Весь тот час, что двое поджарых крепких мужчин несли её в горы по змеящейся тропе, обходя по традиции все известные камиурские храмы, Кёко ни разу не выглянула в окно, не заинтересовалась пасмурневшей за выходные погодой или окликами и поздравлениями горожан. Несмотря на крайне сомнительное удовольствие делить свою повозку со смертью и некоторое физическое неудобство – свадебный головной убор цунокакуси царапал лоб и низкий потолок паланкина, – в той темноте, заглушённой шторами и позолотой, и в одиночестве Кёко думалось лучше всего. Там она успела перебрать в пальцах все нити своего плана, прощупать и проверить на прочность все заплетённые узелки, вспомнить прошлое и доказательства… Но всё равно растерялась, оцепенела, когда оказалась перед высоким храмом, окутанным глициниями и сиянием свечей.

И перед целой толпой, что её встречала.

– Посмотрите, какая красавица!

То воскликнула женщина-накодо, та самая, которую Кёко с момента знакомства на кагура видела в имении даже чаще, чем своего жениха: она регулярно захаживала на чаепития к Кагуя-химе, дабы обсудить подробности свадьбы. Кёко поклонилась ей низко, выражая свою благодарность, но ещё ниже поклонилась семье Якумото, когда просеменила до них, едва передвигая заржавевшие за час в паланкине коленки. На фоне неба, накрытого монолитной тучей, как могильной плитой, и затушившей все майские костры богов, фигура госпожи Якумото в пёстром ситцевом кимоно отбрасывало странную бесформенную тень. На ней, как и на стоящем рядом господине Якумото, не было лица, лишь любезные восковые маски, слепленные правилами приличия и знатным происхождением. Зато мононоке наконец-то от Кёко отстал, точно решил, что в паланкине ему уютнее, и там остался.

Семья Якумото стояла справа, за каннуси, а семья Кёко – слева, за маленькой утончённой мико. Как маленькая горстка орехов против целого ведра, настолько много гостей пришло со стороны Якумото, несмотря на страх перед проклятием. В это же время со стороны Хакуро не было никого, кроме них самих. Живот Кагуя-химе, снова спрятанный под широкий оби с пышным бантом; рыжие прядки выглядывающей из-за её спины Сиори; сжатые губы Цумики, такой мрачной, что вид её казался болезненным. Хосокава… И его чёрное кимоно с серебристым узором, которое он даже не удосужился в честь праздника сменить, и заживающая ссадина на щеке. Кёко выхватила всё это боковым зрением, когда подходила к жениху.

– Опять с белилами переборщили, – услышала она бормотание мужчины-накодо за спиной.

– Боюсь, на ней их нет, – ответила ему женщина печально.

Юроичи Якумото церемонно принял Кёко под свой красный зонт. Длинный, бледный, точно призрак, в таком же невзрачном кимоно и складчатых хакама, с очками на ястребином носу и лицом, что стало казаться в два раза старше со дня помолвки. Уставший, но невозмутимый. От него пахло ромашковым настоем и саке.

– Доброе утро, Кёко.

И всё. Больше он ничего ей не сказал. Словно они не на собственной свадьбе, а на рынке нечаянно встретились. Только вместо того чтобы разойтись каждый по своим делам, взялись под руки, встали под одним зонтом и прошли через тории. Храм, стоящий на возвышении неровно и кособоко, будто он вот-вот упадёт, взирал на Кёко как-то недобро, а она на него не смотрела вообще. Ритуальная музыка гагаку, которую играли следующие за гостями музыканты – трещотка, свистящий гобой, певчая арфа-куго, – не давали сосредоточиться. Но сильнее всего мешали большие острые уши, топорщившиеся из толпы гостей.

«Странник здесь!»

Легендарный оммёдзи! Человек – человек ли он? – которого она обязана – сможет ли? – заполучить в наставники. Иде-аль-но! Как Кёко могло так повезти? Семья Якумото всегда была скрытной, даже Хосокаву выпроводила, пытающегося про мононоке разнюхать. Стоило догадаться, что они и Странника, как Странника, не впустили бы.

«Поэтому он и прикидывается торговцем, – смекнула Кёко сразу. – Не только на жизнь себе зарабатывает, но и другие жизни тем самым спасает. Втирается в доверие, изучает жертв, узнаёт… Но почему так долго? Почему он в таком случае до сих пор не изгнал мононоке? Десять дней – вовсе не два дня, как говорил Ёримаса. Что, если этот мононоке совсем не так прост, как кажется? Или дело в чём-то другом? Неважно», – рассудила Кёко.

Значит, она прямо на глазах у Странника мононоке и изгонит. Вперёд него. Перед ним.

«Иде-аль-но!» – повторила счастливо она.

Их со Странником взгляды пересеклись на мгновение… И тут же разминулись, потому что он, идущий плечом к плечу с госпожой Якумото, как её старый друг, отвернулся, точно Кёко запомнилась ему тогда на площади не больше, чем остальная толпа, выкрикивающая свои пожелания в его короб. Он что, правда её не узнал?!

Впрочем, куда больше Кёко интересовало другое.

– Почему он здесь? – спросила она. Ей пришлось мысленно схватить себя за подбородок и сжать его крепко, чтобы не оборачиваться на Странника слишком часто.

– Кто? Старик в острой шляпе? – Юроичи приподнял над их макушками бамбуковый зонт, по которому моросил мелкий дождь, и, не сбавляя шага, повернул назад голову. Меньше, чем того, что ему есть до неё хоть какое-то дело, Кёко ожидала, что он ей вдруг ответит. – Это чиновник из столицы, наставник моего старшего брата. Родители пригласили его, потому что надеются, что он брату с продвижением по службе поможет. Сам брат при этом не приглашён. Мило.

Юроичи выкладывал всё без утайки, будто Кёко уже стала частью их семьи. Это настораживало, но Кёко решила тем воспользоваться и заодно скрасить их путь к алтарю:

– Нет, я про юношу в пурпурном кимоно с жёлтым оби и со странными… – Кёко осеклась, решив умолчать об этой детали. Вдруг никто больше не видит? – Того, который ступает рядом с госпожой Якумото.

В этот раз Юроичи ответил, даже не обернувшись:

– Ах, торговец? Да, он матушке быстро по нраву пришёлся, хотя ей обычно не нравится никто и никогда. Наверное, потому что услугу большую родителям оказал за совершенно незначительную плату, помог рыбу раздобыть к застолью, какую даже у островных моряков в сезон едва отыщешь…

«Так вот где они её взяли! Не зря я тогда по возвращении с рынка рассказала Кагуя-химе про умелого торговца, у которого есть всё на свете. А она, видать, рассказала о том Якумото… Выходит, всё сложилось так идеально благодаря мне! Какая я всё же молодец!»

– …Фонари не красные, а розовые, чтоб не как у всех, и подносы новые, и ещё несколько вещиц, – продолжал перечислять Юроичи. – Твой свадебный пояс, кстати, тоже. Хорошо, что он почти задаром нам достался. Надоело тратить деньги на невесту, которая всё равно помрёт.

На мгновение Кёко подумала, что ослышалась, но нет. Впрочем, это было ожидаемо. Действительно, обходительный и воспитанный аристократ не смог бы стать объектом одержимости мононоке, а значит, Юроичи Якумото только притворялся таковым. Письма, кропотливо собираемые Кёко, доказывали это, как и его улыбка в ответ на её слова:

– Ты говоришь так, будто надеешься на это.

– Так и есть. Хочу поскорее домой вернуться. В такую жару продукты портятся быстро, много пациентов с несварением, а значит, у меня много работы в лавке.

Кёко хмыкнула. Как хорошо, что Юроичи Якумото всё-таки не станет ей мужем: либо она изгонит мононоке и надобность в том отпадёт, либо умрёт, как предсказывала Цумики. Учитывая, какой Юроичи грубиян, Кёко только радовало отсутствие третьего варианта.

Да и жуткая тень всё-таки не осталась в паланкине. Зернистая, она плелась за Кёко по каменной тропе, дёргая её за шлейф накидки, и чем ближе к храму они с Юроичи подходили, тем резче и заметнее проступали её черты, а нападки становились яростнее. Кёко молилась, чтобы никто этого не заметил, особенно Кагуя-химе, поэтому шла быстро-быстро, но вынужденно застряла у тэмидзуи, где Юроичи вдруг подавился во время отмывания рта^[39] и отхаркнул воду прямо Кёко на кимоно. Тень, успела увидеть она, просто пережала ему горло под кадыком жирными щупальцами. От этого глаза Юроичи, болезненно желтушные, ещё больше налились, забегали затравленно, и вся кровь, что ещё кое-где теплилась в его щеках, отхлынула от лица к костяшкам сжатых кулаков. Их родня держалась позади, но мико и каннуси, что по обычаю вели новобрачных в храм, уставились на них двоих и побледнели.

Благо, едва Кёко успела испугаться, что они всё поняли и сейчас отменят свадьбу, как Юроичи схватил её под локоть и, не дав ей закончить собственное очищение, потащил в храм вперёд служителей.

– Скоро всё закончится, скоро всё закончится, – бормотал он, взлетая вверх по лестнице, пока Кёко тщетно пыталась поспеть за его широкими шагами в узком кимоно.

Действительно, поскорее бы закончилось! К тому моменту, как они двое наконец-то достигли алтаря, Юроичи Якумото окончательно переменился, даже внешне. И так красавцем не был, но теперь лицо стало совсем уродливое в необъяснимом раздражении, как если бы он был разочарован, что она до сих пор не умерла. Желваки ходили туда-сюда, взгляд метался по залу, а гости тем временем рассаживались по своим местам на дзабутоны. Странник сел где-то в задних рядах, и Кёко, к своему сожалению, потеряла его из виду.

Началось.

– Юроичи Якумото и Кёко Хакуро пришли просить благословения у богини царственной, землю рождающей, коей хвалы возносят в храме Четырёх рек, что в Камиуре. Так смиренно говорю я в этот час.

«Ах да, точно, – подумала Кёко со скукой, выслушивая молитву каннуси под арочным сводом и наблюдая за пляской босоногой мико с зелёной ветвью сакаки меж ними тремя. – Храм Четырёх рек. Вот как он называется. А я-то слышу, журчит что-то поблизости…»

Пожалуй, ни одна девица во всём Идзанами ещё не проявляла такой небрежности к своей свадьбе, как Кёко. Та даже не задумалась, а к какому именно храму, собственно, доставил её паланкин. Всё, что она мысленно отметила и что её интересовало – что храм расположен в горах, а значит, в нём тихо и безопасно. Следовательно, мононоке не вырвется на свободу и не навредит другим, коль что-то пойдёт не так. Сам же храм небольшой, но добротный: спрятаться негде, разбушеваться – тоже, но балки под крышей при этом укреплены бамбуком и синим камнем, поэтому не обвалятся. Что там снаружи, Кёко и вовсе не смотрела; не оценила, как органично, межуясь с клёнами, на самом деле высажены вокруг пышные глицинии, которые свадьба успела застать на пике их цветения. Она вообще заметила их, лишь когда опустилась коленями на плоскую подушку напротив алтарного столика и оглянулась проверить, открыты ли окна. Да, открыты. Нехорошо.

Музыканты остались на крыльце, стихла гагака, храмовые двери с глухим стуком закрылись. Несмотря на то что с самого утра Кёко не видела на улице ни одного луча солнца, в храме было так светло, точно ками разожгли один из своих божественных костров прямо тут, в этом зале. Талисманы с металлическими колокольчиками отражали пламя сотни свечей, множили его, будто рождали мириады светлячков. Блики танцевали вместе с мико на деревянных полах, и благовонный дым от палочек-сэнко струился по ним, обещая своей зыбкой полупрозрачной завесой защиту, как обещали её офуда, которых здесь, на оконных рамах и балках, явно было больше положенного.

«Предупредили, кого сочетать браком будут. Каннуси и мико знают».

Потому каннуси и заикается, а мико – спотыкается. Все, кроме гостей, ожидают беду и торопятся.

Ох, не зря.

– Почему так холодно? На улице как будто кан-но ири, а не май! – услышала Кёко недовольное бурчание среди гостей, ёжащихся и зарывающихся поглубже в свои кимоно. Дыхание стало паром, а тело – льдом. Кёко тоже это почувствовала, даже раньше и сильнее прочих, потому что сидела к Юроичи Якумото, источающему всё это, вплотную.