По всему Инверкомбу разыгрывались иные, но похожие сцены. Мастер-садовник Уайетт и его мистрис жадно совокуплялись в тепле разворошенной клумбы с пламемаками. Сисси Даннинг, пожелав метеоведу Эйрсу спокойной ночи, была уже на полпути вниз по склону холма, как вдруг повернула обратно. Вновь оказавшись у железной двери метеоворота, она шумно постучалась, не успев отдышаться. Она не успела осознать и собственные желания, однако метеовед Эйрс все понял и привлек ее к себе, в гудящий свет, запустил пальцы в волосы на затылке, прижался губами к ее губам так быстро, что тело откликнулось раньше, чем она успела подумать об отказе. На другом берегу, в семейном коттедже Прайсов и посреди дюн, где Оуэну больше не нужна была форма, а Дениз и думать забыла о том, чтобы беречь себя для Бристоля, тела двигались в едином ритме. Береговые жители, мужчины и женщины, рыбаки, гильдейщики, мореходы, портнихи, медсестры, трактирщики, матроны и мизеры – все покорились любви. Даже в особняке, куда хозяева вернулись рука об руку, опьяненные событиями дня, вельграндмистрис Элис Мейнелл оседлала своего мужа на разбросанной постели, и ее неподвластное времени тело мерцало, пока она с улыбкой подводила Тома к последнему пику наслаждения в его жизни.

Ральф проснулся. Было совершенно удивительно, что ему удалось заснуть. Дневной свет струился над плюсовыми деревьями. Он приподнялся на локтях. Мэрион тоже спала. Она спала крепко, и маргаритки колыхались в ее волосах, обрамляя лицо. Насладившись видом от души, он встал. Оглядев себя, заметил немного крови на бедре. Природа была так противоречива. Он подошел к бассейну с морской водой. Оттолкнулся и поплыл, стараясь как можно меньше разбивать своими гребками отражение утреннего неба. Теперь это получалось без труда. Вода подхватила его точно так же, как это делали ее руки. Он вышел на место, уже озаренное солнцем, отряхнулся и позволил солнцу согреть себя. Мэрион слегка повернулась, ее левая рука скользнула по лицу, открывая приподнятую грудь и гнездышко волос в ложбинке рядом. Она продолжала спать.

Он заметил неподалеку что-то черное. Жужук, которого она спасла, умер, и его окраска поблекла. Эти создания жили недолго, и все-таки потеря опечалила Ральфа, когда он присел рядом на корточки. Даже в столь прекрасный момент смерть всегда таилась поблизости. На самом деле смерть являлась неотъемлемой частью всего, и она была прекрасна сама по себе, если ненадолго отрешиться от своего одержимого жизнью эго. У жужука не было шансов. Он умер, потому что был слишком большим и туповатым…

Ральф встал. Какая-то мысль – почти воспоминание, отчетливое, но вместе с тем не поддающееся определению – пришла ему в голову, пока он держал в ладони мертвое существо, и не желала уходить. Он покачал головой. Тихонько хихикнул. Не помогло. Вот же она, эта мысль – одновременно скромная и дерзкая, совершенно очевидная, но с такими колоссальными последствиями, что у него закружилась голова. Какой бы кощунственной ни была идея, она показалась ему прекрасной, как Мэрион, лежащая на траве среди маргариток, и бассейн с морской водой, и заточенное в воде золотое утро. На самом деле, все это было в них, и они были во всем.

Так просто и изящно, что захотелось заплакать, а потом стукнуть себя за то, что он раньше не додумался до этой мысли, идеи, очевидного факта, объяснения того, почему все устроено так, как устроено. Пройдя по бортику, Ральф спрыгнул на землю и побежал по тропинке к берегу, где сверкала убывающая вода, а воздух наполнился криками чаек, солью, солнечным светом и тленом. Раскинув руки, смеясь, Ральф закружился на мокром песке.

XIV

Трамваи плавно въезжали в розоватый овальный вход на южном фасаде бристольского дворца Гильдии заморских коммерсантов^[12] и выезжали с северной стороны. Посреди здания гости покидали покачивающиеся, блестящие раковины вагонов и оказывались в пещере из полированного мрамора, драгоценных камней и кораллита, где в любую погоду царила прохлада. Этим утром, однако, все вокруг блестело, словно покрытое испариной.

Метеовед Элайджа Эйрс – имя Элайджа прозвучало странно даже для него самого, когда он представился дежурному клерку, да и Сисси по-прежнему называла его «метеоведом», в том числе на пике страсти, – подъехал к залу для совещаний на самоходной электрической дорожке, заменяющей лестницу. Он тихонько насвистывал мелодию себе под нос. Раскрасневшиеся бристольцы с видом мучеников поглядывали на него, трогая свои промокшие от пота воротнички. По меркам сегодняшнего дня он выглядел несуразно счастливым. На самом деле Эйрс установил на одной из террас Инверкомба доску – в последнее время это стало привычным утренним делом – с меловой надписью «В четыре часа будет дождь» и поручил Мэрион и Ральфу присмотреть за оборудованием, пока не вернется. Он уже предвкушал прохладный ливень, а позже – ароматные изгибы бюста Сисси…

Метеовед Эйрс постучал в богато украшенную дверь. Изнутри ответили, и он вошел в длинный просторный зал для совещаний, где блестели завитки темного камнекедра, а воздух, взбаламученный несколькими бесполезными вентиляторами, пропах несвежим одеколоном. Компания изнуренных жарой мужчин то изучала карты, то не давала им улететь со стола под ветром, который пытались поднять вентиляторы.

– Я думаю, метеовед Эйрс, – сказал вельмастер Чейни в дальнем конце зала, – что вы знаете большинство присутствующих.

Он знал или, по крайней мере, слышал о них. Старший такой-то и грандмастер сякой-то… Эйрс не позволил вскружить себе голову кивками и улыбками и тщательно выбрал место за столом. Достаточно близко, чтобы внести свой вклад в беседу, оставаясь при этом на краю собрания; это позволит ему сыграть свою роль. Так или иначе, его взгляду открылось поразительное смешение гильдий – куда более пестрое, чем он предполагал. Эйрс был заинтригован и немного насторожен, и все же эти люди нуждались в нем, иначе его бы здесь не было. Он чуть расслабился, улыбаясь грандмастеру Ли-Лоунсвуду-Тейлору, который владел землями, граничащими с Инверкомбом, и от чьих полей метеовед отводил град.

Вельмастер Чейни – крупный мужчина с серыми глазами и жесткими волосами – сказал, что с большей радостью руководил бы дойкой своих коров, чем заседанием гильдейских актуариев^[13].

– Чем быстрее мы с этим разберемся, – вздохнул он, – тем лучше…

И вытер вспотевшие ладони о брюки.

– Судя по тому, что уже было сказано, я не думаю, что есть хоть малейшие разногласия относительно наблюдаемого снижения объема торговли. Конечно, у всех бывают потери и кризисы – в том числе прискорбные, какой случился у присутствующих здесь молодых вельмастеров Пайков в связи с их дражайшим отцом. – Он кивком указал на двух похожих друг на друга гильдейцев средних лет, которых метеовед Эйрс раньше не видел. – Но этот конкретный спад вызывает тревогу не масштабами, а своей всеохватностью.

Где-то по направлению к собору Святого Стефана застучал пневматический отбойный молоток. По непонятной причине внимание метеоведа Эйрса привлекла поблескивающая на столике красивая катайская ваза. Она казалась единственной прохладной вещью то ли в этом зале, то ли во всем городе.

– Я знаю, что каждый из нас, по-видимому, принял меры. Но да будет вам известно, что их недостаточно для того, чтобы не дать западным округам сползти в рецессию. Нам нужно нечто большее, джентльмены! Да, я в курсе, что все мы в прошлом получали необходимую дополнительную выгоду… она, разумеется, нас весьма радовала… – он помедлил, улыбаясь, – и это было связано с небольшими поставками, осуществлять которые удавалось с помощью метеоведа Эйрса и его прекрасного устройства. Но частной торговли – неважно, чем именно – уже недостаточно. Нам следует мыслить масштабно.

Вельмастер Чейни рассыпал по столу горсть камешков с аккуратными дырочками. Обычно числобусы нанизывали на раму вроде счетной доски, и умелый оператор посредством тихих заклинаний и быстрых движений пальцами мог черпать из них сведения быстрее лучшей вычислительной машины. Но эти камешки были крупнее привычных.

– Наш корабль, – начал он, – называется «Прозерпина»…

Последним словом, которое услышал метеовед, было «наш». Взяв в руки числобус, он тотчас же узнал конфигурацию парусов «Прозерпины», мощность ее двигателей в лошадиных силах, тип и марку метеоворота – «Вудс-Хантер» из Дадли, одна из самых достойных моделей, пусть и чуток медлительная. «Прозерпина» имела узкий корпус с высокими бортами, ее создали для скорости и перевозки легких дорогостоящих грузов. В душном воздухе зала заседаний отчетливо пахнуло гаванью – трюмной водой, свежей краской. Метеовед никогда не бывал в порту Туксан, но знал, что тот расположен на материковой части центральной Фулы. Не то место, где англичанину или любому белому европейцу позволили бы разгуливать в свое удовольствие. Мексиканцы нисколько не забыли о разрушениях, причиненных Кортесом, и гордились воссозданной империей, а также берегли тайны своей кровавой магии. Даже сейчас, пусть в местах вроде Теночтитлана уже давно обнаружили богатые месторождения эфира, они неохотно торговали с остальным миром. В любом случае, проблемы, связанные с добычей, извлечением, очисткой и транспортировкой казались почти нерешаемыми. Но деньги есть деньги. И торговля есть торговля. А самое главное, эфир есть эфир.

Согласно текущему графику, «Прозерпину» должны были полностью отремонтировать, загрузить и подготовить к выходу в море к началу сентября. Да, навстречу пассатам, и к тому же эфир считался проблемным грузом, но не было причин ждать трудностей, если судно выйдет в Бореальный океан до начала сезона ураганов, держась подальше от торговых путей и кораблей блюстителей. Если «Прозерпине» будет сопутствовать удача и ветер в парусах не ослабеет, она окажется у входа в Бристольский залив еще до начала октября и будет там тихонько ждать лоцмана.

– Наши агенты договорились с императором о цене в пять миллионов фунтов золотом за весь груз, – сказал грандмастер Чейни. Грохот отбойного молотка снаружи прекратился. Даже вентиляторы как будто замедлились. – Исходя из текущих цен на рынке и с учетом затрат на переоборудование «Прозерпины», остаточная стоимость груза – примерно тридцать миллионов. Конечно, имеются технические проблемы. Я так понимаю, что каждое заклинание на корабле нужно перефразировать и отладить с идеальной точностью, иначе в присутствии такого количества эфира оно испортится. Но я твердо верю, что «Прозерпина» может прибыть к нашим берегам еще до наступления зимы. Конечно, в финале потребуются подходящие условия, которые лишат акцизников возможности увидеть что бы то ни было. Вот тогда-то, метеовед Эйрс, вы и сыграете свою роль. Для разгрузки нам понадобится ваша наилучшая – точнее, наихудшая – погода.

– С этим проблем не возникнет.

– Но, как я понимаю, в Инверкомбе теперь есть жители?

– Юноша и его мать – вельграндмистрис Гильдии телеграфистов, восточница до мозга костей и уж точно не из тех, кого мы могли бы подпустить достаточно близко. Но сейчас она гораздо чаще бывает в отъезде, чем в особняке, а парень славный, и к тому времени он уедет учиться в большой академии.

– Простите, что говорю это, метеовед, но речь не просто о том, чтобы призвать несколько клочков тумана и прикрыть выгрузку двух-трех бочек портера. Мы, джентльмены, обсуждаем гораздо более сложный и дорогостоящий проект, чем любое из предыдущих начинаний. Все устье реки необходимо окутать настоящей мглой. Затем разгрузить «Прозерпину» настолько быстро, насколько это возможно с точки зрения безопасности, и, полагаю, утопить на большой глубине, наложив заклинание, чтобы она не попадалась никому на глаза до тех пор, пока люди вроде нас, сидящих за столом, не забудут обо всем.

Метеовед Эйрс улыбнулся. Вспомнив о Сисси, он слизнул пот с усов.

XV

Мэрион и Дениз прогуливались по берегу. Со стороны Латтрелла дул легкий ветерок, но его было недостаточно, чтобы разбить на осколки их отражения, а прилив теплотой напоминал чай.

– Не могу поверить, что эту осень я проведу в Бристоле, – сказала Дениз.

– Ты как будто грустишь.

В ответ на слова сестры Дениз улыбнулась. Она была в шляпе от солнца – насмотревшись на вельграндмистрис из Инверкомба, решила сохранить модную бледность лица, – но в остальном выглядела как никогда похожей на саму себя: медно-рыжие волосы переливались, темные веснушки испещряли изящное личико, глаза сияли.

– Нет. Вовсе нет…