Зато было много корейцев, насильно перевезённых сюда, чтобы было кому работать в шахтах и на заводах, чтобы было кому умирать во славу этой… как её? Древней Ямато! Собака её бери!

А вот северная часть острова…

После поражения в русско-японской войне население разом упало и духом, и численностью. Что это за население – семь тысяч человек? Это даже не те 46 тысяч каторжных, проживавших тут до войны! По рассказам беженцев с Сахалина: куда ни глянь – везде заросшие дороги, засыпанные камнями узкоколейки, пустые дома бывших поселений, заброшенные угольные шахты. Главный город Александровск-Сахалинский захирел. Старые, царской постройки, городские здания обветшали. Вот люди всё бросали и уезжали на материк.

Северная часть «Чёрной реки», Сахалина, понеслась по порогам и стремнинам жизни. Закружилась в политическом водовороте противоречивых устремлений: амбиций, злобы, ярости, преданности царю и верности присяге, алчности. Во всей той пене, что противостояние идей выносит на гребень волны бытия людского.

Вопрос – ответ, вопрос – ответ.

Крутится событийный калейдоскоп, что ни день – новая картинка: новая администрация от временного правительства, декреты советской власти, снова переворот. И новые указы, теперь от Колчака. Затем новые постановления – уже от советской власти…

И всё в городе Александровске-Сахалинском. А где ещё? Не в тайге же у медведей? Не слишком ли много перемен властного блюда для семи тысяч жителей? Однако раз подали к общему столу, видели глазки, что ручки брали? Теперь ешьте, хоть повылезьте.

Вот и съели.

В 1920 году японцы, пользуясь слабостью нашей Страны Советов, опять завладели всем островом. Высадили двухтысячный десант в многострадальном Александровске.

Отчего японцам было теряться?

Их вон сколько, а тут – несколько тысяч жителей, да ещё измотанных постоянной сменой правителей.

Пять лет длилась японская оккупация. Но новые хозяева обустраивать северную часть острова тоже не спешили. Удовлетворились только тем, что выловили по лесам и сопкам всех сбежавших каторжан, сделавшихся по ту пору натуральными разбойниками.

«Внимательнее, – выругал себя Гриша, – отвечай на новый вопрос начальника школы!»

– Курсант, каковы были действия японской стороны, захватившей северную часть острова в 1920 году?

– Японцы поставили свою администрацию, ввели свои законы и празднование дня рождения их императора. Переименовали всё, что имело русские названия. Населённые пункты и даже улицы. Чтобы и память о русском стереть…

– Но потом, в 1925 году, – добавил Гриша, – вернули-таки японцы неправедно захваченную северную часть. По договору вернули. Пекинская конвенция от 1925 г. «Об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией».

– Всё верно. Отлично, курсант.

– Спасибо, товарищ начальник школы!

– Теперь ты видишь, как наша советская страна нуждается в пограничниках, в тебе лично? Как сейчас, в 1932 году, нашему молодому советскому государству катастрофически не хватает сил восстановить на Сахалине нормальную жизнь?

– Так точно, вижу. И не пожалею ни крови, ни жизни своей.

Пётр Михайлович с удовольствием оглядел ладную фигуру вытянувшегося перед ним курсанта в форменной гимнастёрке и шароварах, высоких сапогах. На тёмно-синей форме красиво выделялись зелёные нагрудные и нарукавные клапаны, алела суконная звезда.

Ясное, открытое лицо сияет искренностью.

Хороший командир-пограничник перед ним.

Достойная смена.

7. Остров Сахалин. Как оно было?

Вот на этот берег и ступила новая смена молодых пограничников с юными жёнами. Красноармейцы и молодые командиры. Восстанавливать хотя бы границу. Заново обживать север Сахалина.

Что сказать?

Удручающее впечатление произвёл Александровск на прибывших из ухоженного «столичного» Владивостока. Внутренне подобралась и Тонечка.

Как тут люди живут?

В этих развалюхах?

Да где же они, люди?

И холодно как!

Город Александровск увешан криво начертанными лозунгами. Везде на одноэтажных административных фасадах – призывы к рабочим, комсомольцам, коммунистам, красноармейцам и… женщинам. Советским женщинам!

Восстановим!

А город – сплошь тёмные бревенчатые избы, сараюшки, на горизонте пологие холмы… И всё устлано снегом, закручено мутной пеленой пороши. Только дым из труб говорит, что и в этом безрадостном месте живут люди.

До новой заставы на границе добирались на подводах по угрюмой заснеженной равнине.

Вещей почти ни у кого не было. Как и где семья расположится – неизвестно.

Встречаются заброшенные бараки, деревянные «развалюхи», засыпанные снегом железнодорожные колеи, узкоколейки.

По пути Тонечка замечает привычные глазу силуэты красноармейцев в длинных шинелях и тёплых шлемах. За плечами у всех – винтовки. То они руководят расчисткой путей одноколеек, то маршируют по дороге…

Снег завалил остров. Вот не скажешь, что весна!

Но Тонечка не грустит, ей всё ново и весело!

Ведь они с Гришей вместе! Вопреки всему, вместе!

На границе пейзаж изменился. Стали видны горы. Там встретил новую смену пограничников всё тот же непрекращающийся ветер. Казалось, дул этот ветер сразу со всех сторон. Закручивал и хотел скинуть с гористого края острова. Прямиком в океан.

Холмы и сопки укутаны снегом, корявые голые кусты, невысокие деревья, вдали зеленеют ели и пихты.

Но витает в воздухе намёк.

Намёк на перемены к лучшему!

Весна идёт!

За суровой Зимой с многими снегами и ветрами на Сахалин приходит запоздалая Весна. Робко стучит она в двери ледяного терема Зимы:

– Моё время подоспело, уступи место! Люди заждались меня!

Но не торопится седая старуха. Захлопывает она дверь перед носом молодой красавицы. И злится. Боже, как она злится!

– Успеется, – бормочет она, – моё ещё время. И я долго Осень выгоняла, пока выгнала…

Так и царят они на острове бок о бок. То Весна, то Зима.

Срывающиеся снегопады, шторма и туман. Старожилы говорят: снег тут не сходит почти до начала мая.

Но Тонечка видела – на редких проталинах стойко пламенеют синие и белые подснежники, а в небе кричат первые весенние стаи. Из далёкого далека сюда, на остров, на бесчисленные хрустальные воды озёр и рек летят лебеди! Каждый год возвращаются они гнездиться, выводить лебедят своих. И ничто им не помеха! Ни затяжная весна, ни дождливое лето.

«Да, – думает Тонечка, – так и мы с Гришей, вот как эти лебеди, летим сюда, в этот дикий и суровый край. Летим, не зная, что готовит нам судьба, но с крепкой и твёрдой надеждой на счастье!»

Будоражит Тонечку острый, клейкий запах вербы. Ясная весенняя голубизна неба иногда светит ей в прорехах снеговых туч!

Апрель!

Капель!

Сосульки!

Весна!

Первоцветы!

Цветёт всё и в душе Тонечки!

Пограничники ехали служить на новой заставе. К ночи добрались до места. И тут обомлели все. Даже Тонечка. Для жилья семейным определили большой и старый бревенчатый барак без перегородок и без каких-либо намёков на мебель!

Но для Тонечки это был её первый личный дом, семейное гнездо! Вот тут она в первый раз и на всю дальнейшую жизнь поставила себя прирождённым председателем женсовета. Не дала женщинам впасть в отчаяние! Быстро организовала она мужчин носить воду, размечать столбами семейные отсеки, затягивать окна тканями, какие у кого были. Сама Тонечка с таким энтузиазмом ринулась чистить, мыть и подметать, что заразила своим оптимизмом всех остальных.

Скоро барак уже был похож на жильё. Крыша не текла, переборки разделяли здание на комнатки, пахло мытыми досками и свежими опилками, которые для гигиены насыпали на полы.

Потом, когда обживутся, всё это будет убрано и переделано, а пока – и так хорошо.

Прошло некоторое время.

Вот уже и наладилась своя сахалинская рутина жизни.

Гриша достал где-то тумбочку.

Всем семьям поставили топчаны. А благодаря приданому – перине и подушкам – у Тони и Гриши кровать вышла даже роскошная!

Служба на заставе, новые обязанности держали пограничников большую часть времени вдали от семьи. И во всю свою силу проявилась Катеринина хозяйственная выучка. Тонечку, теперь уже формально, избрали председателем женсовета отряда. Она день-деньской моталась на подводе, выискивая всё необходимое для жизни их маленькой коммуны-общежития. Посуда, ткани для портьер, для пошива одежды, какая-никакая мебель.

Надо наладить печки! Это был основной вопрос.

Печки – тепло!

Ведь хоть и весна, а холодно, как холодно! А у многих есть дети.

И быстро нашли печника!

И сразу стало хорошо, уютно и надёжно! Каждая из жён пограничников была занята тем, что умела делать лучше – шить или готовить, клеить старые газеты на дощатые переборки или ещё что-нибудь, полезное маленькой коммуне.

Удалось выбить и наряд на остекление окон. В общем, барак стал настоящим домом.

Только вот дрова… Немало сил было потрачено на добычу дров. Хотя посёлок рядом отапливался угольной котельной, общежитие заставы того тепла не получало. Женщины пилили дрова, рубили поленья и топили печи.

И пошла жизнь на заставе.

Недалеко от общежития поставили баню.

Соорудили общую столовую-кухню. Нашлась и повариха.

Весна заставила себя ждать. Долго ждать. Границу приходилось патрулировать на лыжах. Возвращались со службы насквозь мокрые, иззябшие, голодные. В сенях тоже поставили печь с длинной лежанкой. На неё наваливали кипы шинелей, ставили сапоги и валенки на просушку. У стены – ряд очень широких коротких лыж с ремёнными креплениями. «Снегоступы со сбруей», – смеялись жёны.

Острые носы у лыж были высоко задраны, чтобы не уткнуться при ходьбе в камень или не застрять в обледенелом сугробе.

Аккуратно в ряд раскладывали на лежанке тёмно-синие шлемы с пограничной зелёной звездой. От мокрой одежды валил пар. За день жёны натапливали в бараке до «африканской жары», но за ветреную и холодную ночь бревенчатый барак выстуживался чуть не до уличной температуры. Эти перепады плохо отражались на детях. Болели очень. В первые два года некоторым семьям выпало горе даже хоронить детишек. Но те детки, которые родились уже здесь, на границе, болели меньше. Вот чудо-то!

– А самое-самое, – после рассказывала сёстрам Тонечка, – это портянки! Хоть и сушили одёжу в сенях, а по коридору дух такой шёл! Вот скажу ещё про газеты. Когда на заставу привозили газеты, это был праздник! Газеты – они не только для новостей! Их наши оборачивали на ногу между двух портянок. И ноги тогда долго-долго оставались тёплыми. А наши-то весь день в снегу по пояс! Или под дождём! Вот газеты и спасали! А крысы! Ой, мамочки! И откуда только брались? Жилья вокруг вроде нет, а крысы – вот они! Сначала до того дошло, что колыбели стали на блоках к потолку подвешивать. Но потом наши-то съездили в Александровск и привезли пару кошек. Первое время у мурок с крысами шла война: кто кого. А потом кошки дали жару! Утром просыпаешься, выходишь на крыльцо… А там крысы выложены в ряд! Это наши мурки постарались, докладывают об успехах! Так и успокоилось со временем.

Продукты на заставу завозили.

Коренные сахалинцы особо предупреждали о цинге – недуге от нехватки витаминов. Поэтому жёны и дети пограничников всё лето провели в «собирательстве»: ягоды, грибы. Делали запасы в свежевыкопанном погребе. Цинга, с ней не шутят, она уносит жизни незаметно, но лихо. Как ни береглись, но в первую зиму было две смерти от цинги. Потом научились с ней бороться. Делали хвойные настои, местные показали лечебные травы и корешки. Сделали и «ледник» для хранения продуктов. Осенью пошла охота. На границе можно было подстрелить кабаргу (косулю), уток, гусей… лебедей.

– Гриш, ты лебедей не трогай! – просила Тонечка.

– Да посмотри, какой пух у них! Вон Пестуновы такие подушки набили!

– Гриш, не надо нам подушек, свои есть.