– Сказал?

– Да… – прошептала Лесана. – Но я не стирала…

Она осеклась, вспомнив, как плакала, укрывшись накидкой, и как смахивала слёзы руками.

Больше ни о чём вспомнить не успела, потому что две тяжёлые оплеухи оглушили до звона в ушах.

Никогда прежде Лесану не били. В далёком детстве, случалось, перепадало от матери, да и то для острастки больше. Потому до сего дня она не испытывала боли от настоящих побоев. Той, от которой немеет тело, а в сердце поселяется страх.

Дыхание перехватило.

– У волколаков сейчас гон. Он бы тебя и жрать не стал. Ссильничал бы, а мной попытался закусить, – донёсся издалека спокойный голос обережника. – Ты едва не накликала беду на нас обоих. Это непозволительно. Ехать ещё долго. Если такое повторится, отвезу обратно в Невежь, и будем считать, что твои соотчичи отказали креффу.

У Лесаны похолодело сердце:

– Нет! Нет! Я больше никогда…

– Молчать.

Холодные серые глаза смотрели по-прежнему без гнева. Но отчего-то девушка почувствовала себя ничтожной и жалкой.

– Прости, господин, прости меня! – взмолилась она.

Увы, мольба осталась без ответа. Мужчина молча размотал тряпицу на ладони, сковырнул остриём ножа корку запёкшейся крови и снова, роняя заговорённую руду, замкнул круг, который разорвала его спутница. Это всё из-за неё. Дура!

Однако Лесана заметила, что крефф даже не поморщился, когда вновь терзал свою рану. Он словно не испытывал боли.

Обережник опять начертал на лице девушки резы. С трудом она сглотнула рвущиеся из груди рыдания и попросила:

– Позволь, перевяжу.

Мужчина протянул ладонь. Лесана осторожно смыла с неё кровь, поливая из фляги, про себя обратив внимание на то, какая у креффа жёсткая, исчерченная шрамами рука. Перевязав рану, девушка вернулась на своё неудобное ложе. Лицо болело. Небось, синяки останутся. Снова захотелось расплакаться.

Слёзы задрожали в глазах, но она вспомнила, что на щеках по-прежнему подсыхают кровяные резы. Пришлось запрокинуть голову и долго усердно моргать, прогоняя желание разрыдаться от боли, запоздалого испуга, обиды на себя и на жизнь, которая так предательски разлучила со всем дорогим и привычным.

Заснула Лесана только под утро.

* * *

Второй и третий день протекли бестревожно. Разве что вместо домашних лепёшек и вяленого мяса питались теперь путники дичиной, которую добывал обережник. Увы, зайцы, растрясшие за зиму жирок, были костлявыми, а мясо их – сухим и жилистым. Но привередничать не приходилось.

За это время крефф перекинулся со своей подопечной едва ли парой слов.

Молчаливое путешествие оказалось нарушено на утро четвёртого дня, когда голый лес сменился полями, раскинувшимися по обе стороны от широкой, плавно несущей свои воды реки.

Путники обогнули невысокий холм, поросший соснами, и выехали на тракт, к которому стягивались сразу несколько дорог. По одной из них тоже трусили две лошадки.

К удивлению Лесаны, её спутник натянул поводья, ожидая приближения незнакомцев.

Когда мужчины подъехали ближе, девушка поняла: оставшийся путь до Цитадели они с креффом проделают не одни.

– Мира в пути, Клесх, – поприветствовал обережника худощавый, жилистый и тоже коротко стриженный мужчина, сидящий на гнедом коне.

Так Лесана узнала имя своего молчаливого спутника.

– Мира в пути, Донатос, – эхом отозвался он.

Обережник кивнул и направил своего жеребца вперёд по дороге. Взгляд колючих глаз упал на Лесану, и она молчаливо охнула. Это был колдун, приезжавший в Невежь, когда пропала Зорянка! По коже побежали мурашки. Он почти не изменился, разве только складки в уголках тонких, плотно сжатых губ пролегли глубже, да в волосах и щетине добавилось седины.

На вид Донатосу можно было дать вёсен сорок. Он годился ей в отцы. Да и не только ей, но и своему спутнику. Девушка перевела взгляд на подопечного колдуна: в седле колыхался тучный рыхлый парень, ненамного старше самой Лесаны. «Кровь с молоком» про такого молвить – что тощим обозвать. На переносице и пухлых щеках рассыпались яркие веснушки, а тёмные глаза смотрели с благожелательным любопытством. И веяло от него добротой, уверенностью и теплом. Что ему делать в Цитадели, среди таких, как Клесх и Донатос?

Юноша тем временем направил своего конька к кобылке Лесаны и сказал:

– Мира в пути.

– Мира, – ответила девушка и смешалась.

– Ты не выглядишь радостной, – справедливо заметил толстяк и добавил: – Меня Тамиром зовут.

– Меня Лесаной.

Они помолчали, глядя в спины своим спутникам. А потом девушка призналась едва слышно:

– Я не очень хотела ехать.

Парень с тоской оглянулся на уходящую вдаль дорогу, которая вела к его дому.

– И я, – также негромко ответил он. – Крефф приезжал год назад и сказал, что через год заберёт сына лавочника с нашей улицы. Сказал: «Из него выйдет толк».

– Отчего ж не забрал?

Тамир досадливо махнул рукой, сжимающей повод:

– Утонул тот. Прошлой весной.

Девушка вздохнула.

– Я в Старград собирался, – расстроенно продолжил собеседник. – Меня родители благословили на труды в посадской пекарне.

– А ко мне сваты должны были прийти, – грустно поделилась Лесана.

Оба замолчали, каждый кручинясь о несбывшемся.

Долго ехали, безмолвствуя, слушая размеренный скрип сбруи да стук копыт. А потом Донатос и Клесх направили лошадей в сторону по узкой, убегающей в голую рощицу дороге.

Ещё до наступления сумерек вершники въехали в небольшое село. Здесь был праздник! Жаль только, гости явились к самому его завершению: мужики уже уносили с улиц столы и лавки, бабы домывали посуду.

Путников встретили с почтением, бросили все дела. Креффов проводили в избу старосты, а Лесану и Тамира определили на постой в соседний дом. К тому времени уже смерклось, поэтому, как ни мечтали путники о бане, пришлось только поплескаться в ушате. Зато ужин им собрали поистине богатый! Хозяйка выставила лучшие яства: наваристую похлёбку, печёную рыбу, пироги.

– Да вы ешьте, ешьте, – приговаривала она. – Вот ведь – радость у нас какая: дочку отдаём учиться! Уж сколько стоит село, а никогда здесь креффы осенённых не находили. И надо же, моя Айлиша, слава Хранителям, поедет в Цитадель! Людей будет – лечить!

Та, о ком шла речь, сидела на другом конце стола, стыдливо потупив очи. Лесана перехватила восхищённый взгляд Тамира.

Девица и впрямь была хороша. Нежная чистая кожа с едва заметным золотым пушком. Тёмные волосы на конце длинной косы и вокруг лба вьются мелкой волной. Тонкие брови над огромными глазами высоко подняты, словно Айлиша дивится чему-то. От этого личико её выглядело беззащитным, детским.

Будущая лекарка застеснялась материнской гордости и обхватила руками узкие плечи. От этого движения Тамир вдруг подался вперёд, стягивая с себя вязаную безрукавку:

– Озябла?

Девушка залилась краской и замерла, позволяя набросить необъятную одёжу поверх своей нарядной вышитой рубахи. То ли парень ей вправду понравился, то ли не хватило смелости возразить, Лесана не поняла, но прониклась к застенчивой девушке приязнью.

Устраиваясь спать не на жёсткой земле, а на устланной сенником лавке, Лесана впервые за последние дни вдруг подумала, что всё ещё, возможно, будет хорошо. Тоска по дому за время странствия настолько высушила её душу, что теперь в ней родилась другая потребность – радоваться хоть чему-нибудь. Нельзя ведь только страдать и сокрушаться. Не на казнь же её везут, на обучение! Вон село Айлиши как ликует! Да и сама она рада выпавшей на её долю удаче. Интересно, кто её крефф? С этими мыслями Лесана провалилась в сон.

Уезжали они наутро. Креффом Айлиши оказалась молодая красивая женщина. Рядом с обезображенным Клесхом и холодным, словно высеченным из камня Донатосом обережница смотрелась как нежный ландыш меж двух сухих репейников. У неё была белая, подсвеченная румянцем кожа, тонкие высокие брови и такие длинные ресницы, каких Лесана в жизни не видала. Казалось, что осенённая взлетит, если будет моргать ещё – быстрее и чаще. Вот только взгляд у неё оказался очень холодный.

А когда колдунья красивыми руками отбросила наголовье накидки, девушка едва сдержала удивлённое восклицание. Льняные волосы женщины оказались остриженными так же коротко, как у мужчин.

Но главное потрясение настигло будущих учеников Цитадели тогда, когда стали рассаживаться по сёдлам. Крефф Айлиши была одета… в порты. Обычные кожаные мужские порты! Тамир густо покраснел, поскольку отчётливо увидел то место, где сходились ноги осенённой. Впрочем, обережница не заметила смущения юных спутников, спокойно разобрала поводья и тронула свою кобылу пятками, направляя прочь из села.

Лесана потрясённо смотрела женщине в спину. Сама-то девушка была одета как заведено: в рубаху, широкую разнопо́лку^[27] и вязаные чулки. В жизни не напялила бы она мужские порты, не говоря уж о том, чтобы в этакой срамоте появиться на людях. Однако обережница словно не замечала, как провожающие бабы и мужики стыдливо отводят взгляды.

Креффы ехали впереди. За ними тянулись будущие ученики.

Жеребец Тамира шёл стремя в стремя с Айлишиным, и юноша уже о чём-то негромко беседовал со спутницей. Лесана почувствовала себя лишней. К счастью, Айлиша, заметив её уныние, придержала коня.

– Хочешь, исцелю? – несмело предложила она.

– А ты умеешь? – удивилась спутница, осторожно дотрагиваясь до подживающих на щеках синяков.

Она сама ничего этакого не могла, а потому в очередной раз усомнилась в выборе креффа. Уж не ошибся ли он, забирая её из Невежи?

– Чуть-чуть, – призналась Айлиша, покраснев от смущения.

– Больно будет? – с детской робостью уточнила Лесана.

– Нет, – улыбнулась девушка. – Дай руку, не бойся.

Лесана протянула ей ладонь. Тёплые ласковые пальцы прикоснулись к запястью, и от них словно пробежали по крови пузырьки воздуха. Щекотно!

Но вот Лесана недоверчиво прикоснулась к лицу и тут же ахнула:

– Не болит! Совсем!

– Знаю, – потупилась лекарка. – Я так скотину лечила.

Поняв, что сказала глупость, Айлиша заалела пуще прежнего. А Тамир отчего-то посмотрел на Лесану с такой гордостью, словно сам избавил её от синяков.

Оставшиеся дни пути прошли незаметно и однообразно. Однако теперь место ночлега заговаривал Донатос, и Лесане больше не приходилось засыпать с измаранными в крови щеками. Колдун читал какое-то заклинание, очерчивал привал ножом, и путники спокойно ложились.

С удивлением Лесана ловила себя на том, что впитанный с молоком матери страх очутиться ночью за пределами дома притупился. Глупо было, имея в спутниках троих осенённых, продолжать бояться ходящих в ночи. К тому же за день все уставали так, что засыпали без всяких сновидений. И ежели кто-то и подходил к месту их ночёвки под покровом тьмы, измученные путники того не слышали.

Глава 2

Последний день пути выдался не по-весеннему тёплым. Солнце грело так ласково, словно на смену месяцу та́яльнику пришёл даже не зеленни́к, а сразу цве́тень. Свиты показались жаркими, как овчинные тулупы, и будущие выучи с облегчением сбросили их, втайне радуясь, что не видят матери, которые обязательно принялись бы бранить. Креффам же было всё равно, а Лесана с Айлишей, пользуясь тем, что никто из деревенских кумушек не закудахчет над ухом, сняли с голов платки и даже слегка распустили косы.