Дом бурь (страница 22)
Они шли и шли, довольные обществом друг друга, что случалось редко, когда обе были моложе. Мэрион воспринимала счастье так же, как Ральф – хорошее самочувствие; на самом деле, единственное, что удивляло в счастье, – то, насколько само собой разумеющимся оно казалось, и ей стало интересно, какой жизнью жила Мэрион Прайс до этого великолепного лета. Вероятно, пребывала в ожидании. Она усмехнулась и топнула ногой, чтобы вода окатила обнаженные лодыжки.
– Расскажи еще раз, Мэрион, как были созданы живые существа.
– Все очень просто…
Дениз рассмеялась.
– Ты уже говорила это раньше.
– Но так и есть. То, как умирают создания, а также количество производимого ими потомства зависит от умения выживать. От того, насколько они сильны. Насколько сыты. Насколько плодовиты.
– Звучит логично.
– Дениз, все подчиняется логике. Мы разные. Ты и я тоже разные – посмотри на нас! – хотя и сестры. С прочими живыми существами та же история. Эта морская звезда отличается от вон той. Таким образом, если у одного существа есть черты, которые увеличивают шанс выжить, существует вероятность, что у него будет больше потомства. Которое также проживет дольше и произведет на свет собственных детенышей. При наличии достаточного времени и достаточной вариативности любое свойство может измениться и развиться. Рост – выше, ниже. Кости – длиннее, легче. Умение лучше ходить или плавать…
– И это все? Как-то маловато.
В этом и заключалась прелесть идеи.
– Существуют очевидные доказательства… например, мотыльки одного конкретного вида, живущие в городах, имеют окраску темнее, чем такие же мотыльки в сельской местности. Это чтобы птицам было труднее их обнаружить и съесть.
– И все равно звучит как-то сурово, Мэрион. Все эти разговоры о существах, которые рожают потомство и умирают, как будто в жизни нет ничего другого. Скажи еще, что это как-то отличается от написанного в Библии.
Мэрион погрузила пальцы ног глубже в прозрачную воду, разглядывая морских черенков и выбросы пескожилов, стремительные тени собственных пальцев. Жизнь развивалась. Эволюционировала. В этом и заключалась истинная красота творения: не было никакой необходимости во вмешательстве Старейшины. И все же в решительном сопротивлении сестры она ощутила гораздо более серьезный барьер, чем все, которые они с Ральфом когда-либо обсуждали. Не то чтобы кого-то волновало, что думает Дениз, но ведь есть еще доктор Фут, преподобный вышмастер Браун и весь остальной неразумный, упертый мир. И Дениз была права. Теория Ральфа и впрямь звучала сурово. Приспосабливайся или умри. На самом деле, приспосабливайся – и все равно умри. «Я иду, – внезапно пришло на ум, – по этому берегу, который так хорошо знаю, и скоро прилив дойдет мне до колен, но я понятия не имею, куда держу путь…»
Спальня Ральфа в Инверкомбе преобразилась. Всюду громоздились шаткие стопки книг. И на каждой полке, в каждом уголке, на каждом свободном кусочке пола была коллекция каких-то предметов, собранных вместе с Мэрион. Мертвые насекомые, как рожденные живой природой, так и созданные при помощи эфира. Обломки скал. Фрагменты растений. Черепа. Груды потрепанных тетрадей с треснувшими корешками. И повсюду множество ракушек. Морские уточки с усохшими, мертвыми стебельками. Фиссуреллиды и галиотисы. Окна оставались открытыми большую часть дня и ночи, и на карнизах в изобилии сохли завитки мшанок и ламинарии, остаток незанятого пола блестел от песка, и в комнате пахло побережьем. Но в таком виде помещение обрело целостность, словно крючки для картин в Инверкомбе только и ждали, когда на них развесят губчатые гроздья яйцевых капсул обыкновенного букцинума. Научные изыскания Ральфа были чем-то необыкновенным. Все – абсолютно все – обрело смысл благодаря новому взгляду на мир. Они как будто переделывали его, придавали ему более понятную, лучшую форму.
– Но у меня один совет, сестренка, – сказала Дениз. – Если вы с Ральфом действительно планируете продать эту идею миру, ей понадобится хорошее, запоминающееся название. У всего наилучшего есть свое название. Взять хотя бы эфир… – Короткая пауза. – Или «Универсальную отбеливающую пасту Пилтона».
Мэрион рассмеялась.
– Точно.
Она порылась в кармане и вытащила тюбик.
– Спасибо. Ты же не украла это из Инверкомба?
– Конечно, нет. С чего вдруг ты забеспокоилась?
– Я-то нет. А вот у тебя могли бы быть проблемы.
– Это от Ральфа.
– Ух ты, вот так сюрприз.
– Мне что, забрать ее обратно?
– Конечно, нет!
Вода стала прохладнее. Скоро ей придется возвращаться в Инверкомб. Им с Ральфом нужно было сделать замеры для метеоведа Эйрса; это дело могли поручить только младшей горничной – и к тому же береговушке – в такой летний день, когда корабли висели вверх тормашками в Бристольском заливе, а Дернок-Хед – не считая Храм ветров, словно маяк, излучавший эфирное сияние, – целиком растворился в синеве неба.
– Я рада, что ты счастлива с Ральфом, сестренка, – наконец сказала Дениз. – Но, э-э… Дело в том, что я не хочу, чтобы ты попала в «Альфи», а мама слишком смущена, чтобы что-то сказать, так что самое время кому-то собраться с духом и все объяснить…
– «Альфи»? Дениз, о чем ты, черт возьми, говоришь?
Дениз взяла сестру за руку.
– Пойдем. Посидим у дюн.
Мэрион согласилась. Она догадалась, о чем пойдет речь. С той первой прекрасной ночи на празднике Середины лета, проведенной вместе у бассейна, у них с Ральфом случились некоторые трудности и немалые разочарования, и ее знаний хватало, чтобы понять: прерванный половой акт едва ли надежен как противозачаточное средство.
Они уселись среди растущей пучками травы, и Дениз достала маленькую склянку с пробкой. Содержимое было в той же степени темным, в какой «Универсальная паста Пилтона» – белой, и, если склянку встряхивали, внутри вспыхивали искорки. Дениз объяснила, какое заклинание Мэрион должна произнести при первых признаках кровотечения, а какое всегда следует шептать в полнолуние. Сущие мелочи, на самом-то деле, и все же Мэрион слушала сестру, изумляясь тому, как слова сплетали в единое целое ее взрослеющее тело, холодный серый камень, вращающийся в космосе, и ритм приливов и отливов.
XVI
Покинув дом блюстителя Скатта, Элис погрузилась в атмосферу жаркого и душного дня. Бристоль, даже окутавшись маревом, казался зыбким и почти нереальным со всеми своими разноцветными изразцами и хаотично кренившимися необыкновенными домами, которые будто выросли сами по себе, как тесто для пирога. Она с мимолетной улыбкой бросила взгляд на арочное окно спальни блюстителя, проверяя, не перестал ли он храпеть, распростершись на кровати. Впрочем, она почти не сомневалась, что Корнелиус Скатт пребывал в полнейшей неподвижности, словно краеугольный камень в основании всей конструкции западной фальши.
Миновав пряничные домики и кондитерскую на углу, Элис свернула навстречу тривиальной вони доков, еще более грязных и древних, чем лондонские. Церкви и дома призрения чередовались с узкими полосками воды, до такой степени набитыми кораблями, что можно было запутаться и принять их за продолжение суши. Здесь все было насыщено тяжелой промышленностью и серьезной магией, и сам воздух звенел от тарахтения множества двигателей, грохота катящихся бочек, извергающих сыпучие грузы желобов и брошенных поддонов, а еще от заклинаний, выкрикиваемых с причудливым западным акцентом. Вот утыканная шипами ловушка для коброкрыс – и Элис чуть в нее не попалась, поскольку неуемное любопытство вынуждало исследовать не только освещенные, но и темные места, сточные канавы и смердящие мочой переулки. Вот шуршат зловонные заросли кукушечьей крапивы. Никто бы не понял, что это место переживает экономический спад, но Элис знала правду. Она посмотрела поверх кривых крыш на дымовые трубы и силосные башни крупных импортеров сахара: «Болт», «Киртлинг»; огромные буквы просвечивали сквозь копоть. Да уж, серьезные игроки, но здесь все было напичкано помпезностью и недобросовестной конкуренцией – ткни разок, и конструкция рухнет.