– Так как же! Девки с парнем… – выдохнула целительница.

– Цыц! Забыла, что глава говорил? Нет больше парней и девок, есть послушники! А ежели ты ещё это своей курячьей головой не поняла, так здесь столб для порки есть и каземат холодный с крысами! – припечатал Фебр.

– Ты мели, да знай меру! – заслонил собой испуганную Айлишу Тамир.

– А не то?

– А не то так всыплем, забудешь, как твоего креффа зовут, – сжала кулаки Лесана.

Парень усмехнулся, подошёл вплотную к девушке, взял её за подбородок и насмешливо фыркнул:

– Нам первогодок трогать нельзя, но если ты в Цитадели задержишься, ещё посмотрим, кто кому всыплет. Поняла, соплюха?

И во взгляде прозрачных глаз отразилось столько злого обещания, что пыл Лесаны несколько поугас. Парень был крепкий и, судя по всему, не дурак подраться, а гнев с девушки уже схлынул, и она испугалась.

Впрочем, Фебр уже отошёл и скомандовал:

– Теперь айда за мной. Покажу, где отхожее место и умывальники.

Ведя спутников по длинному коридору, юноша открывал нужные двери:

– Тут нужник. Тут утром и вечером рожи сполоснуть можно. Тут подмывальня. Поняли? Холстины вон, на полках, ножни там же. Вода нагретая вот здесь всегда стоит. Ежели не стоит, вниз к Нурлисе сходите, она даст.

– А как же баня? – спросила Айлиша, оглядывая комнатку с лоханками и узким окном под самым потолком.

– Не баня, а мыльня. Она внизу. Если надо, спуститесь. Там и вещи свои постираете: портомоек тут нет.

Вернувшись в их комнатушку, старший ученик продолжил:

– В сундуках у вас по паре исподних сорочек и подштанников, ону́ч^[36] по две пары да по холстине, морды вытирать. Пока хватит. Остальное осенью и зимой дадут. Лучины, доски для писания и уголь завтра вам принесу.

Закончив вразумлять подопечных, Фебр оставил, наконец, их одних.

Как только провожатый ушёл, новички стали осматриваться. В комнате было прохладно. Зияло чёрное жерло вычищенного очага. Стояли три широкие лавки с сундуком в изножье каждой. Возле окна жались к стене скамья и стол, на котором над миской с водой склонился безыскусный светец. На подоконнике – горка лучин. Больше ничего. Девушки кинулись открывать лари. Там и впрямь лежало только то, что говорил Фебр.

– Богато, – вздохнул Тамир.

– Хоть бы зеркальце дали, – всхлипнула Айлиша.

– Чтоб посмотреться и ещё горше рыдать? – мрачно отозвалась Лесана.

После этих полных досады слов все трое переглянулись и рассмеялись. А успокоившись, стали готовиться ко сну. Тамир сидел на своей лавке лицом к стене и слушал, как за его спиной шуршат, переодеваясь, девушки. Потом настала их очередь дать парню время сменить порты на подштанники и рубаху на сорочицу^[37]. И вот уже все трое вытянулись на своих лавках. Смятые сенники казались влажными. Тонкие одеяла почти не грели. Из холодного очага тянуло сквозняком. Каменные стены отдавали сырость и холод, жадно поглощая тепло полуголых тел. Озноб продирал новых выучей до костей.

– Если тут весной так холодно, что ж зимой-то будет? – простучала зубами со своего ложа Айлиша. – И дров не дали, чтобы очаг затеплить.

– Зимой-то, поди, дадут, – отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей жаром печи.

– Всё! Надоело зябнуть! – Лесана вскочила, приплясывая на студёном полу. – Давайте лавки сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмёмся и тремя одеялами накроемся. Можно ещё сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И вы как хотите, а я портки вздену. Эдак всё себе застудишь. Мы ж сюда за наукой, а не за хворями приехали. Ну, давайте!

– Лесана… – робко попыталась вразумить девушку подруга, – стыдно это!

– Наш стыд, видать, на себя крефф Нэд взял, раз сказал, что нет отныне меж нами различий.

Айлиша нерешительно мялась на своей лавке, однако под уверенным натиском сдалась, стала натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А через несколько мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники сдвинули убогие ложа, теснее прижались друг к другу под тонкими одеялами и, наконец, угрелись и задремали. Сквозь зыбкий полусон Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка. Тёплая, тихая. Казалось, они одни в полумраке Цитадели, и над их ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он заснул.

Глава 3

Уже глубоко за полночь в тёмный покой заглянули двое. При свете лучины они оглядели открывшееся глазам зрелище, и один из вошедших хмыкнул.

– Как думаешь, выйдет из них толк? – нарушил тишину негромкий голос Майрико.

– Не знаю, какой там будет толк и будет ли, но им хватило ума наплевать на порядки и сделать всё, чтобы не застыть. Гляди, – её спутник небрежно поднял уголок одеяла, – что нашли в сундуках, то и напялили. Фебр, стервец, забыл им дров выдать.

Собеседница усмехнулась.

– Что ж, поглядим, как дальше сложится.

Затворив дверь покойчика, Майрико и Клесх направились на верхние ярусы Цитадели.

Они шли в молчании, думая каждый о своём и не слыша призрачного эха шагов, витающего под высокими тёмными сводами. О чём они думали? О тех далёких днях, когда сами, испуганные и жалкие, очутились в стенах каменной твердыни? Вряд ли эти двое помнили себя прежних. Ведь и от полудикого мальчишки, выросшего в рыбацкой лачуге, и от девочки из глухого лесного села не осталось ничего, кроме данных когда-то родителями имён. Былое подёрнулось дымкой. Стало чужим. Ненастоящим.

На верхнем ярусе гуляли сквозняки, но было не так сыро, как на нижних. Здесь жили наставники и глава Цитадели. Клесх остановился, услышав за спиной короткий смешок. Обернулся и вопросительно посмотрел на спутницу, а она вдруг сказала то, о чём он и сам мельком подумал, идя по истёртым ступеням.

– Помнишь, когда тебя только привезли, ты был одет в смешные порты до колен и весь грязный, будто с пепелища? Нурлиса тогда сказала, что таких, как ты, надо сначала варить с мыльным корнем, а уж потом спрашивать имя. А ты стоял посреди двора, смотрел на Северную башню и кричал от восторга: «Поди с неё плюваться далече можно!» – Она старательно изобразила его просторечное «оканье».

Клесх в ответ кивнул. Он, хотя и смутно, но помнил тот день. Ему едва исполнилось одиннадцать вёсен. Он никогда не бывал дальше каменистого берега Злого моря и всю дорогу до Цитадели то и дело падал с лошади, поскольку впервые в жизни очутился в седле.

Он тогда оказался самым юным послушником в крепости. Его и привезли лишь потому, что никому не хотелось ждать несколько вёсен, пока он повзрослеет, и снова тащиться в этакую даль.

Целительница заглянула в холодные серые глаза и переспросила:

– Помнишь?

Он снова кивнул, но она покачала головой:

– Не помнишь. Я помню.

Клесх скупо усмехнулся.

– Потому что я сдёрнул с тебя ту тряпку, которой у вас принято закрывать девок. А уж как ты орала при этом от ужаса, до сих пор помнят все деревни на сто вёрст окрест.

На миг его собеседница погрустнела:

– У нас лицо девушки может видеть только муж. Сдёрнув покрывало, ты всё равно что чести меня лишил.

– Тогда я этого не знал.

Они стояли друг напротив друга и молчали. Наконец Клесх не выдержал и спросил:

– К чему этот разговор?

Целительница задумчиво провела ладонью по коротким волосам ото лба к затылку и обратно. Это было такое мужское, такое неподходящее ей движение.

– Клесх, она – девка.

– Надо же. Я и не понял.

Женщина вскинула на него злые глаза.

– Она первая девка среди ратоборцев за много-много вёсен!

– И?

– Просто помни, какими мы были.

Он пожал плечами и устало ответил:

– Я помню. Я постоянно хотел есть. И дрался с теми, кто надо мной смеялся, но все они были старше. Поэтому меня постоянно лупили. А ты рыдала днями напролёт из-за своей потерянной тряпки, пока тебя не раздели и не высекли.

– Верно, – согласилась она и вдруг с яростью заговорила: – Поэтому нельзя забывать, что…

– …что если бы с тобой и со мной этого не сделали, мы вряд ли бы сейчас говорили. Покойники – те ещё молчуны.

Она зло поджала губы, обошла собеседника и направилась дальше по коридору, опережая его на пару шагов.

– Майрико, – окликнул он, по-прежнему не двигаясь.

Она остановилась, но не обернулась.

– Если ты решишь влезть со своей бабьей жалостью, будет только хуже.

– Не будет. Я не влезу. – Она толкнула тяжёлую дверь и вошла в ярко освещённый покой, не дожидаясь своего спутника.

В небольшой зале было тепло, но обстановка оставалась такой же безыскусной, как и везде в Цитадели: широкие лавки, покрытые тканками из грубой некрашеной шерсти, вытертые овечьи шкуры на полу. В углу деревянный стол, а на нём несколько кованых светцов, в которых над плошками с водой ярко горели лучины. Очаг полыхал так, что пламя ревело в трубе, рассылая по покою волны жара.

Клесх не любил сюда приходить, но нынче тут собрались все креффы.

Майрико сразу неслышной тенью скользнула к расстеленным на полу овчинам, где устроилась свободно и в одиночестве. Почти все места на лавках оказались заняты. Наставники сидели вольготно, наслаждаясь теплом, покоем и отсутствием выучей.

Рядом с Нэдом, неспешно пьющим из деревянного ковшика ароматный взвар, устроился Ихтор. Возле узкого длинного окна, закрытого по случаю непогоды ставнями, расположился Донатос. Он сидел словно бы отдельно от всех, закинув ногу на ногу и прикрыв глаза. Помимо этих троих в комнате находилось ещё десять мужчин. Все они были значительно старше Клесха, а иные даже старше Главы. Клесх поздоровался и прошёл к дальней лавке, где ещё оставалось свободное место.

Нэд скользнул тяжёлым взглядом по собравшимся, но остался явно недоволен увиденным и неодобрительно покачал головой. Его тёмные брови сошлись на переносице. Глава словно искал и не находил кого-то, посмевшего не явиться на вечерю креффов.

В миг, когда лицо смотрителя Цитадели грозило превратиться в застывшую личину порицания, тяжёлая дверь распахнулась, и на пороге возникла женщина в невзрачном сером одеянии. Высокая, по-девичьи стройная, с коротко остриженными смоляными волосами, в которых тонким инеем мерцали седые пряди.

На вид ей можно было дать и сорок, и шестьдесят вёсен. И этим она была похожа на главу Цитадели. Новоприбывшая шагнула вперёд, с грохотом закрыла за собой тяжёлую створку. Тёмные глаза насмешливо оглядели собравшихся.

– Ну что, упыри, насупились? Без старой клячи Бьерги разговор не клеится?

Скрывая невольную улыбку, Клесх поднялся на ноги и уступил вошедшей место. Женщина усмехнулась, села и ещё раз оглядела всю честную братию.

– Дона-а-атос, и ты здесь! А я думаю: что так мертвечиной воняет?

С этими словами она выудила из привешенного к поясу кожаного кошеля кисет и трубку.

– И я тебя рад видеть, – промолвил из своего угла колдун.

Ответом ему стали фырканье и клуб дыма, выпущенный к потолку. Майрико неодобрительно покачала головой, на что тут же услышала сочувствующее:

– Дым мешает? Ты ж моя золотая. Прости старуху за слабость. Уж потерпи, сердешная.

– Бьерга, – возвысил голос Нэд, – тут все знают, что язык у тебя без костей, но всё же и его попридержать иногда надо.

– А то что? Вырвешь? – усмехнулась женщина. – И кто тогда тебе будет говорить, что ты старый пень?

– Бьерга! – В голосе главы Цитадели зазвенела сталь. – Не забывайся.

– Прости, глава, заговариваюсь на старости. – Колдунья опустила глаза в неискреннем раскаянье.

Нэд устало вздохнул.

– Чего припозднилась? Вежество^[38] последнее растеряла?

Собеседница вскинулась и даже отвела руку с трубкой от лица.