– Мне по дороге жальник один попался. Прямо-таки не смогла мимо пройти. Столько там упырей копошилось, любо-дорого поглядеть! Молодые, ретивые! – Сверкнув глазами, Бьерга снова сделала глубокую затяжку.

Нэд обеспокоенно оглядел женщину, но она не выглядела ни раненой, ни даже уставшей. Поэтому, откинувшись спиной к неровной каменной стене, смотритель Цитадели вернулся к делам насущным и вопросительно посмотрел на рыжего целителя, примостившегося на лавке напротив очага. Крефф, зная, о чём хотят его спросить, поднялся и ответил:

– Я привёз двоих. Близнецы. Один точно будет воем, а второй, надеюсь, станет лекарем. Рано пока говорить.

После него так же вставали и рассказывали о своих найдёнышах другие обережники. Слушая их, смотритель крепости хмурился. Потому что Руста оказался самым удачливым.

Настала очередь Майрико, всё это время безмолвно сидевшей на шкурах.

– Я нашла одну. Лекарку, – просто ответила она и, подумав, добавила: – Думаю, со временем она станет креффом.

Нэд подался вперёд.

– Столь сильный дар?

– Да, – последовал твёрдый ответ. – Дар велик. Поболе моего будет. Да и умения кое-какие у девочки есть. Её знахарка деревенская научила всему, что знала сама.

– Стало быть, через пять вёсен взрастим нового креффа от целителей, – удовлетворённо подытожил глава.

– Если не сгорит или не наблудит, – заметила из своего угла Бьерга.

– Эта не наблудит, – негромко произнёс Ихтор. – Слишком застенчива.

– Ой, да сколько их таких было, – отмахнулась от него колдунья. – Ладно, то мелочи. Главное, чтобы выдержки девке хватило. Не все свою судьбу могут принять, – глядя в глаза Майрико, твёрдо произнесла колдунья.

Крефф целителей кивнула, соглашаясь.

– Клесх, что у тебя? – повернулся Нэд к наставнику Лесаны.

Тот стоял, прислонившись плечом к стене.

– Девка из деревенских. Дар воя в ней неплохой, но в ход она его пускала всего дважды и сама не поняла, что к чему. Выйдет из неё толк или нет, говорить пока рано, – равнодушно подытожил он.

– Девка-ратоборец? – Смотритель крепости с сомнением покачал головой и перевёл взгляд на Донатоса.

Тот, не поднимаясь, буркнул:

– Один. Парень. На что годен, потом узнаю.

– Бьерга?

– Никого, – отозвалась со вздохом колдунья.

– Второй год порожняком возвращаешься. Умения подрастеряла? – Донатос растянул в усмешке бескровные губы.

– Так лучше никого на убой не волочь, чем всё дерьмо подбирать. Видела я порося, которого ты привёз. Дай Хранители ему до зимы дожить, – от души пожелала обережница.

– И всё же, почему ты опять ни с чем? – поддержал колдуна глава.

Женщина устало прикрыла глаза. Несколько мгновений помолчала, а потом встала и, глядя поверх головы Нэда, отчеканила:

– Потому что с каждым годом рождающихся с даром всё меньше и меньше, а про то, какой этот дар слабенький, ты и так знаешь. Знаешь и то, как даётся наука, и сколькие из послушников доживают до пятой весны. А ещё знаешь, что за три последних года никто так и не стал креффом. Да, на каждом из нас по ушату крови и живых, и мёртвых, но я не хочу тащить на верную смерть ни на что не годных детей. Получается, мы сеем боль, чтобы пожинать страдания. Но в Цитадели должны учить, а не убивать!

Нэд, слушая эту гневную речь, ни на миг не изменился в лице и напомнил, едва собеседница смолкла:

– Ты не забыла, сколько стало ходящих? Не забыла, как растёт их сила и кто теперь среди них? А у нас каждый год послушников кот наплакал. Скоро не деревни – города целые сжирать начнут. И что ты скажешь тем, кто выживет? Что под старость стала жалостлива и милосердна?

– Такого не скажу, – ровно отозвалась колдунья. – Но и бесталанные дураки делу не помогут. Мы теперь самых сильных отбирать должны! Вон как Майрико нашла. Что за радость тащить в Цитадель боевое мясо, которое поляжет, едва за стены выйдет без защиты ратоборца!

– И что ты предлагаешь? – вскинулся Ихтор. – За три года ни одного креффа! Посмотри, Клесх из всех последний! И самый молодой! Раньше не допускали в креффат до исполнения двадцати восьми вёсен. Он же начал учить с двадцати пяти. По-хорошему, он лишь в нынешнем году должен был заняться наставничеством, а на деле уже вот-вот выпустит своё первое поколение! Нам нужны все! Даже те, в ком дар едва теплится!

– Не согласен, – подал голос тот, о ком говорил целитель. – Зачем тащить сюда десятки дурней, если их всё одно некому учить и если они сгибнут без толку и пользы?

Целитель повернулся к обережнику:

– Если их сюда не тащить, то очень скоро мы останемся тут в одиночестве. А люди за стенами – без защиты.

– Ладно, будет уже вам. Раскудахтались, – досадливо поморщилась Бьерга. – Но что ни говори, Нэд, а дело дрянь. Если и дальше так пойдёт, вёсен через семь из Цитадели не выйдет ни одного опоясанного.

Креффы замолчали. Колдунья была права, а с правотой сложно спорить, особенно когда ты её признаёшь и понимаешь. С каждым годом удавалось отыскать всё меньше детей с сильным даром, как будто прогорел костёр той силы, что питала людские души. Словно захватили остывающее кострище мертвяки и тянули теперь жадные лапищи к тому, что должно принадлежать живым.

От слов креффов у Нэда заныло сердце. В прошлый год всего четыре полные тройки вышли из стен Цитадели, да ещё пять не самых сильных ратоборцев и два колдуна. Зато новых стай появилось – не сосчитать!

А самое страшное: если народ дознается, кто есть среди ходящих, всех обережников на вилы поднимут за то, что не доглядели и умолчали.

Да и как сказать простому люду правду, какую креффы даже выученикам своим до поры не говорят? Как бороться с напастью, которую осенённые сами же проглядели?

Муторно стало на душе смотрителя и совестно оттого, что завтра суровую науку начнут постигать те, кто в былые годы так и остались бы в отчем доме. Но в сотни раз станет хуже, если наставники начнут жалеть послушников. Вот тогда точно некому будет держать в страхе ходящих. Пусть хоть слабые сражаются, чем совсем под нечисть лечь и обречь весь род людской на посмертные страдания. А про тайну… Про тайну молчать надо. Молчать и думать, как выпутаться. Иначе не миновать смуты.

Коротким взмахом руки Нэд отпустил креффов. Первым, не спеша, направился прочь Донатос. Он уже занёс руку, чтобы взяться за дверную ручку, когда в спину раздалось:

– Ответь-ка мне, голубь сизокрылый: отчего это почти у стен Цитадели погост поднялся, а? Поведай дуре старой: чему ты своих щеглов учишь, если покойники чуть не белым днём по дороге разгуливают? Ты им науку-то в головы вкладываешь или только кнутовища о спины ломаешь?

Колдун напрягся и сквозь зубы ответил:

– Учу я их всему, что знаю. А что иные из них многое мимо ушей пропускают, так то от лени.

– И всё-таки пойдём, расскажешь, как ты им выучку даёшь, друг мой ситный.

– Пойдём, – зло буркнул Донатос.

– Ничего не забыл? – спросила холодно Бьерга.

– Я прошу указать на мои ошибки, наставница, – сказал крефф таким голосом, словно обережница взяла его за горло.

Оттеснив замершего в дверях мужчину, колдунья первая вышла в коридор.

Глава 4

Говорят старики: день долог, да век короток. Что за нелепица? Прежде не понимала Лесана этой мудрости, хотя и повторяла её к случаю, как все.

Уразуметь же истину привычных слов ей довелось в Цитадели. Дни тут тянулись долго-долго: каждый казался не короче целой седмицы, а оглянуться не успела – больше года прошло.

Осень. Нет, она ещё не наступила, но уже чувствовалась в воздухе последнего летнего месяца. Ещё чуть-чуть, и потянутся клиньями в далёкие тёплые края утки и гуси. Хорошо им, свободным, летят, куда вздумается! И впереди их снова ждёт лето. А тут небо вот-вот отяжелеет от туч, осыплется дождями, и на смену месяцу плодо́внику^[39] заступит урожа́йник^[40]. Славное это время! Сытное, весёлое. В деревнях играют свадьбы, устраивают гулянья.

Лесана прикрыла глаза.

Нет, плакать не хотелось. Она уже и разучилась, и устала лить слёзы от тоски. Теперь лишь стискивало сердце всякий раз, когда в голову закрадывались мысли о доме. А ещё давно поняла Лесана, что нет толку скорбеть по живым, да и вообще нет толку скорбеть. Пора перестать плыть щепочкой по течению, гадая, куда вынесет. Никуда уже не вынесет. Тут её дом. Какой ни есть – сырой, холодный, неприветливый, суровый, – но надёжный, неприступный и хранящий от зла. И иного в четыре года ближних не появится. Значит, надо привыкать. Но получаться начало только-только.

– Одевайся.

Крефф вошёл без стука.

– Так я ж одета. – Лесана оторвалась от пергамента, над которым не то спала, не то мечтала, не то предавалась воспоминаниям, и удивлённо посмотрела на наставника.

– В это одевайся.

Клесх бросил на лавку стопу одёжи.

Ученица проследила удивлённым взором и нерешительно прикоснулась к хрустящей неношеной ткани.

Чёрное.

Девушка вскинула глаза на наставника.

– Я ратоборец?

За год, проведённый в Цитадели, она по-разному представляла себе этот миг. Миг, когда ей наконец-то скажут о сути её дара и о том, кем ей суждено стать. Но чтобы вот так, обыденно? Просто «одевайся» и всё?

– Какого цвета эта одежда? – спросил обережник.

– Чёрного, – растерянно ответила девушка.

– Я так плохо учил тебя, что ты не знаешь, в чём ходят выученики-вои?

Послушница вспыхнула и виновато склонила голову.

– Знаю, крефф.

– Тогда зачем ты задаёшь глупые вопросы?

У Лесаны заполыхали уши. Вот почему у неё язык быстрее ума? Почему постоянно сначала скажет, потом подумает? Ведь Клесх никогда не упускает случая ткнуть её носом в малейший промах. Хорошо ещё, если рядом нет случайных послухов, ибо наставник Лесаны в выражениях обычно не стесняется, и над растяпой смеются потом в несколько голосов. В такие мгновения ей всегда хотелось провалиться сквозь землю. А наставник нарочно не по разу припоминал затем её оплошность, чтобы все услышали да тоже при малейшем случае поддевали.

Доброе слово и кошке приятно. Но Клесх не знал добрых слов и всегда бил по больному, а Лесана, глотая злые слёзы, из кожи вон лезла, чтобы заслужить от него даже не одобрение, а просто молчаливое равнодушие.

Впусте!

Однажды на одном из уроков грамоты, когда все, заикаясь и задыхаясь, читали, Клесх, слушая разноголосый гул, вдруг обратился из всех выучей именно к Лесане:

– Иди сюда.

Она подошла, предчувствуя беду, и не ошиблась.

Крефф лениво ткнул пальцем в пергамент и велел:

– Читай. Громко.

– Бе..ре..мен..ность у жен..щин лег..че все..го до..сти..га..ет..ся на че..тыр..над..ца..тый день с на..ча..ла ре..гул^[41].

От усилия и нежелания ударить в грязь лицом у Лесаны на лбу высыпал пот. Она, по чести сказать, даже не поняла, что именно прочла.

– Повтори.

Лесана пошевелила губами, проговорила слова ещё раз про себя и залилась жаркой краской стыда. Однако неподчинение приказу креффа наказывается. Поэтому девушка едва слышно произнесла:

– Беременность у женщин легче всего достигается на четырнадцатый день с начала регул.

И уронила взгляд под ноги. В читальне, как назло, были одни парни. Они, конечно, не стали ржать при наставнике, но как только он уйдёт, вдоволь нагогочутся.

– Какой день у тебя? – спокойно поинтересовался Клесх.

Лесана вскинула на него расширившиеся от унижения и гнева глаза, мысленно произвела подсчёт и прошептала:

– Десятый.

– Нет. Одиннадцатый. Я знаю про твои краски лучше тебя? Или ты мне врёшь, когда они заканчиваются? Или по-прежнему туго считаешь?

На ресницах девушки дрожали слёзы.

– Первое: счётом заниматься каждый день. Ещё раз ошибёшься – будешь наказана. Второе: за регулами следи внимательнее. Третье.

Он взял со стола её доску и кусочек угля, быстро начертал что-то на гладкой поверхности, а пока писал, говорил: