.

Самый проблемный элемент нашей семейной жизни – бесконечные амбиции Руби, замешанные на взрывной комбинации непроработанной боли и нарциссизма, – стал движущей силой нашего существования. Мы как будто нашли у себя в саду самое ядовитое растение и вместо того, чтобы выполоть, сделали его столпом своей жизни.

Глава 11
Подростковый инфлюенсер

К концу восьмого класса, когда мне было четырнадцать, я запустила собственный YouTube-канал по единственной причине: деньги. Я видела, сколько YouTube приносит Руби. Если так можно было оплатить колледж, не подрабатывая в магазине после уроков, я была только за. Хотя сначала, конечно, надо было попросить у Руби разрешения.

Она эффектно выгнула брови:

– Твой собственный канал? Но к нему надо относиться серьезно.

– Обещаю, я буду!

– Ты несовершеннолетняя, и тебе нельзя завести свой аккаунт AdSense, поэтому мне придется управлять твоими доходами.

– О… ну ладно, – ответила я, разочарованная. Я и забыла, что до восемнадцати лет не смогу иметь собственный аккаунт.

– Не беспокойся, если твой канал станет успешным, мы будем откладывать заработки, – продолжала она. – Небольшая кубышка тебе на будущее.

– Тебе надо будет сделать мне рекламу на канале «8 Пассажиров», и подписчики толпой повалят! – восторженно воскликнула я.

Руби рассмеялась.

– Ни в коем случае, Шари. Никаких легких путей, никакой рекламы. Тебе придется набрать тысячу подписчиков самой, как сделала я. А уж потом я прорекламирую тебя на «8 Пассажиров».

– Серьезно? Мне надо заработать рекламу у собственной матери?

– Шари, я не рекламирую тех, у кого нет тысячи подписчиков, ты это знаешь. Считай это испытанием на деловую хватку. Я прорекламирую тебя, когда ты сделаешь свой канал достойным рекламы.

Вызов принят, мам. Но не заблуждайтесь: я ненавидела каждую секунду съемок.

– Закончила! – кричала я с облегчением после каждого видео, наконец-то выключив камеру. Это была пытка, но это была работа. Дальше шел монтаж, составление подписей, решение, когда опубликовать пост, и загрузка. Те, кто говорит, что постить видео – не работа, определенно никогда сами этого не делали.

Мои посты выходили дважды в неделю. И, как мама, я эксплуатировала своих братьев и сестер. Например, снимала с сестрами ролики про бритье ног или обсуждала менструации, потому что знала: так мы наберем просмотры. Я по сей день ощущаю вину за это, но я всего лишь следовала по пути, проложенному Руби: это нравится людям, а значит, приносит деньги. Все самое личное.

Как-то раз Руби принесла свой ноутбук ко мне в комнату, собираясь что-то показать.

– Посмотри на это, – воскликнула она возбужденно. – На случай, если ты не поняла, почему YouTube – самое важное, что случалось с нашей семьей.

На экране было сообщение в директ от подписчицы «8 Пассажиров». Женщина писала, что выросла в неблагополучной семье. Ее родители постоянно ругались, и она чувствовала себя одинокой и несчастной, – пока не наткнулась на «8 Пассажиров».

– Глядя на вашу семью, я чувствую, что, наконец-то, нашла свой дом, – прочитала Руби вслух. – Вы такие счастливые и любящие, и прежде всего ИСКРЕННИЕ, что это дает мне надежду: когда-нибудь у меня все это тоже будет. Из-за вас я даже начала ходить в церковь и думаю покреститься в мормонскую веру. Спасибо, что указали мне свет.

Лицо Руби сияло, когда она оторвалась от экрана.

– Разве не удивительно, Шари? Сам Господь послал нам эту платформу. И посмотри, как мы влияем на человеческие жизни! Мы указываем им путь!

Когда подписчики восхищались ее «искренностью» и тем, как она показывает неприкрашенную правду семейной жизни, я видела гордость в ее глазах. Это лишний раз укрепляло Руби в убежденности, что она занимается чем-то достойным и осмысленным. Но у меня к таким комментариям было другое отношение.

«Мои родители в разводе и постоянно ругаются. Когда я смотрю ваши видео, мне кажется, что я часть вашей семьи».

«У меня такое чувство, что я расту вместе с вами, ребята. Вы как мои братья и сестры. Я все знаю про вас».

Такие слова внушали мне тревогу. Подобная связь казалась странной: люди цеплялись за семью, которая им не принадлежала, раздувая эго Руби до эпических масштабов.

«Ух ты, спасибо, что показываете сложную сторону родительства».

«Я бы хотела иметь таких родителей, как вы, Руби. Может, тогда я подростком не попала бы в неприятности».

Фанаты, восторгаясь историей, которую Руби продавала, сами не понимали, что творили. Они внушали ей ощущение своей праведности и уверенность в том, что она, идеальная мать, не может быть неправа, тем самым подталкивая ее все больше отчуждаться от реальности.

Как-то раз в тринадцать лет я вошла в школьную столовую с подносом и двинулась через море разных групп и группок. Я направлялась к столику в углу, где обычно сидела с еще несколькими книжными червями. Но по пути меня остановил звонкий девичий голос:

– Эй, Шари, сюда!

Я оглянулась, пораженная, и увидела, что одна из девочек-чирлидеров машет мне из-за заветного стола самых популярных. Ее окружала толпа обожательниц – с идеально уложенными волосами и в дизайнерской одежде. Она никогда раньше не заговаривала со мной и уж тем более не вызывала из толпы смертных, приглашая сесть за ее стол. Но теперь все изменилось. Приобретя известность в Интернете, я стала такаааая интересная в их глазах.

Я знала, что этот внезапный интерес такой же поддельный, как их постановочные фото в соцсетях. Они интересовались не мной, Шари-человеком, а Шари-интернет-знаменитостью, потенциальным инструментом для расширения их собственной аудитории. Тем не менее было приятно, что меня заметили и позвали к себе – пусть даже по таким низменным резонам. Поэтому я села за стол популярных девочек, улыбалась для их неизбежных селфи, смеялась внутренним шуточкам, которые толком не понимала, и делала вид, что все это абсолютно нормально.

И тут вдруг Джейк, мальчик, в которого я втайне была влюблена уже несколько месяцев, подошел к нашему столу. Мое сердце так и подпрыгнуло, когда он улыбнулся своей фирменной улыбкой.

– Как делишки, инфлюенсер? – спросил он с интересом. Глаза Джейка блестели.

– О, отлично, – ответила я, улыбаясь хотя дежурно, но не без искреннего восторга.

– Круто. Слушай, а ты есть в «Снэпчате»?

– Не-а, – я пожала плечами, пытаясь звучать беззаботно.

Брови Джейка взлетели вверх от удивления.

– То есть ты знаменитость на YouTube, но у тебя нет «Снэпчата»?

– Ну да, понимаю, это странно, – сказала я смущенно. – Но мне мама не разрешает.

– Паршиво. С моей тоже нелегко. Может, встретимся как-нибудь, поболтаем про наших мамаш?

– Ой, ну нет! – выпалила я, даже не поняв, что говорю, и торопливо поправилась: – Я имею в виду – да, можем встретиться и поболтать.

Прежде чем отойти, он еще раз широко улыбнулся.

Я смотрела ему вслед со смесью облегчения и изумления. Другие девочки за столом были ошарашены не меньше моего. Не имело значения, что интерес Джейка привлекла в первую очередь моя слава на YouTube: я могла думать только про то, как он на меня смотрел, – с искренней заинтересованностью и теплотой. Он был первым мальчиком, кто выказал мне внимание.

Конечно, оставалась маленькая проблемка, крошечное препятствие на пути моих грандиозных романтических планов. Мне не разрешалось встречаться с мальчиками до шестнадцати лет. Кроме того, Джейк не проявлял особой активности в нашей церкви, а я знала, что для моих родителей это серьезный красный флаг. К тому же его мама с папой развелись, а у папы были татуировки. Еще и еще красные флаги.

Но когда я вспоминала улыбку Джейка, все это не имело значения. Впервые в жизни я была готова взбунтоваться.

После школы, с колотящимся сердцем, я обменялась с Джейком телефонными номерами; когда я вбивала свой номер в его мобильный, у меня отчаянно тряслись руки. Это было одновременно и опасно, и восхитительно. С этого момента мы постоянно переписывались. Я все время проверяла свой телефон, пока никто не смотрит, – от каждого сообщения у меня по спине пробегала дрожь, которой я еще ни разу не ощущала.

Я потихоньку скачала «Снэпчат», хотя мама и пришла бы в ярость, узнай она об этом. С каждым забавным фото или видео от Джейка, с каждой смешной маской и дурацким мемом я чувствовала себя так, будто заглядываю в мир, который всегда был для меня недоступен. Мир, где я была обычной девочкой-подростком и могла не волноваться насчет перепадов настроения Руби и семейного бизнеса – видеоблога.

По умолчанию мне до восемнадцати лет следовало спрашивать у Руби разрешение на все, что я собиралась публиковать в соцсетях. Процесс одобрения был строгим. Я должна была отправлять ей фото и подпись, спрашивая: «Можно мне это запостить?» Для сториз – фото или видео, доступных лишь 24 часа, – делалось исключение; обычно она разрешала мне публиковать их без предварительного согласования. Становясь старше, я начинала лучше понимать, что она сочтет допустимым, но все равно мне надо было получить ее согласие.

Обычно Руби запрещала селфи, в которых другие могли усмотреть намек на сексуальность. Оглядываясь назад, я понимаю ее. Думаю, любая хорошая мать поступала бы так же. Я не собиралась постить что-то действительно неприличное – например, мне и в голову не пришло бы опубликовать фото в белье. Но, помню, как-то я хотела поделиться фотографией, где делаю прыжок-шпагат, и добавить шуточный комментарий о моей плохой растяжке, а Руби мне запретила. Уж не знаю, чем она руководствовалась в первую очередь: стремлением защитить меня или сохранить свой безупречный интернет-имидж. Наверное, и тем и другим. Грань между родительской заботой и бренд-менеджментом в нашем доме всегда была размытой.