Карнавал теней (страница 11)
И вот, не слушая кавалера, моя сестра обратилась к старику. И голос её дрогнул.
– О чем вы плачете, синьор? В чём моя вина перед вами? Что погибло?
Старик ответил не сразу. Но злость исказила его лицо, как только он посмотрел на Клариче.
– А не любо ли вам смотреть, как плачет Исмаил? Про что он плачет, вам не ведомо. Глядите: тут две руки от деревянной статуи монаха, а голова – горшок, набитый модной чепухой! Лицо – восковая маска. Се – человек не хуже вас. Хе-хе-хе-хе! Вечно наши руки тянутся к добру, жаль, пустая голова не даёт ничего сделать. Но где юноше понять старика Исмаила? Ступайте! Веселитесь! Придёт и ваш черёд!
– Синьора, синьор! – нашёптывал ей на ухо Дзани. – Идёмте, я знаю, я вспомнил, что…
– Это не человек, синьор, – возразила Клариче очень серьёзно. – Человек – это вы или я! А это чучело, набитое трухой, которое водила по городу сила колдовства. Нам пришлось сразиться с ним, хоть, скажу вам по чести, не было смысла губить безвольную тварь. Ответьте, синьор, не вы ли пустили её ходить по свету?
С этими словами Клариче посмотрела на Дзани с укоризной. Он понял и затих, только острый клюв его маски резко поднялся вверх.
Старик медленно встал, губы его дрожали, а руки тряслись. Но через силу он улыбнулся, заискивающе, как слуга.
– Это вас водит по свету безмозглая голова, – прошипел Исмаил, – а я же в конце дороги! Я повидал немало таких, как вы, синьор. Но вы в первый и, быть может, последний раз видите перед собой Исмаила. Не дано вам знать, кто может ходить по свету, а кто нет… А я знаю. Говорите, вы видели чучело, похожее на человека? А? Ха-ха-ха! А бывают люди, набитые трухой! Поведайте лучше об этом. А невежды всё равно быль от небыли не отличат.
Исмаил не без труда нагнулся и поднял голову истукана.
– Иные ходят без неё! – бросил старик со странной усмешкой, посмотрев на Клариче, и в глазах его блеснуло презрение. – Что ж, расскажите людям, синьор, как вы разрубили на части чучело возле дома старьёвщика! То-то будет потеха!
Исмаил медленно побрёл домой, словно побитая собака. Сестра моя молча смотрела ему вслед.
– Синьора, синьор, – отчаянно зашептал Дзани у самого уха. – Я узнал его! Это же тот чародей, у которого мой господин покупал себе юность! И с меня он желает взыскать его долг. Поспешим! Нам тут нечего делать!
Но Клариче не шелохнулась.
– Дзани, – тихо сказала она, и лицо её вдруг просияло, – да, похоже, всё так! Как ты думаешь, правду сказал он, что знает, кто ходит ещё по земле? А кто – нет…
– Клариче! – взмолился Дзани. – Разве мало вам одного чёрта?
Но сестра уже не слышала. Такова надежда, что от единой искры вспыхивает пожаром.
Клариче ринулась к приоткрытой двери лавки старьёвщика, да так скоро, что Дзани только охнуть успел.
Исмаил ещё не затворился; а на пороге, раскинув руки, встала Клариче:
– Стойте, синьор! Заклинаю Мадонной и всеми святыми! Ведомо вам, кто может ходить по свету, а кто нет? Если да, помогите! Откройте мне, где мой брат!
13
Шестнадцать сольдо и голова в придачу
Старик отпрянул, не то в страхе, не то в крайнем замешательстве. Ещё бы! Он уже взялся за тяжёлый засов, а тут знатный молодой ухарь предстал перед ним, еле дыша от волнения.
«Откройте!»
Наглец!
Как будто тайну, сокрытую от глаз, ему должны поднести на блюде! А кто её, тайну, выведет на божий свет?
Но как выдворишь такого? Проклятый мальчишка вытворяет всё, что ему заблагорассудится, и вечно бежит туда, куда ведёт его пустая голова! Но в глазах…
В глазах неведомого юноши ярое, высокое пламя жизни пылало так, что чародей невольно поёжился. Ибо нашлось на земле нечто такое, чего он ещё не видал.
Исмаил странно улыбнулся, будто предвкушая никому не ведомую радость, и с поклоном произнёс:
– Входите, входите, синьор! Мой дом будет рад благородному гостю.
Старик отступил в сторону. В последний раз перепуганный насмерть Дзани прошептал над ухом моей сестры:
– Синьора, синьор!
Наверное, он был совершенно сокрушён, сознавая, что привёл её сюда сам. Но ничего не мог поделать. А Клариче не могла отступить.
В убогой лавке было тесно от ненужных, богом забытых вещей. Пыль и паутина, плесень и моль.
«Святая Мадонна! – подумала Клариче с негодованием. – Как среди всего этого может жить человек!»
Ветхая рухлядь, жалкие осколки некогда прекрасных статуй, книги с пожелтевшими страницами, полные могущественных слов… И вдруг над кипой фолиантов – крохотная шкатулка, из которой выглянул уголок письма. Сколько тут подобных вещей, некогда драгоценных и любимых!
Действительно, трудно было поверить, что кто-то приходил сюда в поисках юности. Во всём этом убожестве только красноватый огонёк свечи внушал надежду. Но свеча почти прогорела, и на грубый деревянный стол слезами капал золотистый воск. А рядом с этим несчастным огарком на тонком подсвечнике песочные часы возвышались крепостной башней. Огромные, овитые паутиной, они будто простояли тут целую жизнь, и никто ещё не посмел сдвинуть их или… Перевернуть, дабы вспять побежал песок.
Кавалер Домино стоял позади Клариче, поодаль, в тени, а не у самого плеча, как прежде. Были тому виной его воспоминания о господине Скьяри, или он боялся, что земной огонь может изобличить его, как небесный, я не знаю. А может, таким образом Дзани себя готовил к тому, что, схватив за руку мою сестру, сбежит от чародея. И тогда тень Клариче поможет им вместе нырнуть в его родную стихию – темноту.
Медленно, чуть подволакивая ногу, обошёл старик вокруг стола, поставил голову болвана рядом со свечой, а затем, точно ворон, опустил тощую руку на восковой лоб своей разбитой игрушки.
– Ну-с, – то ли прошептал, то ли пропел он, – о чём вы решились спросить Исмаила? Того, чьё создание вы разбили и погубили прежде, чем пришёл бы срок ему упасть! Говорите, юноша…
И в голосе старика, дребезжащем и слабом, ледяной струной зазвенела ненависть.
– А как же ваш драгоценный срок? Вы его разве ведаете?
Как задуешь пламя жизни,
Так обратно не зажжёшь.
Будь высок ты или низок,
Человек ты или вошь.
Хе-хе-хе! А вы спрашиваете о сроке брата своего? Ещё с давних времён повелось: никто никому не сторож. Потому сначала я потребую ответа от вас: что можете вы дать за голову моего слуги? У него и своего огня не было, только уголь, и тот потух по вашей вине!