Войдя к себе в номер, он обнаружил, что из окна открывается приятный вид на луг, где в зарослях чертополоха и одуванчика удовлетворенно пасутся коровы. Перепадал отсюда и проблеск маленького декоративного пруда при Ведэрби-холле, у кромки которого на брезентовом стульчике сидел одинокий рыбак и взирал на воду в состоянии полной неподвижности. Кристофер поставил багаж на пол, положил костюм на кровать и уселся читать программу конференции, ожидавшую его на прикроватной тумбочке. Глянцевое издание в тридцать две страницы, со всеми подробностями о докладчиках, значившихся в расписании на ближайшие три дня. Большинство имен Кристоферу были, разумеется, известны. Колумнисты из “Ежедневной почты”, “Наблюдателя” и “Неслыханного”. Люди, начинавшие свои карьеры в журнале “Живой марксизм”^[19] в 1980-е и с тех пор прильнувшие к либертарианству и рыночной экономике. Участники мозговых центров с мутными источниками финансирования – вроде Альянса налогоплательщиков или Института экономических дел^[20], а также самой группы “Процессус”. Имелась и щепоть парламентариев-консерваторов, один из них – достопочтенный Квази Квартенг, докладчик, который теперь, подумалось Кристоферу, вероятно, не сможет выполнить взятые на себя обязательства выступить перед ними в четверг, поскольку Лиз Трасс только что назначила его канцлером казначейства.

Но опять ему не сиделось, и он решил, что пора тщательнее осмотреть главное здание.

Вновь зайдя в гостиницу с парадного крыльца, он обогнул стойку портье – тут сейчас было люднее некуда – и двинулся путем, какой, судя по всему, вел прочь от толп. Быстро стало понятно, что первый этаж Ведэрби-холла являет собой лабиринт коридоров, перемежаемых лестницами, ведшими, казалось, во все стороны на разные этажи дома, виясь и закручиваясь под непредсказуемыми углами, а потому невозможно было догадаться, куда именно они выведут. Стены коридоров увешаны были мрачными семейными портретами и угрюмыми пейзажами. Ни с того ни с сего возникали странные альковчики, зачастую таившие в себе доспехи или стеклянные витрины, а те содержали в себе обшарпанные реликвии – например, в одной нашлась довольно опасная с виду коллекция восточных ножей. В другом подобном углублении замерло громадное чучело медведя гризли на задних лапах и с ошарашенным выражением на морде. Жилых комнат на этом этаже, похоже, не было – заглядывая в некоторые открытые двери, Кристофер повидал гостиные, обставленные диванами с ситцевой обивкой и низкими журнальными столиками, отделанную дубовыми панелями столовую с тремя длинными столами на козлах и хорами, две барные залы (одна, судя по всему, служила еще и залой для завтраков) и, наконец, библиотеку. То было помещение в глубине дома, и единственное окно его предлагало вид на огород, а за ним – на флигель и конюшни. Света через это окно попадало очень мало, а потому библиотека производила впечатление склепа, что лишь усиливали одинаково темные, торжественные корешки книг на полках, преимущественно викторианских томов; в основном то были переплетенные подшивки забытой периодики XIX века, а вдобавок к ним обязательные собрания сочинений Диккенса и Скотта. Озерца света проливались лишь из антикварных ламп, размещенных на трех столиках, расставленных с равными промежутками по библиотеке. И за одним таким столиком некто колотил по клавишам ноутбука, рядом в зрелищном беспорядке громоздились многочисленные бумаги. Поначалу сзади трудно было понять, мужчина это или женщина. Оказалось, однако, что была это немолодая женщина – заслышав шаги Кристофера у себя за спиной, она обернулась и бросила на него краткий вопросительный взгляд, после чего возвратилась к работе. Она его вроде бы не узнала, но единственного проблеска ее лица – в сочетании с запоминающейся прической коротко-сзади-коротко-по-бокам – хватило, чтобы убедить Кристофера, что они с этой женщиной знакомы, пусть с тех пор, как последний раз виделись, и прошло сорок лет. Он обогнул стол и обратился к ней напрямую:

– Прошу прощения… Ребекка, так? Ребекка Вуд?

Женщина подняла взгляд и сняла очки для чтения. В серых глазах мелькнул проблеск любопытства.

– Кристофер Сванн, – произнес Кристофер. – Из Святого Стефана. Помнишь?

Чтобы как-то откликнуться на это представление, мисс Вуд понадобилось несколько мгновений. А затем она откинулась на спинку, сплела руки, и на лице у нее появилась воинственная улыбка.

– Кристофер Сванн, – повторила она. – Мне б и в голову не пришло. Никогда бы не подумала, что именно тебе хватит смелости – наглости – объявиться здесь на этой неделе.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Кристофер. Он уселся в кресло с кожаной спинкой и придвинулся чуть ближе к ее столу. – Это публичная конференция. Я заплатил за свое участие, как и все прочие. Я здесь как непредвзятый наблюдатель, не более и не менее. – Он глянул на груды документации у нее на столе и увидел, что отпечатана она почти вся на бумаге для заметок с логотипом группы “Процессус”. – Все борешься за славное дело Роджера, я смотрю.

Ребекка не ответила.

– Четыре десятка лет преданной службы, – продолжил он. – Надеюсь, получишь ты с этого не только золотые часы в день выхода на пенсию.

И вновь поначалу никакого ответа. Ребекка перевернула несколько страниц и набрала еще несколько слов в ноутбуке.

– Работа сама по себе вознаграждение, – наконец произнесла она. – Мало что приносит столько удовлетворения, как посвящение себя цели, в которую веришь. Но такому цинику, как ты, этого, подозреваю, никогда не понять.

– Цинику?

– Именно. Вот кем тебя считали в Кембридже, и ничего, судя по всему, с тех пор не изменилось, если можно о чем-то судить по твоим… сетевым излияниям.

Вместо того чтобы отвечать на это, Кристофер задумчиво проговорил:

– Надо полагать, это непросто – работать на человека с такой… ну, с такой сложной жизнью. Он с женой номер три сейчас, верно? Или четыре?

Ребекка одарила его еще одним презрительным взглядом и продолжила стучать по клавиатуре.

– Надеюсь, Роджер хорошо с тобой обращается, вот и все, – добавил он. – Надеюсь, не воспринимает тебя как должное.

– Я понятия не имею, что ты имеешь в виду, – произнесла она.

– Просто думаю, – отважился Кристофер, – если ты собираешься продать свою душу ради кого-то…

Ребекка захлопнула ноутбук.

– Про душу мою ты не знаешь ничего. Вообще ничего. – Встав и опершись на стол, она продолжила: – То, что в очень далеком прошлом мы с тобой вместе учились в Кембридже, не означает, что мы обязаны разговаривать друг с другом сорок лет спустя. Ты мне в те-то времена не нравился, а сейчас не нравишься и подавно. Роджер – хороший человек, его мотивы и поступки ты постоянно толкуешь для своих читателей, уж какие они там у тебя есть, превратно. Если ты попытаешься хоть как-то помешать его работе со своими дурацкими притязаниями на так называемую самиздатскую журналистику, безразличие, которое я к тебе испытываю, превратится в нечто совершенно иное. Оно превратится в ненависть. Роджер, так вышло, – средоточие моей жизни. Я не собираюсь за это извиняться, а толковать ты это можешь как угодно. Мне в самом деле безразлично, что ты обо мне думаешь. Знаю же я одно: мне незачем стыдиться ничего из сделанного в моей жизни – что для Роджера, что для группы “Процессус”.

Кристофер слушал эти слова бесстрастно, впитывая их, впуская их в себя, а затем сказал:

– Правда? – И продолжил: – Какая жалость, что больше нет в живых Пола Дейнтри и своими взглядами на это он не поделится.

Ребекка вытаращилась на него в ярости, не способная уместить в уме, что́ она услышала.

– Пошел вон, – только и сказала она.

Кристофер встретился с ней взглядом на миг-другой, а затем встал и покинул библиотеку. Она смотрела ему вслед не мигая. Выражение ее глаз описать можно было исключительно как смертоубийственное.

3

Следующие два часа Кристофер провел у себя в номере – писал заметки, а потом облачился в костюм и неспешно направился в основное здание на ужин.

Вестибюль вновь оказался запружен. Едва ли не тотчас определил Кристофер хозяина гостиницы – Рэндолфа Ведэрби, тот стоял в обществе шестерых или семерых гостей. Коренастый самоуверенный мужчина, чья копна темных вьющихся волос подозрительно походила на парик, Рэндолф (заставить себя считать его “лордом Ведэрби” Кристофер был решительно не в силах) вещал для этого кружка гостей, показывая на выразительные детали убранства и одновременно отвлекая их внимание от пятен сырости и осыпавшейся штукатурки. Судя по всему, происходила небольшая неофициальная экскурсия. Кристофер предположил, что участвовали в ней строго по приглашению. Тем не менее, топчась чуть поодаль от компании, он сумел незаметно к ней пристроиться, и когда все с Рэндолфом во главе отправились в Восточный коридор, Кристофер эдак невзначай проследовал за ними, а дополнительного участника похода никто вроде бы и не заметил.

Экскурсоводом Рэндолф оказался увлеченным. Он останавливался перед каждым семейным портретом и, просвещая гостей, предлагал развернутые биографии своих предков. Отыскался здесь, к примеру, Таркин, 7-й граф Ведэрби, в окружении потомства; все они, как впоследствии выяснилось, зачаты были конюшенным Джеймзом во время многочисленных отлучек графа в Индию, где он присматривал за своей чайной плантацией. Имелся и снимок Джолиона, 9-го графа Ведэрби, позирующего с двумя африканскими львами, которых он только что убил, – снимок этот был сделан за несколько секунд до того, как третий лев, таившийся в зарослях позади, выпрыгнул оттуда и откусил графу голову. Далее – Джульетта, 6-я графиня Ведэрби, позирует с попугаем, которому, согласно яростно оспаривавшемуся завещанию, ее полоумный супруг позднее оставил все имение. А вот стеклянная витрина с коллекцией японских кухонных ножей, стибренных у их законных хозяев Флорианом, 8-м графом Ведэрби, во время его пятнадцатилетнего пребывания в той стране, – красивый и вместе с тем смертоносный набор бритвенно-острых инструментов, предназначенных для шинковки, очистки и филетирования, и один из них оказался очень кстати, когда в 1893 году, после унизительного поражения на крокетной лужайке, граф решил совершить ритуальное харакири. Вкратце, по ходу экскурсии становилось все более очевидным, что история семейства Ведэрби в целом сводится к череде прискорбных эпизодов, в первую очередь характеризующихся насилием, душевным недугом и неукротимой страстью к эксплуатации всех и каждого, кто оказался слабее самих Ведэрби.

Однако оказалось, что нынешний граф вовсе не глух к современным тенденциям. Проходя мимо небольшой пустой витрины, у которой коридор резко поворачивал, он сказал:

– А вот в этой витрине когда-то размещался австралийский трофей, который 9-й граф привез с собой из Нового Южного Уэльса. Маленький бумеранг. Мы решили, что оставлять себе предмет, по праву принадлежавший аборигенному народу, неприемлемо. И поэтому в начале этого года мы его вернули.

Сколь великое ликование случилось в Ведэрби-холле, когда этот маленький предмет без всякой финансовой ценности был обнаружен в малоиспользуемом шкафу кем-то из персонала уборщиков, Рэндолф не заикнулся. Во времена, когда хозяева домов, подобных этому, за их сомнительные роли в колониальной истории Британии стали попадать в лучи все более пристального общественного внимания, сделать примирительный жест на публику, выгодно освещенный в СМИ, показалось замечательно удачным. Бумеранг отправили старейшинам народа вираджурай в обстоятельствах тщательно инсценированной фотосессии с участием самого Рэндолфа Ведэрби.

Возможно, граф и считал, что о том, на каком историческом счету его семейство, ему беспокоиться незачем, однако самодовольство его не пережило слегка нервного разговора с Кристофером ближе к концу экскурсии.