– Дело в твоем отце. Он был одним из членов Ордена Света, созданным для борьбы с обезумевшими эмпами, самопрозванным «Племенем свободных». Лишь свет этих людей мог остановить массовые обращения. Найти дорогу к местонахождению ордена могут только обладатели дара. И если ты не хочешь, чтобы люди гибли и дальше от рук «свободных» эмпов, нам необходимо объединить усилия в поисках. – Фавий свел кончики пальцев. Пораженная, я замерла. Меня просто хотят использовать, чтобы найти дорожку к некоему ордену, существование которого для меня под вопросом. Знают моего отца… Пусть это даже и уловка, но я затрепетала от одной лишь мысли, что папа снова будет рядом. Его большие ладони, запах табака и спокойствие, даримое присутствием отца. Не желая расплакаться перед Фавием, я быстро поднялась с места и, бросив скупые извинения, покинула кабинет. Стараясь не смотреть на Софью, почти бежала к лифту, желая спрятаться в своем кабинете. На седьмом этаже я столкнулась с Луизой.

– Куда летишь? – она остановила меня у дверей лифта.

– К себе, – отрезала я, сбросив ее руки.

– Кто-то умеет злиться? Надо же, – Луиза притворно ахнула. – А говорила-то с трудом, – она цокнула языком. – Наверное, при рождении твои крошечные легкие не раскрылись, и ты появилась на свет в безмолвии, – лились в мои уши пропитанные ядом слова. Луиза снова пустила свои отравленные стрелы точно в цель, ни разу не промахнувшись. Недавно подступавшие слезы высохли, в груди заклокотала неведомая мне доселе ярость.

– Замолчи! – потребовала я, с трудом узнавая саму себя. Луиза, не смутившись, изогнула бровь.

– А то что? Расплачешься? – язвительно поинтересовалась она. В мгновение ока злость превратилась в свет, пролившийся на Луизу. Мои пальцы коснулись ее кулона, спустились ниже, словно хотели прожечь насквозь и добраться до сердца. Я почувствовала запах опаленной плоти. Не выдержав, Луиза взвыла, будто раненый зверь, и с силой меня оттолкнула. Все еще озаряя сиянием коридор, я упала на спину. Ореол золотого света потихоньку мерк. Луиза держалась за сердце, хваталась за испорченную рубашку. Когда она убрала руку, я увидела следы своих пальцев, зиявшие чернотой, как ожоги от сигарет.

– Надо же, как они тебя еще не нашли, – шипя от боли, произнесла Луиза. Она оправила блузку. – Поговорим в твоем кабинете, раз так спешишь туда, – Луиза указала рукой на дверь с табличкой «Распорядитель». Надпись казалась надуманной, ненастоящей. Как и вся моя работа в целом.

Мы разместились за столом: я села в свое кресло, Луиза расположилась на кожаном стуле слева от меня.

– Судя по твоей реакции, все карты Фавий выложил на стол, верно? – она закинула ногу на ногу, потянувшись в карман, словно ей захотелось курить. Поймав собственное движение, Луиза сцепила руки в замок на колене. Чтобы не выдавать человечность?

– Не все. Если ваше существование хранится в секрете, то почему в отеле столько сотрудников? Им открыта правда?

Луиза осклабилась.

– Они знают, на кого работают, их это устраивает. Что может больше обречь человека на преданность, чем надежда на исполнение заветного желания? Придет час и… – Она сделала театральную паузу, – они обретут новую жизнь. – Луиза расхохоталась, будто смеялась над глупыми мечтами людей, которые доверяли ей и, как я подозреваю, поставили на кон собственные жизни. Неоправданный риск, бесконечное вранье. Наверное, с кровью они впитывают антитела к стыду. Эффективное средство против совести. Я поморщилась.

– Люди для тебя ничто? – вопрос сорвался с губ, прежде чем я успела хорошенько подумать. Луиза резко перестала смеяться, точно окаменела, как несчастливец, столкнувшийся с Медузой Горгоной.

– Если ты думаешь, что мы делимся на своих и чужих, то это в корне неверные мысли. Мы не можем существовать без людей, образуется симбиоз.

Настала моя очередь издать саркастичный смешок.

– Уж скорее паразитизм. Или ты о пользе, которую может дать твоя кровь? Почему, кстати, в медальоне его кровь, а не твоя собственная? – Луиза опешила. – О, я сразу догадалась, – едко ответила я.

– Для поддержки ментальной связи. Возраст эмпы тоже имеет значение, – холодно произнесла она, поднимаясь с места. – На самом деле, я только хотела напомнить о поездке в Париж. Медлить нельзя, здесь нужно искать по горячим следам.

Она грациозно повернулась к двери.

– И когда нужно лететь? – обреченно осведомилась я. Не оборачиваясь, Луиза уже на выходе из кабинета обронила:

– Через пару дней. О документах не беспокойся, но паспорт завтра не забудь.

Дверь захлопнулась, и я слышала ее удаляющиеся шаги: приглушенное ковровым покрытием цоканье каблуков. Выходного не будет. Я покрутилась в кресле, размышляя, что мне делать. Бежать? Какой смысл? Судьба везде настигнет, а руки у моей теперешней «судьбы» весьма длинные. Просто сдаться и покориться? Лишь на своих условиях: я должна найти отца.

За окном раздавалось карканье, вороны прыгали с ветки на ветку, переругиваясь, словно бранили кого-то. Кресло жалобно скрипнуло, когда я вставала. Выглянув в окно, я увидела, как освещенные уличным фонарем фигуры в сумраке покидали отель. Фавий и его свита сели в знакомый мне «Майбах» и плавно уехали прочь. Я проводила их злым взглядом, понимая, что именно сейчас мне так не хватает поддержки. Хоть чьей-нибудь, даже язвительной Поли. Особенно язвительной Поли.

Глава 3. Закаты и рассветы

Родные стены встретили меня молчанием и темнотой. Полумрак, властвовавший в коридоре, намекал на печальное настроение моей матери: та закрылась в комнате, и через матовые полоски стеклянной двери просачивался бледный свет телевизора. Я все еще в немилости. Неделю назад я сотрясалась бы на пороге маминой спальни, стремясь вымолить прощение. Но сейчас только скользнула взглядом по двери ее комнаты и, скинув обувь, стянула с себя пальто. Хотелось в душ и спать. Лечь в прохладную постель, согреть ее теплом своего тела и заснуть мертвецким сном.

Наша ванная комната белела потрескавшимся кафелем. Зеркало, заключенное в овал пластикового серебра, отразило мое бледное лицо. Белок глаз окрасили ниточки лопнувших капилляров, фиолетовые тени под глазами к ним не очень-то подходили. Я усмехнулась. Вот и чудодейственная кровь. Никакого толку. Отвернувшись от зеркала, бросила одежду на пол и ступила в ванную, позволяя горячим струям смыть с себя этот день… И ночь.

Я вдыхала запах полыни, чей горький цвет, тайное очарование аромата, отчетливо слышалось даже во сне. Мы брели с Фавием по песчаной дороге, вдоль которой тянулись обнаженные деревья. Они были сухими и безжизненными, как и земля, что когда-то, будучи плодородной, позволила им появиться на свет. Шли в тишине, спускаясь с холма. Наши руки иногда нечаянно соприкасались, а ветер поднимал пыль у нас под ногами. Фавий, облаченный в небесно-голубую тунику, шел чуть впереди. На мне было летящее белое платье, перевязанное пояском на талии, которое дарило ощущение легкости и делало походку невесомой. Внизу открывался вид на город, сияющий на солнце белым камнем. Умиротворение и неторопливость витали в воздухе.

– Ты так красив, – вырвалось у меня при взгляде на алебастровую кожу Фавия. – А мне и твоя кровь не помогла преобразиться, – с некоторой завистью протянула я, разглядывая идеальное лицо моего спутника. Уголки его губ немного приподнялись.

– Ни к чему тебе преображение, хотя… – Он изящным движением снял со своей головы венок из цветов, синих, как его глаза, и короновал меня им. Я улыбнулась.

– Ты будешь самой прекрасной на празднике, – заверил меня Фавий. Куда мы шли, мне было неведомо, а потому я полюбопытствовала:

– Что это за место и какой будет праздник?

Фавий повернулся ко мне. Умудренный прожитыми годами взор словно вновь стал мальчишеским, беззаботным взглядом юнца. На губах играла озорная улыбка, столь непривычная для него.

– В честь луны, царицы звездного неба. Во имя той, что даровала нам знания и силу, – спокойно пояснил он.

Время ускорилось, светлый день умирал в алом закате. Когда багрянец растворился в облаках, уступая крадущейся ночи, наш путь закончился у развилки. Пересечение трех неведомых троп, черное небо над нами и сияющий серп щербатой луны.

– Добро пожаловать на праздник, – прошептал Фавий, подступив вплотную ко мне. Я ничего не понимала, рассеянно огляделась. Никого. С быстротой и ловкостью хищника Фавий заключил меня в смертельные объятия. Его приоткрытые губы запечатлели на моих невесомый поцелуй. Собственный пульс грозился меня оглушить, ноги отказывались повиноваться. Касания губ, словно прикосновения лепестков нежного цветка, проложили дорожку чуть влажных следов по моей шее. Внезапная острая боль от вонзенных в плоть клыков выбила из меня слабый вскрик испуга, что обжег мои легкие. Почувствовав, как по коже стекают горячие ручейки покидавшей меня жизни, я плавно погружалась в блаженную темноту.

Проснулась в собственной кровати – в безопасности. За окном хмурилось утро, было еще темно. Откинув удушающий саван одеяла, я вскочила с постели и добежала до ванной, рискуя впечататься в косяк. Поплескав себе на лицо водой, я посмотрелась в зеркало. Мутный после сна взгляд с трудом сфокусировался. Оскверненные краснотой склеры вернули себе белизну, синяки под глазами исчезли, кожа была ровной, гладкой, почти как у Фавия. Пара часов беспокойного сна не могла сотворить с моей внешностью подобное. Причина разительных изменений была определенно в кулоне Луизы, вернее, в его содержимом.

Еще сонная, я прошлепала на кухню, окончательно запутавшись в происходящем. Кофемашины у нас дома не имелось, мама была против «жужжалки, занимающей кучу места», поэтому кофе варили в турке. На часах почти шесть утра. Черная стрелка настенных деревянных часов громко отстукивала секунды, которые отзывались у меня в голове ударами молотка. Снять турку с огня я успела за мгновение до того, как в ней начала подниматься пена. Щедро плеснула холодного молока в кружку, отпила кофе и подошла к окну. На небе едва занималась заря, ночная мгла таяла в предрассветных лучах. Ветер обрывал угасающие листья с деревьев, птицы, не спасшиеся бегством на юг, перепрыгивали с ветки на ветку. Тоскливая картина серых будней, но не думаю, что в Париже будет красочней. А вот опасней – наверняка.

Покинуть страну без новостей о Поле я не могла. Нетерпение сжигало меня, и, поставив кружку на стол, я отправилась на поиски телефона. Куда вчера его положила, не помнила совершенно. Пока я перетряхивала сумку, в коридор выплыла мама. Она делала вид, что меня не существует вовсе. Ежели матушка не надрывает связки, это означает одно: дело совсем плохо. Бойкот расценивался как высшая мера наказания. Собравшись с духом, я сделала глубокий вдох:

– Доброе утро! Может, нам стоит поговорить? Как взрослым? – моя наивная попытка вступить в контакт не увенчалась успехом. Лишь бегло окинув меня безразличным взглядом, мама скрылась в ванной. Да и поделом, пусть потом не спрашивает, куда я исчезла. Оставлю записку. Приняв решение, что лучшим вариантом станет укрытие в своей спальне, я спряталась от обиженной матери, не забыв запереть за собой дверь. Пошел седьмой час, за окном светлело. Поля всегда была жаворонком, и если она в порядке, то трубку должна взять. Набрала номер подруги, который я и без телефонной книги знала наизусть. Динамик пел раздражающую мелодию длинных гудков, и эта лебединая песнь заставляла воображение рисовать страшные картины: Поля в изломанной позе лежит всеми забытая где-то далеко, а рядом захлебывается звонками ее мобильный. Помотав головой, прогоняя навязчивые образы, я еще несколько минут пыталась дозвониться. В социальных сетях подруга не мелькала, в мессенджерах последней датой появления указан вчерашний день, буквально пятнадцать минут после нашего расставания. Будить ранним звонком маму Поли я не стала, но набрала Лешке – он тоже был ранней пташкой, когда-то это их с подругой неплохо объединило. Восприняв теплое дружеское общение как надежду на нечто большее, Лешка решил проявить инициативу, вручив букет полевых цветов. Мечты его были разбиты так же, как и сердце. Горевал он, правда, недолго: их отношения с Полей скоротечно переросли в братско-сестринские.

Лешка тоже не подходил к телефону. Сегодня выходной, он может уже и в электричке сидеть, направившись в Хладное. А может, в другой город. Или вообще шататься по улицам столицы, слушая чириканье птиц да разговоры прохожих. Предсказуемый в своей непредсказуемости.

– Да-да? – наконец отозвался Лешка.