Бледная заря занималась над скопищем ветхих лачуг. Они теснились, как бедняки у ворот менялы, стена к стене. Должно быть, то было Гетто. Но молодой Фортеска будто забыл, каким чудом его сюда занесло. И беззвучно заплакал. Сколько глупостей совершил он за последние дни? Фортеска сбился со счёта. А теперь ещё и это… Как и когда он дошёл до подлости? Юноша и сам не мог ответить на свой вопрос.

– О господи, – прошелестел у него за спиной изумлённый голос, – да ты ведь девчонка!

Фортеска вздрогнул всем телом и обернулся. На мгновение в его глазах промелькнул страх.

– Надень свою маску, – грубо произнёс юноша, – смотреть на тебя тошно!

И отвернулся, не отвечая на оскорбление, чтобы скрыть постыдные слёзы. Зашелестела ткань. Видать, и чёрт был не рад своему личику.

– Девчонка! – повторил вдруг старый Скьяри, и в его голосе, совершенно непохожем на старческий, зазвучало неподдельное веселье. – А ведь я что-то подозревал! Не станет же храбрец при каждом удобном случае хвататься за шпагу?! К чему бы?

Фортеска содрогнулся и, резко выпрямившись, повернулся на носках.

– Послушайте, вы! Кем бы вы ни были?! Не повторяйте свою ошибку, оскорбляя меня, а не то я… я…

– И что вы сделаете? – с любопытством спросил чёрт. Теперь его лицо снова скрывала птичья маска, а ворот был поднят, но юноша не сомневался, что его противник улыбается.

– Проклятие! – пронзительно закричал Фортеска, забывшись. – Да я проткну вас, точно мотылька!

Он резко шагнул незнакомцу навстречу, схватился за рукоять подаренного клинка. И… застыл. Юноша вспомнил о его ужасающей силе, которую, раз освободив, нельзя загнать обратно в ножны, и по-настоящему испугался.

Кавалер Домино медленно и совершенно беззвучно поднялся, словно длинная тень, что ползёт по стене.

– И отчего не пригвоздите? – мирно спросил он. – Вы меня видели и догадались, наверное, что мне такая жизнь, извините за каламбур, осточертела! Вас я оскорбил! Молчите? Так я скажу почему! Сама ваша природа вам противится. Она ведь предназначена жизнь давать. Я прав?

Юноша стоял, опустив голову и закусив губу. В конце концов, он топнул ногой и бросил зачарованную шпагу.

– Ваша взя-взяла! – крикнул Фортеска. – Будьте вы прокляты, Скьяри! Я… я…

Голос его сорвался.

И вот мнимый синьор Фортеска прислонился к стене ветхой лачуги и зарыдал.

Солнце поднималось над крышами Гетто, и полоса ослепительного света пролегла между человеком и чёртом. И поплыл над лачугами бедных и дворцами вельмож колокольный бой. Мерный, неотвратимый. Быть может, в той самой церкви Спасителя служба уже началась.

В самом деле, нынешней ночью мой двойник делал всё, что возможно: таился и боролся, любезничал и не давал никому спуску. А всё равно от чёрта не скроешься…

Слёзы смыли всё напускное мальчишество. Уже нисколько не притворяясь и не прячась, тонкая девушка в лазурном камзоле утирала слёзы рукавом.

– Меня сразила девчонка! – с какой-то странной гордостью произнёс кавалер Домино, размышляя вслух. – Кто может похвастаться подобным? Меня – и девчонка?! Клянусь, это самое удивительное, что случилось со мной за мою недолгую жизнь, не считая…

Девушка затихла, не веря своим ушам. Она подумала сперва, что её противник спятил. Но нет, он, видно, лишь издевается над ней.

– Какое было ваше собачье дело! – всхлипнув, закричала она. – Куда вы влезли, старый хрыч?! Вам бы дома сидеть в ночном колпаке! Я искала своего брата, но его не было нигде; он точно сквозь землю провалился. И…

Девушка снова заплакала.

– Синьора, синьора! – забеспокоился чёрт. – Ведь я ещё здесь, говорите же до конца! Как зовут вашего брата?

Девушка замолчала. Губы её ещё дрожали, когда она произнесла:

– Алонзо Фортеска. А я – Клариче.

Она подняла взгляд на чёрта и застыла в ужасе. Кавалер Домино протянул к ней руку, но яркий солнечный луч прошёл насквозь через его ладонь, оставив лишь неясную дымку в пустом рукаве.

«Скьяри» охнул и укрылся в тени.

5
Дуэль самозванцев

Моя бедная сестра! В нашем привольном детстве, бегая с мальчишками наравне, она не смела заплакать, если ей случалось поранить коленку. И, отправляясь сражаться с чёртом, до последнего надеялась, несмотря на всё происходящее, что перед ней человек. Причём не высокомерный щёголь Скьяри, одним своим видом навевавший отвращение и скуку, а тот самый незнакомец из кофейни; именно с ним любой из Фортеска почёл бы за честь скрестить свою шпагу, даже если придётся проиграть.

А тут?! Неужели и впрямь чёрт?!

Клариче подняла клинок:

– Радуйся, Мария, благодати полная! Говорю в последний раз. Отвечайте, кто вы и что вы! Дух в аду или тварь на земле?

Сестра шагнула в полосу света, и её шпага в полумраке каморки показалась солнечным лучом, покорившимся человеку.

Кавалер Домино попятился, отступил в тёмный угол и медленно обмяк. Померкло золото на его плаще, он отпустил раненую руку, и Клариче с удивлением увидела не кровь, но тонкий белый след, похожий на нитку.

– Вы до дна меня проглядеть хотите? – тихо и очень грустно сказал чёрт. – Зачем это вам? Я же сказал: я полностью в вашей власти. Хотите – убейте, но…

Скьяри затрясся.

– Вы хоть понимаете, что если разоблачите меня до конца, как избавили от маски, то не останется ничего!

Нет, вижу, не понимаете! Вы имеете столько, что и голову свою любому проходимцу не боитесь заложить, даже имя своё оставили! Я одного не пойму: на что вам становиться братней тенью?! Ужели нету своей?

– Вы о себе ничего не скажете? – рассердилась Клариче.

Вздох. Долгое молчание, потом шелестящий ответ:

– Нет. Убивайте.

Клариче Фортеска задумалась. И тихо произнесла:

– Можем позже сразиться снова, коли вам пришла охота драться. Но от первой нашей дуэли не было никакого проку.

Сестра посмотрела на чудесный клинок с тоской. Шпага была великолепна, но чести не было в том, чтобы её носить. Клариче возвратила клинок в ножны и покачала головой:

– Нет уж, давайте биться иначе. Раз уж мы начали. Судите сами: я разоблачила вас, а вы – меня. Ничья! Однако за мной право нового удара. А вы уже торопитесь узнать, на что мне братнее имя! Нет, мой черёд. Говорите: вы – Скьяри? Или же Скьяри на самом деле молодой господин, что не знает меня?

Носатая маска снова коснулась груди.

– Я не Скьяри, – негромко произнёс кавалер Домино, – вы уже поняли это без меня. Я просто не мог назвать другого имени. Я жалею об этом.

– Почему же? – хмыкнула Клариче, с горькой усмешкой опуская клинок. – У вас что, своего нет?

«Всего этого могло и не быть, – подумала она, – а теперь даже чёрт в жалком положении!»

Как вдруг услышала:

– Нет.

Птичья маска теперь смотрела прямо на неё.

– У меня нет своего имени.

Это было похоже на глупую шутку, но шуткой не было.

– И как же вас называли раньше? – оторопев, спросила Клариче.

– Меня никто не звал, – понуро протянул чёрт, – даже господин Скьяри. Я и так ходил следом за ним без всякого зова. Даже не знал, что можно иначе.

– Так вы… служили у него?! – удивилась Клариче и улыбнулась про себя. – Ясно!

– И что же именно вам «ясно»? – впервые рассердился кавалер Домино. – Что я сбежал от господина? Думаете, угадали, да? И теперь сплю и вижу, как бы ему навредить?! А вы ничего не заметили странного в господине Скьяри? Он же так хорош! Наверное, даже и тени своей не касается?

Чёрт изобразил подобие поклона, нарочито льстивого и смешного. И кисло добавил:

– Да! Я его слуга. Нижайший! Почитай что раб. Каждый его жест ловлю лучше верного лакея. Словно актёришка дзани…

– Дзани? – улыбнулась через силу Клариче. – Вот уж не думала, что господину Скьяри служит чёрт! Ну что ж, будете Дзани! Не звать же вас именем бесовским?

Кавалер Домино, шелестя шелками, опустился на пол.

– Как вам угодно, – хмуро согласился он, – всё равно меня тошнит от одного имени Скьяри.

И, вздохнув, вымолвил:

– Ваш черёд. Вам-то чужое имя на что? Своё прискучило?

– Какое же оно чужое, если оно братнее? – возразила Клариче.

– Всё равно, – прошелестел Дзани и тихо рассмеялся, – куда вам две шкуры носить? Так своей не станет.

– Много вы понимаете, – фыркнула сестра, – одно вино в двух разных сосудах, но вкус не страдает от этого. Худо ли, что я девушка? Важнее, что род наш, по преданию, происходит от римских всадников, а прадеды сражали сарацин; оттого на гербе нашем полумесяц повержен крестом…

Сестра покраснела от удовольствия, даже голос её стал глубже и мягче.

– Отец не делал меж нами различий. И в нашем имении в Тоскане мы дни напролёт предавались играм и забавам. Среди деревенской детворы мы были атаманами всех проказ и никогда не расставались, как Луна и Солнце.

Признаюсь, быть может, отец и разбаловал нас, ведь после смерти матушки ни в какой потехе нам не было отказа.

Ненадолго Клариче замолчала, но потом будто опомнилась:

– Но вам это знать ни к чему. А важно вот что. Мы с братом и впрямь будто жили одной душой. Ничего тайного не было меж нами. От него я выучилась драться на шпагах, а так как в детстве мы были очень похожи, то не раз я, притворившись Алонзо, отвечала учителю братний урок. И никто ничего не знал! Немудрено, ведь мы родились в один день.

– О-о-о! – восхищённо протянул кавалер Домино. – Двое, рождённых под одной звездой! Я слышал о таком, но никогда не видел прежде! Ведь вся суть и радость человека в том, что он не повторится больше на земле, и вдруг… Сама природа даёт ему… т… товарища.

Клариче невольно улыбнулась.

– Но время неумолимо, – продолжала она. – Брат вырос, стал рассудительным и спокойным. За хорошей книгой он просиживал ночи напролёт. Учение давалось ему легко, а перо поэта и шпага воина с одинаковой радостью повиновались.

Я же любила больше шумные охоты и прекрасных коней. Все ручьи и перелески в нашем краю знала наперечёт, как имена всех собак на отцовской псарне. И не было для меня ничего хуже, чем сидеть в четырёх стенах, будь они даже золотыми! Здесь всё прекрасно и дивно, но притом и чуждо мне.

Клариче вздохнула и, смахнув со лба чёрную прядь, искоса поглядела на чёрта. Тот совсем заслушался.

– Отец одряхлел, а в брате моём видел он свою молодость, восставшую из пепла. Я знала, что Алонзо суждено меня покинуть, но случилось это внезапно. Пришли вести, что род нашей матушки вымер весь, и в этом городе его наследие по праву наше. А ведь в славной семье Фортеска не собирали сокровищ земных.

«Единой чести ищем» – начертано у нас на гербе. А дела наши давно не радовали отца.

И вот брат уехал. А я осталась дома, и каждое письмо Алонзо встречала как праздник. А потом письма приходить перестали. Мы ждали долго-долго. И день ото дня отец всё больше мрачнел и хилел, сетуя на то, что в наслаждениях городской жизни юнцы совсем позабыли головы. Хуже того: временами его охватывала то тревога, то невыразимая тоска: подолгу отец сидел, не желая ни видеть, ни слышать ничего вокруг. А ночами плакал: «Много их, распутников, нынче в шелках, а завтра, завтра и облик людской оставят!» Мне тоже сделалось тревожно…

Клариче запнулась:

– Я не верю в то, чтобы мой брат мог опуститься так, но… душой чувствую, когда с ним неладно. Оставаться дома я более не могла. И потому отпросилась у отца посетить монастырь Святой Клары, дабы помолиться за упокой матушкиной души, а дальше…

Тут сестра хлопнула в ладоши. Грусть и радость шли у неё рука об руку, а не похвалиться удачной проделкой, пусть даже перед чёртом, она не могла.

– Дальше было просто! Слуг у меня немного, а кормилица, любившая меня и брата, как собственных детей, знала, что со мной ничего не сделаешь, и, уповая на Мадонну, взяла узелок с братними вещами.