Тамир нет-нет бросал украдкой взгляды на своих спутниц, невольно сравнивая их между собой. Чего, казалось бы, разного: то девка и то девка, по две руки, по две ноги, по косище. Вот только если Лесана, румяная, сдобная, мягкая, словно только что вытащенный из печи хлеб, вызывала в душе юного пекаря тёплое любопытство, то застенчивая лекарка с нежным румянцем, подсвечивающим смуглую кожу, с тёмными завитками волос над открытым лбом, казалась сладким коржиком.

Он и смотрел на неё, как на дивное лакомство, когда и отведать хочется, и страшно прикоснуться. Вот отчего так? И юноша простодушно гадал про себя: в чём же дело? Смотрел то на одну, то на другую, но ответа не находил.

Жалел об одном лишь, что познакомился с Айлишей здесь, а не в своём родном городе! Тогда бы она знать не знала, что на лошади он сидит, словно куль с горохом.

Впервые за долгие годы Тамиру стало мучительно стыдно за свою неуклюжесть, за рыхлое, колышущееся в седле тело. Эх, судьба-злодейка! Отчего ж не позволила показаться девушке с лучшей стороны?

А ведь в Елашире Тамира, сына пекаря Строка, знали как умелого хлебопёка. Слава о нём по всему городу шла, да такая, что сам посадник Хлюд не брезговал захаживать в лавку Строковича. Когда же приезжали торговые гости, парень вовсе от печи не отходил. Пряники его медовые увозили целыми коробами.

И теперь он мечтал угостить Айлишу теми пряниками, чтобы не казаться ей совсем уж никчёмным. Понимал Тамир, что такие, как он, скорее вызывают смех и жалость, нежели восхищение. Сколько раз в детстве лупили его за неповоротливость и лишнее тело соседские сорванцы! Матушка едва не каждый день слёзы лила, прикладывая к синякам и ссадинам ненаглядного дитятка подорожник.

Когда же Тамир подрос, отец мало-помалу стал приобщать его к родовому делу. Тут-то и явили себя крепкие Строковские корни. Кто знает, может, так и трудился бы наследник в отцовой пекарне, радуя соседей то сдобными жаворонками, то медовыми пряниками, то пирогами, но приехал зимою в Елашир хлебопёк по имени Радим. Приехал аж из самого Старгра́да. Гостюя у родни, отведал коржей из Строковой лавки и сомлел.

Соседка Строку рассказывала, округляя глаза и размахивая руками: «Глаза-то закатил и спрашивает Стеньку мою, мол, это кто ж у вас такой умелый? Она когда сказала, что парню твоему и семнадцати не сравнялось, не поверил!»

Радим, видать, и впрямь решил, будто родня кривит душой, ибо уже вечером стучался в Строковы ворота. Долго уговаривал старградский пекарь родителей отдать Тамира. Старград, мол, большой и богатый. Один посадский двор чуть не с треть Елашира. И хлебопёк толковый там нужен. На золоте, мол, есть и спать будет парень, если пойдёт под его, Радима, руку.

Мать с отцом упёрлись: как же отпустить кровиночку в этакую даль? Мало ли что в дороге аль на чужбине случится с драгоценным. Холода-то какие! Но сын больными глазами глядел на родителей, и у тех не хватило воли отказать вовсе. Попросили Радима дождаться весны.

Знали бы они, чем это обернётся…

Но вот настал для Тамира день прощания с отчим домом и с Елаширом. Матушка снарядила чадо в дорогу. Ехать ему предстояло с купеческим обозом до самого Старграда, где ждал – Радим.

У матери уже и слёз не осталось плакать. Отец весь словно сжался, состарился за вечер на десяток вёсен. А у сына сердце рвалось между мечтой и долгом. Что Елашир? То ли дело могучий, многолюдный Старград!

Вот уже щёлкнули кнуты, головная телега медленно тронулась. Но тут на площадь въехал крефф.

Парень не первый раз видел наставника Цитадели, но сызнова удивился тому, какой тот оказался неживой. Лицо застывшее, а глаза… Эх, и злые они были! Шумная площадь стихла. Колдун обвёл тяжёлым взглядом смолкших людей, ни слова не обронил и направился в дом посадника.

– Принесли его псы! Не мог позже приехать! – выругался хозяин обоза и скрепя сердце велел распрягать лошадей. Всё одно, покуда крефф в городе, уезжать строго-настрого воспрещается.

Весь день недобрым словом поминали купцы и горожане сына лавочника, Жупана, что сдуру утонул, доставив соотчичам немало хлопот. Когда солнышко на весну поворотило, поленился этот пустоголовый дойти до мостков, что соединяли два берега текущей через город речушки. Попёрся по льду. А тот возьми да проломись под дураком. Только шапка мелькнула.

Пришлось звать колдуна из сторожевой тройки, чтобы тот своими камланиями поднял утопленника со дна.

Ох и матерились тогда мужики, кроша рыхлый лёд топорами да пешнями. Никому не хотелось лезть в студёную воду, вылавливать стерву. Но понимали: ничего нет страшнее непогребённого по обряду тела. Получишь через три дня вставшего мертвяка. Будет бродить, поживы искать. Потому зло работали елаширцы, матерились, но дело делали. Деваться-то некуда.

Хвала Хранителям! Вытащили! Наузник отшептал со всем тщанием. Тем всё будто и закончилось.

И вот, значит, явился крефф за Жупаном. А Жупан утоп. И схоронен уже несколько месяцев как. Спит себе, клятый, с миром. Чтоб ему провалиться.

Только пекарь Строк с женой радовались приезду колдуна: как-никак подарил им малую отсрочку, задержал сына дома. Лишь парню было маетно. Он так долго ждал. А теперь что? Опять сидеть. Пока ещё крефф всех поглядит. Эх!

Смотрины обережниковы тянулись день за днём, и, казалось, не будет им конца. На исходе седмицы собрали, наконец, всю Тамирову улицу на небольшом пятачке перед домом посадника. Крефф равнодушно осматривал стоящих перед ним людей, скользя взором колючих глаз с одного лица на другое. Тамир нетерпеливо переминался. Скорей бы уж закончилось всё, да ехать. Но колдун вдруг впился в него взглядом и кивнул:

– Этот.

У матери подломились ноги. Отец и тот покачнулся, раздирая ворот рубахи. Хлюд скороговоркой пробормотал благодарственную здравицу, а крефф, которого он называл Донатосом, велел через пол-оборота^[28] быть готовым выехать.

Дорожную суму собирать не пришлось. Она и без того залежалась за столько-то дней.

И с родителями попрощаться, как обычай велит, Тамир не успел, и понять толком, куда его судьба повернула, не успел. Только глядь – уже за воротами Елашира очутился.

Словно оцепенел парень. В голове не осталось мыслей, только пустота. Не мог рассудок воспринять такое откровение: он, Тамир, сын пекаря Строка, единственный поздний ребёнок своих родителей, толстый, хворый, нескладный, постоянно мучающийся одышкой, и вдруг осенённый? Быть того не может!

Но даже своим окаменевшим сознанием парень понимал: креффы не ошибаются. Никогда. И если его выбрали, то впереди – обучение в Цитадели. Но как же тогда Старград и Радим? А мать с отцом как?! Вся их отрада на старости лет – сын. И вдруг разлучиться на пять вёсен! Да переживут ли? Одно дело – знать, что единственное дитя в тепле и сытости, а другое – что в Цитадели не пойми на кого обучается.

Вот тогда набрался Тамир смелости спросить у молчаливого спутника, кем суждено ему стать. Донатос посмотрел на него равнодушно и ответил:

– Первый год никем. А дальше поглядим.

Эти слова успокоили парня. Чего, правда, всполошился? Небось, отправят к целителям учиться припарки ставить да зелья варить. Почему к ним? Да потому, что, прямо скажем, ратоборец или колдун из дородного неповоротливого Тамира получится ходящим на смех. Так думал юный путешественник. А покамест лежала перед ним дорога. И дорога та тянулась через лес.

Ни разу не был юный хлебопёк в такой глухой чащобе. Не доводилось. Оттого казалось, будто каждая веточка норовит зацепить одежду, а каждая кочка – выбить неуклюжего наездника из седла. Но лишь когда остановились на ночёвку, а Донатос начертил обережный круг, Тамиру стало по-настоящему страшно.

Крефф спокойно спал, а его найдёныш лежал и, обмирая, слушал, как в чаще воет невидимая тварь, как шуршит валежник под чьими-то то ли ногами, то ли лапами. Глядел, как в нескольких шагах от стоянки горят голодом зелёные глаза. А ещё казалось, будто кто-то зовёт Тамира. Тоненько, ласково, напевно.

Он ёжился, крепко зажмуривался, надеясь уснуть, но с закрытыми глазами делалось ещё страшнее. Чудилось: тянутся из тьмы жадные руки ходящих. Воздуха не хватало. Ужас стискивал горло. Тамир шумно, прерывисто дышал. Тело его сотрясала дрожь. Донатос тут же поднялся, подошёл к подопечному, вполсилы пнул его ногой в зад и прошипел:

– Заткнись, покуда не удавил! Никто тебя не тронет! А спать не дашь, сам за круг вышвырну!

После этого колдун вернулся на свой войлок и сразу уснул.

Тамир так и не сомкнул глаз, примеривался к боли, оставленной сапогом креффа, да держался за оберег под рубахой. А наутро, покидая место стоянки, юноша заметил недалеко от обережной черты растерзанного зайца.

Да, тяжело далась дорога. Жгла сердце тоска, разъедали душу сомнения и страхи. Потому встреча с улыбчивой, тёплой и такой обыкновенной Лесаной стала для измученного опасениями и недосыпом парня настоящей отрадой. А уж знакомство с застенчивой, тоненькой, словно камышинка, Айлишей и вовсе окрылило отчаявшегося было Тамира. Отчего-то вдруг пригрезилось, как они вместе будут учиться на лекарей.

* * *

Высокие, обитые железом ворота были черны от старости. Но дерево не рассохлось, а наоборот, словно окаменело. Такие не вдруг выломаешь, их и отворить-то недюжинная сила потребуется.

Путникам открыли после третьего удара. Два крепких парня в такой же серой, как у Донатоса, одёже с усилием разводили тяжёлые створки. Тамир заметил, как колдун презрительно дёрнул уголком рта и сказал одному из привратников:

– Что, Велеш, покуда меня не было, небось, ничего тяжелее… не поднимал?

У Тамира заполыхали уши. Он и подумать не мог, что мужчина, крефф, может вымолвить такую срамоту при трёх девках!

Клесх только хмыкнул. А привратник на бранное слово ответил учтиво:

– С возвращением, наставник.

Путники неспешно въехали во двор Цитадели.

Лесана разинула рот. Ей, выросшей в глухой лесной деревушке, было непонятно: как можно возвести такие стены? Это ж какую силищу надо иметь, чтобы на самую верхотуру затаскивать огромные булыжники? Сколько камня нужно и где его взять? Откуда было знать девчонке, что в окрестном лесу есть каменоломня, в которой частенько ломали спины наказанные за проступки выучи.

Потому пока её изумляло всё. И высокие башни, и каменный колодец посреди двора, и булыжная мостовая, и даже мощные столбы, врытые вдоль стен. Правда, вновь прибывшие так и не поняли, зачем они нужны.

А ещё по стенам здесь полз серый лишайник, какой водится в лесу, там, где торчат из земли каменные лбы слоистых валунов. Удивительно, но в Цитадели не было зелени. Ни травинки, ни вьюнка.

Здесь всё дышало холодом, и каждый негромкий шаг отвечал ступающему гулким эхом. Этот надёжный оплот не разрушить. Эти высокие стены не одолеть. Эти огромные ворота в одиночку не отворить. Здесь можно не бояться ходящих, не бояться ночи.

Вот Лесана глупая, что не хотела сюда ехать! И путница радостно улыбалась, озираясь вокруг. Однако тяжёлый взгляд Клесха несколько охладил её восторженный пыл.

Соскользнув со своей кобылки, девушка ступила на мощёный двор. Казалось, вот она, сказка! Вот оно, чудо! Даже сердце зашлось!

Но вдруг быстрые тени замелькали над головой, и ржавый клёкот эхом полетел над Цитаделью. Лесана в ужасе распахнула глаза, и в них отразились парящие кругами чёрные птицы. Вороны. Предвестники смерти. Падальщики. Их хриплый грай упал с неба, рассыпавшись эхом. Откуда здесь эти мерзкие птицы? И почему их никто не прогонит? Холодный пот заструился меж лопаток. Все знают: где кружит ворон, там ходит смерть.

Словно издалека девушка услышала скрежет задвигаемого засова. И сердце больно кольнуло горькое предчувствие. Будто захлопнувшиеся ворота навсегда отрезали трёх новых насельников Цитадели от радости жизни.

Там, за стенами, осталась весна с её талой водой, первой зеленью, пробивающейся из разопревшей земли, и будто подкрашенным лазурью синим небом. А тут, во дворе, вдруг повеяло тоскливой осенью. Серая мостовая. Серые, покрытые седым мхом стены. Серые крыши. Серые башни. Да и пахло тут сыростью, стынью и осязаемым отчаяньем, которое словно свило гнёзда в древних камнях.